Сумеречная зона. Интервью с Аланом Уайлдером, лидером группы Recoil |
AE: В ваших альбомах царит мрачная атмосфера. Почему вы все видите в черном цвете?
Алан Уайлдер: Я не пессимист и не пытаюсь цепляться за темные стороны этой жизни или нервничать по мелочам. Однако все эти «темные стороны» как-то влияют на нас. Когда бы я ни писал музыку, мрачная атмосфера возникала буквально сама по себе, по контрасту с моими чувствами. Вообще, большинство тем в песнях всех музыкантов не такие уж веселые. Только некоторые умеют подать их более позитивно.
AE: Что происходило с вами в последние годы, во время паузы между альбомами «Liquid» и «subHuman»?
АУ: Работа над «Liquid» меня утомила настолько, что я подумал: есть смысл сделать небольшой перерыв. Он затянулся на семь лет. (Смеется). В это же время у меня родился ребенок, и все проекты отодвинулись на задний план. Я понял, что уже не могу круглосуточно сидеть в студии. Я обожаю музыку, серьезно и страстно отношусь к тому, чем занимаюсь. Но в жизни есть и другие вещи, которые мне нравятся. Так что появился отличный повод уделять больше времени семье.
AE: Новый альбом «subHuman» посвящен множеству проблем современного мира — религиозной и социальной нетерпимости, войнам. Вы знаете, как решить эти проблемы? Ваша роль в этом?
АУ: Я реалист и не считаю, что в моей власти остановить кризисы. Музыка может иметь влияние на единичного человека, но я не верю, что она способна действовать более глобально. Я пытаюсь осмыслить то, что делают другие люди, осмыслить человеческую природу, отношения классов и групп, включая столкновения на расовой или сексуальной почве.
AE: Вероятно, с такой сложной музыкой, как у Recoil, трудно обращаться к широкой аудитории. Может, чтобы донести до людей какие-то важные мысли, стоило бы писать проще?
АУ: Я не пойду ни на какие компромиссы. Для меня не важны масштабы аудитории. Если можешь делать что-то более экстремальное, чем коммерческая поп-музыка, с этого пути лучше не сворачивать. Я мог бы создавать более легкие вещи, но меня это не привлекает. Если бы я писал музыку на продажу, мне было бы неловко перед самим собой. Возможно, мне просто повезло — я уже миновал стадию коммерческого успеха. Он меня уже не волнует. Да и зачем возвращаться?
AE: Аранжировки ваших альбомов временами способны вогнать в состояние, близкое к панике. Вы работаете с частотами, действующими непосредственно на психику? Или это случайное совпадение?
АУ (Смеется): Сложный вопрос. Мне уже говорили о подобных вещах. Наверное, это как-то связано с конкретным человеком, слушающим мою музыку. По правде сказать, записывая свои композиции, я не предполагаю вызвать какую-то специфическую реакцию, но каждый раз все подсознательно начинает съезжать в «сумеречную зону». Мне более важна глубина музыки, слушая которую, можно все время находить новое. Я пытаюсь спрятать нечто особенное в пространстве и атмосфере. Сейчас в музыке, которая нас окружает, это почти отсутствует. Я разочаровываюсь всякий раз, когда включаю радио, — песни, которые там крутятся, не способны увлечь. Я пытаюсь это исправить.
AE: И все же, как насчет частот, воздействующих на психику?
АУ: Я даже не пытался использовать что-то подобное. (Смеется). Для меня гораздо важнее динамическое пространство в композиции и выстраивание звука. Здесь я использую все возможное. Опять же в современной популярной музыке сталкиваешься не столько со звуковым пространством, сколько с громкостью — если хочешь получить больше звука, поверни ручку громкости. Ненавижу это. Если есть возможность нарисовать большое полотно, зачем пользоваться лишь несколькими яркими красками? По-моему, уровень частот должен расширяться. Но, конечно, частоты, от которых становится плохо, использовать не стоит. (Смеется).
