В колонках играет - 7 раса - Куклы становятся старше

 

Довольно часто находятся защитники генерал-адъютанта М.В. Алексеева, использующие примерно одинаковый набор оправданий.

«Версия о «предательстве» Алексеева родилась не на родине, а в эмиграции. Причем исходила она из тех немногочисленных, но очень агрессивно-крикливых кругов, представители которых, в подавляющем числе, сами с большевиками не боролись, но вовремя покинули страну под прикрытием сражавшихся Белых армий. Теперь им требовалось оправдание позорной бездеятельности после Октябрьского переворота 1917 года» (http://beloedelo-spb.livejournal.com/489446.html)

Это утверждение К.М. Александрова и вся его война с конспирологией возможна только при незнании совокупности опубликованных источников, исследований по заговору, или произвольном выборе под свою версию, из имеющегося множества, некоторых удобных, но не доказанных или неуместных данных.

Раз и навсегда: версия возникла на родине. Не в 20-е или 30-е годы, а до революции и во время Гражданской войны. Её разделяли те монархисты, кто непосредственно возглавлял Белое Движение: Дитерихс, Краснов. Им никакого оправдания не требовалось. Касательно же вопроса о большинстве представителей неких кругов, то ни позора, ни бездеятельности в составе Высшего Монархического Совета 1920-х годов нет. Эти монархисты принимали участие в Белом Движении, содействовали его успехам в силу своих способностей, не на линии фронта в силу возраста. Такому представителю, как А.Н. Крупенский, в годы Гражданской войны было под 60 лет.

Но если Кирилл Александров под представительством не подразумевает объединённое руководство монархической эмиграцией, а его рядовых деятелей или публицистов, то требуется сначала выявить названное подавляющее их число, их биографические данные о деятельности в Гражданскую войну, а уже потом начинать о них осудительно писать. Удивляет не только непродуманность заявлений К.М. Александрова, оказывающихся целиком ошибочными или неточными, но и грубая обличительность в адрес чьего-то позора и агрессии, упадающая на главу самого автора.

16 августа 1918 г. перед Большим Войсковым Кругом донской атаман объявлял: «При преступном содействии некоторой части нашей интеллигенции, при предательстве и измене многих сановников и генералов рушится великое здание Российской Империи» [С.А. Пионтковский «Гражданская война в России. Хрестоматия» М.: Издание коммунистич. Университета им. Я.М. Свердлова, 1925, с.412].

Аналогично, М.К. Дитерихс в 1922 г. осуждал «участие высшего генералитета армии, руководителей и авторитетов офицерства почти в первых рядах Февральской революции, в отречении Царя от престола, в политическом развале армии». Не названный по имени руководитель и авторитет офицерства, безусловно, не кто иной, как М.В. Алексеев [М.К. Дитерихс «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале» М.: Вече, 2008, с.50].

На следующий же день утверждения Краснова были напечатаны в донской правительственной газете. При атамане Краснове, также в 1918 г., газета «Наша родина» говорила о предательстве Алексеевым Царя, об устроенной ему ловушке – т.е. о заговоре [А.И. Деникин «Очерки русской смуты» М.: Айрис-пресс, 2005, Кн.2, с.511].

Ясное дело, что, говоря об измене генералов перед Кругом, атаман Краснов не изымал фигуру Алексеева, а считал его среди главнейших предателей, что видно в дальнейшем прямо по 1-й редакции эпопеи в 1921 г.: «Заговор принимает большие размеры. В нём Поливанов, Гучков, в нём Пуришкевич, в нём Рузский и Алексеев» [П.Н. Краснов «От Двуглавого Орла к красному знамени» Екатеринбург: УТД Посылторг, 1995, Т.2, с.282]. Во 2-й редакции Краснов окончательно убеждается в соучастии их в заговоре по телеграммам из Т.3 АРР. Персонально касаясь в начале 1916 г. Поливанова, Гучкова и Дубенского, генерал Краснов имел кое-какую эксклюзивную осведомлённость о конспиративной деятельности, направленной против Государя.

