Холодность, ехидство, пропитанные ядом замечания и истинный цинизм. Это щит и оружие, которым равнодушно рассекаешь чужие души, не боясь их изувечить или даже убить. Как-то отрешенно, почти подсознательно понимаешь, что глубокие гнойные раны, оставленные странным, незримым клинком, затянуться очень быстро, исчезнут под непробиваемым панцирем, под цветастым нарядом, ставшим кожей, а истинное лицо вновь будет закрыто маской. О кого-то уже даже и не хочется марать благородную сталь, потому что видишь этих незамысловатых существ насквозь... Кого-то, кто пытается надеть на себя маску много большего, чем является, нещадно клеймишь, вновь и вновь срывая с лица лживые образы, с жадностью и довольством вглядываясь в истинную, обнаженную на какие-то мгновения суть... И если когда-то ехидство казалось красивой чертой, присущей иным личностям, то теперь оно становится собственной натурой, настолько естественной, что ты почти не замечаешь, как сильно похож на тех, кем когда-то восхищался.
И проходя сквозь толпу с горячим клеймящим словом на губах и холодной ненавистью в груди, невольно жаждешь встречи с кем-то, не похожим на всех тех, кто пал под твоим клинком. Ждешь и боишься этой встречи. Боишься что чудесный облик окажется лишь более искусно выполненной маской, которая разлетится вдребезги после первого же удара, обнажив гнилую суть. А еще боишься, что этот же удар оставит глубокую, незаживающую рану в живой душе... А потому клинок каждый раз замирает у самой груди, едва не касаясь ее острием, будто просит быть осторожнее, а может и вовсе уйти, не играя с смертельно опасным оружием. Ведь страшно убить или искалечить того, кого так долго ждал.

Холодность, ехидство и цинизм - это оружие и щит, которым мы ограждаем себя от окружающего мира. И то, чем мы отталкиваем от себя тех, кому боимся невольно причинить вред.