AE: За время между «Liquid» и «subHuman» студийная аппаратура успела основательно обновиться. Что вы обнаружили, когда вернулись к записи?
АУ: И не говорите. Главное, что изменилось, — это компьютерный софт; мне пришлось переставить все программы в своем компьютере. Появилось огромное количество виртуальных инструментов для обработки звука и плагинов. Мне пришлось потратить много времени, чтобы обучиться всему буквально заново. К тому же за время пятилетнего перерыва я основательно забыл некоторые приемы работы со звуком. Так что возвращение в студию было нелегким. Но вообще, техника, хотя и важна, не является основной. Если есть хороший материал.
AE: Где баланс между человеком и компьютером?
АУ: Не знаю. Для меня человечность в работе с музыкой очень важна. Но хочется иметь и все инструменты, которые позволят манипулировать звуками, создавать новые формы. Нужно двигаться вперед. Мне нравятся программы вроде ProTools. Однако они не могут заменить, допустим, вокалиста, при работе с которым получаешь очень сырой материал, но вместе с тем естественный. Эмоцию невозможно выразить с помощью машины.
AE: На каждом альбоме Recoil записывается большое количество приглашенных музыкантов — от Дугласа Маккарти из Nitzer Ebb и Диаманды Галас до малоизвестных блюзменов. Что у них общего?
АУ: Они должны понимать то, что я делаю. Обычно я не думаю над этим, пока мы не начнем записываться. К счастью, наши взгляды почти всегда совпадают. Но прежде всего их вокал должен соответствовать моей музыке. Если я слышу кого-то, чей голос может подойти, этого достаточно. Конечно, я предпочитаю работать с артистами, которые не слишком известны, — они более открыты для экспериментов. Со звездами все-таки сложнее, им кажется, что они знают все о своих возможностях, их трудно убедить сделать что-то новое. К тому же, когда работаешь с человеком впервые, у вас обоих есть стимул стараться, показать лучшее, на что ты способен. Однако основным критерием для меня все-таки оказывается голос.
AE: У вас особая любовь к «черной» музыке. Вы неоднократно использовали традиционные блюз и госпел. А в «subHuman» эти стили проявляются даже сильнее, чем раньше.
АУ: Верно. В них есть нечто из моей юности. Слушая поп-музыку, я думал о том, с чего все начиналось. И в конце концов дошел до блюза и госпела. Мне кажется, что именно эти стили достигают самой глубины человеческой натуры, если так можно выразиться. И до сих пор они очень важны для современной музыки.
AE: Ваши композиции состоят из сотен маленьких аранжировочных элементов. Как вы определяете момент, когда работу над той или иной вещью пора остановить — чтобы не перегрузить ее?
АУ: Это сложно, очень сложно. Когда я работаю, композиция фактически до конца находится в разобранном состоянии. Появляются десятки маленьких мелодических кусочков и звуков, которые склеиваются в самый последний момент. Для меня нет ничего хуже, чем принятие этого тяжкого финального решения. Я ищу что-то новое до последней секунды, когда уже приходится говорить себе: «Ну все, сроки вышли. Надо довольствоваться тем, что есть». Мне очень повезло с компанией Mute: здесь работают терпеливые люди, которые не выставляют мне конкретных сроков и просто ждут, когда я выдам какую-нибудь запись.
AE: Вначале у вас есть какая-то мелодическая фраза, рифф или общая идея насчет звукового пространства?
АУ: Нет. Обычно я действую по наитию, экспериментирую на ходу с разными звуками и сэмплами. Если мне кажется интересным то, что получается, я начинаю развивать тот или иной элемент и смотрю, что же выйдет. Это инстинктивный процесс, но в конце концов оказывается, что я двигаюсь в определенном направлении. Более цельная картина возникает гораздо позднее. Особенно это касается композиций, где есть вокал, — пока не услышишь голос, будет оставаться ощущение, что находишься на самых ранних этапах. У меня в голове заранее не вертится никакой мелодии, ничего похожего на песню. Моя работа напоминает блуждание в темноте — я разрабатываю атмосферу, не сосредотачиваясь ни на чем конкретном. На самом деле, это очень выматывающий процесс. Мне удается как-то компенсировать это постепенной проработкой деталей и звуковых текстур. В итоге, когда все обретает внятный смысл, появляется песня. И вот вам еще одна дилемма: я не отдаю инструментальную вещь вокалистам, пока не чувствую, что она достаточно хорошо звучит для меня самого.