Но и ссылаясь на одни только телеграфные переговоры из АРР, Краснов безоговорочно утверждал: «2 марта 1917 года усилиями Родзянко, Алексеева, Рузского, Гучкова и Шульгина, Государя Императора Николая II заставили отречься от Престола» [«Казачий сборник», 1922, №2, с.13].

То есть, философ С.Н. Булгаков, составляя в диалогах «На пиру богов» (1918) типовую палитру воззрений, вовремя вложил в уста русского боевого Генерала слова: «Не знаю, какой уж – немецкий или масонский заговор здесь был, чтобы свалить Россию, но революция, да ещё во время войны, явилась настоящим самоубийством для русской государственности». К.-д. и думский блок«её подготовили, они её хотели, а теперь обижаются». Ему возражает именно не сражавшийся-таки Дипломат: никто не делал революции,«как утверждают иные, подкупленными чьим-то золотом полками» [С.Н. Булгаков «Сочинения» М.: Наука, 1993, Т.2, с.577-580].

При Врангеле распространялось епископское послание к пастве, где «говорилось прямо, что Государя заставили отречься силой» [«Совершенно лично и доверительно!»: Б.А.Бахметев – В.А.Маклаков. Переписка. Т.1. Август 1919 – сентябрь 1921. М.: РОССПЭН, 2001, с.255].

Считаете эту версию неверной, так разбирайте настоящие её истоки, не прикрываясь бестолково “крикливыми кругами” или словарём Берберовой. В вашем распоряжении дневник Лемке 1915-16, письма Государыни 1915-17, эмигрантские мемуары Керенского и Милюкова, масонские интервью А.Я. Гальперна. Забудьте про несчастного Н.Е. Маркова и других черносотенцев, которые располагали неточной информацией о заговоре так раз потому, что не входили в него.

Первее всего дело упирается в дневники Лемке, бывшего вблизи с Алексеевым в 1915 и 1916. Относящийся к совершенно иным, левейшим крикливым кругам, Лемке заслуживает особенного внимания, поскольку он первый отнёс фигуру Крымова к планируемому перевороту. Вместе с ним Лемке вписал в заговор и Алексеева. Участие в заговоре Крымова было публично признано масоном Терещенко сразу после самоубийства генерала,  3 сентября 1917 г., и подтверждалось рядом масонских интервью в эмиграции: Соколова, Гальперна. Где тогда основания опровергать достоверность Лемке?

Оппонент мог бы сказать (чего не делает, не разбирая ни масонские источники, ни литературу о заговоре вообще, а ведёт какие-то произвольные рассуждения): ведь Крымов всё-таки не принял участие в свержении Императора. Но это объясняется именно тем, что при вхождении в заговор таких фигур как Алексеев и Рузский, нужда в Крымове отпала. Традиционные “опровергающие” участие в заговоре генерала Алексеева ссылки на интервью Гучкова ничего не стоят, ибо в них Гучков одинаково отрицал и общепризнанное, совершенно достоверное участие в заговоре Крымова, что явно изобличает укрывательство Гучкова.

Почему об измене Алексеева и заговоре говорили преимущественно крайне правые? Белогвардейцы не делали этого только из уважения к основателю Добровольческой Армии, а не потому, что не имели оснований. Аналогично, культ первопоходников заслонял правду и об антимонархизме Корнилова. Левые, конституционалисты и социалисты, знали о заговоре и говорили о нём, но, согласно принятой среди них мифологии, режим пал из-за собственной непригодности – значение заговора вследствие этой убеждённости сознательно принижалось.

Верхи масонского заговора были связаны масонскими же запретами на неразглашение. Меньшевик Николаевский, собравший сенсационные интервью у масонов по всей Европе, до конца жизни так и не смог опубликовать их – «масоны не позволяют», объяснял Николаевский Мельгунову 27 мая 1930 г., «Я всё это собираюсь опубликовать», – храбрился тот же Николаевский 10 июня 1959 г., через 30 лет после взятых у масонов интервью. Но как ни был значим для исторической науки собранный им материал, Николаевский до конца жизни так и не решился его обнародовать [Б.И. Николаевский «Русские масоны и революция» М.: Терра, 1990, с.117, 120].

Раскрытие всей правды о заговоре было непозволительно и в тех интервью. Масонские верхи боялись не только правды и разоблачения мифологии о том, что режим пал сам собой, они боялись за свою жизнь: уже перед февралём 1917 г. Милюков ходил с телохранителями, Керенскому всюду мерещились заговоры против него самого же. В эмиграции будет покушение на Милюкова, а Гучкова и Родзянко побивали, располагая далеко не полной правдой о заговоре.

Распространённая первое время в СССР теория двух заговоров не имела достаточных доказательств, говоря о монархическом заговоре (провальная легенда о сепаратном мире), однако утверждения об антимонархическом заговоре основывались во многом не только на опубликованных, но и на личных данных таких историков как М.Н. Покровский. В СССР о заговоре генералов против Императора писали генералы А.А. Брусилов, А.И. Верховский, М.Д. Бонч-Бруевич. Одной эмиграцией, говоря о заговоре, ограничиться невозможно.

«Вопрос о подготовке Гучковым в 1916 году «дворцового переворота» в пользу цесаревича Алексея Николаевича при регентстве Великого князя Михаила Александровича с целью предотвращения неизбежной — как казалось Гучкову — революции, достаточно на наш взгляд изучен такими авторитетными специалистами по истории Февраля как Сергей Мельгунов и Георгий Катков»(http://beloedelo-spb.livejournal.com/489446.html)

Дотошные историки Мельгунов и Катков относительно заговора давно устарели. Достаточно сравнить их работы с «Отречением, которого не было» П.В. Мультатули, чтобы убедиться, насколько ограниченной была разработка заговора в предшествующих работах. Мельгунов не мог полноценно доказать в 1931 г., что все нити заговора сходились в масонском центре, т.к. Николаевский всё скрыл, но теперь-то появилось предостаточно публикаций для документального обоснования такого вывода. Мультатули не всегда умеет обработать приводимые свидетельства, поэтому необходимо осторожно подходить к тому последнему слову о заговоре, которое, как-никак, но сказано им.

Возьмём снова для примера Лемке. С.П. Мельгунов лишь единожды приводил наблюдения Лемке о «зреющем заговоре» Алексеева с Крымовым, Гучковым, Коноваловым. Мельгунов: «скорее всего, что слухи объединяли два разных начинания, к одному из которых Алексеев не имел отношения». «Из перечисленных Лемке лиц только Крымов мог иметь то или иное отношение к алексеевскому проекту» [С.П. Мельгунов «На путях к дворцовому перевороту» М.: Айрис-пресс, 2007, с.138].

Лемке писал на основании личных наблюдений в Ставке, по материалам общения с ближайшим сотрудником Алексеева Пустовойтенко. Какие уж тут “слухи”? Пустовойтенко издавна был на короткой ноге с Лемке.

Тут же, рядом, Мельгунов пишет о доходивших до Императрицы слухах, приводя отдельные предупреждения из писем к Государю и вовсе не говоря о переписке Алексеева и Гучкова, о действительном походе Алексеева против Штюрмера. Да разве и это слухи? Необработанный, выборочный характер цитирования обескураживает. За анализ Лемке Мельгунов всерьёз не брался, невозможно считать тут хоть что-то достаточным. А вот Мультатули даёт по нему куда более полную картину.

Советские историки сомневались в реалистичности записей Лемке об Алексееве и заговоре, но не могли привести ни одного довода, кроме того, что уж очень серьёзное доказательство заговора получается, а заговоров мы не любим. Не был поставлен вопрос о том, являются ли записки Лемке точным дневником, или там есть позднейшие приписки, как подозревали эмигранты. Даже Виталий Старцев, разрабатывавший тему масонского заговора, ограничился указанием на «неопределённость» сведений и «известную долю домысла Лемке». Так можно было говорить только игнорируя отлично известные уже в 20-е от Милюкова и Керенского данные о соучастии Алексеева в заговоре [В.И. Старцев «Русская буржуазия и самодержавие в 1905-1917» Л.: Наука, 1977, с.190].

Нельзя объяснить версию заговора заинтересованностью или крикливостью монархистов. Слишком много подтверждений получено со стороны заговорщиков-масонов. Газета Керенского «Дни» (Берлин) 12 марта 1925 г. отозвалась на похороны Львова и 8-ю годовщину Февраля воспоминанием, как Земгор Львова и ЦВПК Гучкова и Коновалова стали центрами притяжения искателей спасения страны путём “перестройки” в верхах. «Задуманная кн. Г.Е. Львовым осенью 1916 года, не осуществилась только из-за внезапной болезни генерала Алексеева, решившегося стать её исполнителем (предполагался арест Александры Фёдоровны). Опоздало и исполнение заговора А.И. Гучкова – генерала Крымова, окончательно назначенное на март 1917 года» [Прилож. в кн. Г.Е. Львов «Воспоминания» М.: Русский путь, 1998, с.298].

К этому стоит только добавить, что по окончании болезни Алексеев вернулся в Ставку, и как только он вернулся, свержение Императора и было осуществлено.

Аналогичный рассказ П.Н. Милюкова из 1-го тома «России на переломе» приводился в советских изданиях того же времени: «Со слов покойного Г.Е. Львова мне известно, что и генерал Алексеев разделял это мнение [о перевороте] и даже собирался перед своей болезнью арестовать императрицу, если б она приехала в Ставку» [«Очерки по истории Октябрьской революции» М.-Л.: Госиздат, 1927, Т.II, с.29].

К.М. Александров вынужден признать: «к октябрю Алексеев полностью согласился с необходимостью прекратить вмешательство Императрицы в дела государственного управления, тем паче — военного. Удаление Распутина представлялось необходимым. Максимум на что соглашался Алексеев, по версии Сергея Мельгунова, это изоляция Императрицы» (http://beloedelo-spb.livejournal.com/491618.html)

После этого отрицать измену и заговор решительно немыслимо.

Вопрос о переписке Алексеева с Гучковым остаётся не прояснённым. Если Александров желает выбрать нравящуюся ему версию, что Алексеев на письма не отвечал, а было их всего два, то есть и разные обратные данные. И надо сначала доказать, что письма распространял сам Гучков, а не Челноков.

Например, упомянутый К.М. Александровым Г.М. Катков предполагал, что публикация Гучковым письма к Алексееву сделана с целью толкнуть его в сторону заговора, пошатнув в глазах Государя. Все сходятся на нерешительности Алексеева. Почти полностью повторяет Каткова В.И. Старцев: «радикальная часть лидеров либерального лагеря ещё с весны 1916 г. вела обработку генерала [Алексеева] с тем, чтобы добиться от него согласия возглавить правительство “доверия” или ответственное министерство, либо участвовать в прямом заговоре с целью ареста царицы и отказа царя от престола. Так что болезнь Алексеева имела скорее нервно-дипломатическое происхождение: он очень боялся, а будучи уличён на основе переписки с А.И. Гучковым, публично отрёкся от неё» [«Вопросы истории», 1991, №2-3, с.205].

К.М. Александров рассказывает о действительно опасной болезни Алексеева, но при этом ставит приоритет точности мемуаров о. Г. Шавельского, печально известных самыми позорными мифами о Распутине и Царице, над письмами самой Императрицы. Александров, тем самым, обманывается вместе с генералом Алексеевым насчёт вмешательства в государственные, даже военные (!) дела и необходимости ареста Царицы. Невероятное дело, но К.М. Александров приводит даже фразу из дневника Пуришкевича о силе Распутина в половой сфере. С такими “блестящими” источниками как В. Пуришкевич и о. Шавельский, в самом деле, как не пойти на заговор против Императора, или на оправдание измены Ему. Нисколько не разбираясь в вопросе о Г.Е. Распутине, К.М. Александров не в состоянии дать разумную оценку и поведению М.В. Алексеева.

Заговор на основании переписки подозревал даже Ленин, рассуждая, мало ли чего можно ожидать от армии, «с генералами которой переписывается Гучков» [В.С. Дякин «Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны» Л.: Наука, 1967, с.278].

Имеющиеся факты дают основания для множества подозрений в адрес Алексеева, страшившегося разоблачений, и нет ничего, что бы могло закрыть вопрос об его измене. Доказать, что он не переписывался с Гучковым, невозможно. Доказать, что он не соглашался на участие в заговоре, невозможно. Доказать, что он соглашался, но не участвовал в перевороте, невозможно. Такое можно лишь предполагать, вопреки всему остальному.

Из новейших публикаций, дополняют сведения о заговоре записки Ф.Н. Безака: в декабре 1916 г. из Петрограда приехал член Г. Думы националист В.Я. Демченко и рассказал «о готовящемся там дворцовом перевороте: предполагалось принудить Государя отречься от престола в пользу наследника, при регентстве Великого Князя Михаила Александровича». В конце февраля 1917 г. Демченко был в Петрограде. Там «говорили, что поезда с мукой, картофелем и т.д. умышленно задерживают в пути, чтобы создать неудовольствие в городах» [«Верная гвардия» М.: Посев, 2008, с.379, 381].

Надо сказать, все авторы сборника «Верная гвардия» из серии «Белые воины» (а не «Позорные бездельники»)  уверены в заговоре: Винберг, Безак и Гершельман единодушны. Винберг: «Гучков, Милюков и Родзянко, считавшие себя патриотами, английский посол Бьюкенен и французский Палеолог, путём совместных интриг, имея в виду успехи и торжество держав Согласия, содействовали взрыву русской революции». Гершельман, включая туда Алексеева с Рузским, утверждал: «Все попытки обелить участников этого заговора тщетны». Но попытки никак не прекращаются.

Не так давно опубликованный дневник Н.В. Савича пестрит сведениями о заговоре. 6 марта 1921 г. записан рассказ жены графа Д.П. Капниста о том, как жена А.П. Капниста спрашивала по телефону прямо перед 27 февраля: «произошёл ли уже переворот в Ставке» (у Алексеева!). 8 марта 1921 г. запись рассказа С.Е. Крыжановского: «Уверял, что Родзянко был посредником между революционным комитетом князя Львова и рабочими и что Трепов настаивал перед государем об аресте Родзянко, Гучкова, Алексеева, причём представил переписку этих лиц с ген. Рузским о предполагавшимся перевороте. Государь показал эту переписку ген. Алексееву, который дал честное слово солдата, что письма эти подложные. После этого государь говорил, что верит этому слову и что у него гора свалилась с плеч. За эту доверчивость он поплатился головой» [Н.В. Савич «После исхода» М.: Русский путь, 2008, с.26, 27, 29].

Как ни интригующа эта запись, нельзя быть уверенным в том, что в основе её не лежат те самые письма Гучкова к Алексееву, а не переписка их с Рузским. Тем не менее, возникает вероятность некоторых оснований для подозрений Трепова и существования такой переписки, а обстоятельства вокруг подозрений и переписки могли быть переданы неточно. Следует сделать определённые выводы об осторожной самоцензуре мемуаров Крыжановского и Савича, куда не попали наиболее острые и скандальные сведения, какими оба во множестве обладали. К примеру, весь яростный антисемитизм дневника Савича в мемуарах бесследно улетучивается.

Самое интересное: переговоры Алексеева в Севастополе с масоном Вырубовым, о чём среди масонов делал доклад верховный масон Некрасов. Александров делает длинное отступление, объясняя, сколь длительной информационной войной вызвано появление возможности пойти на сознательную измену. Это доказывается, но логичного неминуемого честного признания преступной измены Алексеева прямым текстом почему-то нет, и Александров тут же переходит на февраль, где снова правы все, кроме Государя.

Кирилл Александров идёт на удивительные ускользающие умолчания, лишь бы только выставить во всём виновным Царя, а не общественную истерию и измену генералов. Жертвует, так сказать, одной фигурой и вытягивает остальных, от Тихомирова до Алексеева. Позвольте, мы все глубоко уважаем положительные научные труды Тихомирова и военные Алексеева, но бесссмысленно оправдывать во что бы то ни стало их доверие к революционной агитации. Вся Россия в Первой мировой держалась на Царе и Самодержавии. Без них всё погибло.

Н.И. Назанский в эмиграции сформулировал: «Достаточно было одного дня после ухода от власти “безвольного” и “пассивного” Русского Царя, чтобы заколебалось могучее здание государственности и победившее ничтожество почувствовало себя над бездной, в которую скоро пало, увлекая за собой Россию» [цит. по В.В. Кузнецов «Русская Голгофа» СПб.: Нева, 2003, с.289]. Это заключение, в отличие от сомнительных характеристик Государя, использовавшихся в политических целях его противниками, есть основной факт, от которого надо вести все рассуждения. Именно так поступает О.Р. Айрапетов: «Алексеев и Борисов, как потом Гинденбург и Грёнер, оказались не в состоянии понять, что их планы довести войну без императоров, которые, как им казалось, только мешали им сделать это, обречены на провал уже потому, что они-то сами как раз не были самостоятельными величинами, как им хотелось бы думать. И поэтому как только не стало Вильгельма II и Николая II, с разной скоростью исчезли и те, кто не смог понять опасности, которая исходила от подобного рода переворотов» [О.Р. Айрапетов «Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и на революцию» М.: Три квадрата, 2003, с.199].

Отсюда же следует, что Императрица Александра Фёдоровна была безусловно права в наблюдении, предупреждении и осуждении той опасности, которую нёс Монархии одурманенный внушителями мифов М.В. Алексеев. А ошибочное мнение Алексеева о Царице стоило ему головы в прямом и переносном смысле.

Кирилл Александров, отстаивая грандиозные ошибки столь дорогого ему Алексеева, поставил себя на самую уязвимую позицию и остался далёк от уровня понимания самого существенного, наличного у Петра Мультатули и Олега Айрапетова. В настоящее время признание измены Алексеева не является прерогативой историков-монархистов, из последователей, например, О.А. Платонова. Щеголяющий демократизмом В.Ю. Черняев, формулировал, среди массы неточностей, такое: «В начале 1917 г. высшее военное командование оказалось перед выбором: либеральный переворот и демократические реформы или консервативно-монархический переворот и восстановление абсолютной [Самодержавной] монархии. Николай II воспринимался помехой в победе, генерал М.В. Алексеев, которому царь доверил распоряжаться всеми вооружёнными силами, выбрал либеральный переворот» [«Россия и Первая мировая война» СПб.: Дмитрий Буланин, 1999, с.248]. Или вполне умный и знающий, не дозволяющий себе являть пристрастия, военный историк Максим Оськин: «Алексеев и Рузский состояли в заговоре», «Алексеев блокировал любую возможность какого-либо из фронтов поддержать Николая II» [М.В. Оськин «Крах конного бликрига» М.: Яуза, Эксмо, 2009, с.429-430].

Дальше у Александрова: неправильный Хабалов, неправильный Протопопов, неправильный Голицын, неправильное домино. Это домино как индикатор вменяемости по отношению к Императору попросту незаменимо. Как бы иначе точно узнавали, ведётся ли тот или иной автор на частность отвлечения Государя от перенапряжения (свидетели говорят, что он к концу 1916 г. был совершенно измотан, измучен), думает ли, что дневник в пару строчек отражает всё, чем занимался человек за день, ждёт ли от дневника изображения себя роботом или одержимым (лучше – одержимым роботом).

Кирилл Александров ошибается в трактовке февральских демонстраций вне заговора, в способностях Н.И. Иванова, в значении замены им Совета Министров (чем уничтожался вакуум правительственной власти), в благонамеренности Родзянко, изнемогавшего от желания самому возглавить правительство, годами терзавшегося от мании величия и потому только опасавшегося победы подготавливаемого Гучковым переворота. Опасения, что его обойдут в захвате власти, были мотивом участия в заговоре. Родзянко даже предлагал начальнику канцелярии Г. Думы место управляющего делами Совета Министров, рассчитывая стать не только председателем правительства, но и министром внутренних дел [Я.В. Глинка «Одиннадцать лет в Государственной думе» М.: НЛО, 2001, с.139, 143]

Правительство не состоит из кабинетов и кресел, захватив которые, можно правительством стать. Правительственная, исполнительная власть владела полномочиями, исходящими исключительно от Верховной Самодержавной власти, будучи её инструментом. Если то или иное правительство не имеет возможности работать дальше, выполняя волю Монарха, или имеет, но не выполняет, то оно всегда, неизбежно заменяется другим. Никакой катастрофы в замене кабинета Голицына генерал-адъютантом Ивановым нет. Это неминуемая закономерность, в силу устройства Российской Империи. Самозваное же Временное правительство, нарекаясь таковым, никаким правительством в действительности не было, не имея полномочий от Императора.

Кирилл Александров делает выборочные цитаты из дневника Льва Тихомирова, старательно избегая записи 27 февраля 1917 г.: «И как характеристично: 22 февр. Государь уехал на фронт, а 24 уже начинаются “хлебные” демонстрации, и 27 (а м.б., 26) – военный переворот. Заговор совершенно очевиден. Поэтому-то хотелось бы знать цель его» [Л.А. Тихомиров «Дневник 1915-1917» М.: РОССПЭН, 2008, с.344].

Анализ стороннего наблюдателя можно дополнить более близким к Императору источником: «Я находилась возле императрицы в тот момент, когда император пришёл к ней с телеграммой в руке. Он попросил меня остаться и сказал императрице: «Генерал Алексеев настаивает на моём приезде. Не представляю, что там могло случиться такого, что потребовалось моё обязательное присутствие. Я съезжу и проверю лично. Я не задержусь там дольше чем на неделю, так как мне следует быть сейчас именно здесь». Был ли это заговор? Бог знает! Но революция произошла именно в течение этих восьми дней» [С.К. Буксгевден «Венценосная мученица» М.: Русский хронографъ, 2010,  с.390].

Было бы наивно с моей стороны рассчитывать на окончательное разрешение вопроса об участии генерал-адъютанта М.В. Алексеева в заговоре против Императора. Последователи определённых историографических традиций будут, а может, даже и обязаны, продолжать отстаивать свои позиции. Такая последовательность тем более позволит установить точную правоту каждой стороны. Но надо признать, что проблема реальности заговора существует, и выяснение правды должно происходить критическим разбором данных в пользу заговора, а не их игнорированием.

Недостаточно продуманные конспирологические работы, касающиеся заговора, в прошлом дали немало поводов для частных опровержений, под видом которых имелись неудачные попытки закрыть всю тему заговора как несостоятельную. Однако вскрытие отдельных ошибок, например, О.А. Платонова или П.В. Мультатули, не опровергает всю концепцию.

Демонстрации под видом требований хлеба 23 февраля были подстроены. Наибольшая вероятность – тем самым масонским заговором. Эти фальшивые демонстрации сорвали последний стоп-кран здравомыслия, окончательно убедив потерявших рассудок людей, что так жить нельзя. Толпы полезли такие, что правительство справиться с ними не могло ни при каких талантах. Тут хоть Хабалов, хоть Корнилов. У Корнилова вышло ничуть не лучше, чем у Хабалова. Скажу прямо – вышло куда позорнее. Хабалов напыщенных самохвальских воззваний не возглашал, а воинских частей у Корнилова в распоряжении было несравнимо, преобладающе, грандиозно больше. Т.е. личности «ничтожных» Хабалова, Протопопова, Беляева, Голицына и “волевого” Корнилова не имеют значения. Протопопов сдался ВКГД, Корнилов сдался Керенскому. Разницы в плане успеха восстановления порядка ноль. Следовательно, они одинаково «ничтожны». Т.е., спекулировать на чьём-то слабоволии и непригодности тут нет смысла.

Успех восстановления порядка при продвижении Иванова налицо. Но ему нужны были войска покрупнее для Петрограда (батальона хватало для Царского Села). Подкрепления были сорваны соучастием в заговоре Алексеева, Родзянко, Рузского.

Подбор К.М. Александровым ключевых фраз в телеграмме №1833 изумительно произволен:

«Ключевых фраз в алексеевской телеграмме № 1833 три:

1. «О незыблемости монархического начала России»;

2. «Ждут с нетерпением приезда Его Величества»;

3. «Если эти сведения верны».». (http://beloedelo-spb.livejournal.com/500661.html)

Главное в телеграмме – признание министром самозванца Бубликова и вместо генерала Иванова – признание ВКГД Временным правительством. Мы разбираем измену Алексеева Императору, а не благие намерения генерал-адъютанта по укреплению России. Милюков хотел укреплять её через конституцию, Керенский через Учредительное собрание, Ленин вообще хотел осчастливить всё человечество. Нам с этого не легче. Измена Алексеева заключается в том, что он встаёт на сторону масонского Временного правительства, ВКГД, а не Императора и Иванова. Он делает это, когда Бубликов рассылает приказы о блокировке Императорского поезда.

«Я сейчас же отдал распоряжение, чтобы его [Царя] не пускали севернее линии Бологое-Псков, разбирая рельсы и стрелки, если он вздумает проезжать насильно. Одновременно я воспретил всякое движение воинских поездов ближе 250 в[ёрст] от Петербурга» [А.А. Бубликов «Русская революция» Нью-Йорк, 1918, с.24].

Предположение Александрова, что «других источников о ситуации в Петрограде в Ставке не было», опровергается номерами телеграмм и прямо таким признанным Алексеевым источником, как составленная Бубликовым и подписанная Родзянко телеграмма, доставленная «кружным путём», эта телеграмма так грубо переврана Алексеевым, что содержанием своим уличает Алексеева в измене, поскольку он самостоятельно, без чьей-либо подсказки, называет ВКГД правительством, а Бубликова министром, когда они ими не были и таковыми не назывались.

Часто повторяемое как решающее доказательство утверждение Родзянко от 10 марта 1917 г., о том, что Алексеев отказывался принимать участие в заговоре, ровно ни о чём не говорит, т.к. вовлечением в заговор Алексеева занимались иные лица: Г.Е. Львов, масон Вырубов, Челноков, Гучков. Есть данные о прямых сношениях относительно заговора у Родзянко с Рузским (по интервью масона Соколова), но не Родзянко с Алексеевым, чьи личные отношения были натянуты. Так что слова Александрова: «Конспирологическое предположение о предварительном сговоре Алексеева и Родзянко мы отметаем как совершенно фантастическое. 10 марта 1917 года Родзянко писал Председателю Временного правительства именно о том, что начальник Штаба категорически отказывался от любых «сговоров»» справедливы и ничего не меняют в факте измены Алексеева.

Грамотный конспиролог не будет утверждать ничего такого. Телеграмма, на которую ссылается Алексеев, не была отправлена Родзянкой персонально ему. Алексеев переметнулся на сторону заговора, предавая Императора, как только представилась подходящая возможность. Самостоятельно на планируемый им прежде арест Императрицы он бы не решился, устранение Царской Семьи он изначально перекладывал на других.

Итак, К.М. Александров не дал оснований считать, что он достаточно разбирается в проблематике доказательств заговора, а не опровергает удобно подставленные для опрокидывания свои представления о версии предательства.

 

Прим. 21.4.2013: испр. имя Виталия Старцева по указанию К.М. Александрова http://beloedelo-spb.livejournal.com/540813.html