AE: Можете припомнить песню, с которой пришлось мучиться больше всего?
АУ: Все композиции Recoil так или иначе оказывались странными... (Задумывается). На «subHuman» это, пожалуй, «Intruders», существовавшая в трех версиях. Сначала в ней пел Джо, и мы потом использовали часть его вокальной партии в качестве бэк-вокала. Затем записалась Карла, и мы сделали новый вариант, который, в итоге, изменился, и ей пришлось спеть еще раз. А потом я переписал музыку так, чтобы она лучше подходила под версию Карлы. Примерно так и происходит работа над композициями Recoil. Я постоянно меняю музыку, часто исходя из того, что получилось у вокалиста. Пожалуй, у меня нет ни одного трека, запись которого была бы «нормальным процессом». Все постоянно меняется.
AE: С вами не случалось ситуаций, подобных записи альбома Massive Attack «Mezzanine», когда музыканты увлеклись поисками идеала настолько, что стерли две полностью готовых версии альбома?
АУ: До таких пределов я еще не доходил. Без стирания неудачных записей, естественно, не обойтись, но, как правило, если у меня что-то не получается, я откладываю треки до лучших времен. Такого добра у меня накопилось уже немало, может быть, когда-нибудь найду в себе силы поработать с ним еще раз. Но когда стирается целый альбом... Может, это все из-за звукозаписывающей компании? Такое происходит, если альбом оказывается никуда не годным. Со мной, к счастью, подобного не случалось.
AE: Кстати, а что вы слушаете в последнее время?
АУ: Это нелегкий вопрос. Вокруг много новой интересной музыки, но я всегда предпочитал то, что делалось в период между 67-м и 80-м годами. Возможно, из-за того, что тогда я был молодым и более впечатлительным. У меня остались особенные чувства к тем временам. При этом я слушаю огромное количество новых исполнителей, чтобы быть в курсе происходящего. Недавно я купил сборник Cocteau Twins, новый альбом Моррисси, мне очень понравилась песня «Sonical Body» Джонни Гринвуда из Radiohead, я слушаю проект Ника Кейва Grinderman. А еще мне попался прекрасный документальный фильм о Джими Хендриксе. В общем, ни одна хорошая запись меня не минует. Проблема многих людей моего возраста в том, что однажды они останавливаются и начинают все больше оглядываться назад. Надеюсь, я продолжаю двигаться вперед.
AE: Можно напоследок задать вам вопрос о Depeche Mode?
АУ (Без особого энтузиазма): Угу.
AE: Вы много работали в одиночку, развивая собственное «видение» звука. Если бы вам выпала возможность улучшить последние альбомы этой группы, что бы вы предприняли?
АУ: Ого! Мне сложно даже думать об этом. Могу лишь ответить, что если бы остался в группе, все было бы совсем по-другому. Хотя бы потому, что я немного сумасшедший во всем, что касается звука. Depeche Mode вообще-то везет с продюсерами, так что вроде бы до поры все получается.
AE: После вашего ухода Depeche Mode чуть больше приблизились к поп-музыке — меньше атмосферы, больше легкости в звуке...
АУ (Заметно оживляясь): Согласен, они усилили электронную составляющую песен. Над этим когда-то смеялся Мартин (Мартин Гор — М.Х.). Когда я был в группе, электроники тоже было много, но ее удавалось уводить в какое-то другое измерение — она была, но никто не мог назвать песни Depeche Mode электронной музыкой. Особенно это заметно на «Songs of Faith and Devotion», последнем диске, над которым я работал. И все, что записано мной после ухода из группы, по сути, было развитием того ключа, который я нашел на этом альбоме >>
Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |