При подобном рассмотрении определение знака как представителя чего-то вне знака и вместо знака относится также к его составным частям. Это обстоятельство открывает дорогу интерпретации знака как сущности односторонней: в качестве знака может быть осмыслена фонетическая или графическая сторона знака, его носитель, или же, наоборот, его значение (так, А.Ф. Лосев отмечал: "значение знака есть знак, взятый в свете своего контекста"[43]). И все же, когда мы воспринимаем дым как знак костра или след на песке как знак человека, мы осмысливаем эти величины лишь в определенном конвенциональном отношении, восстанавливая либо привычную связь двух явлений, либо прямое указание одного явления на другое.
В то же время асимметрия плана выражения знака и плана его содержания обладает своим собственным диапазоном для каждого отдельно взятого знака. К тому же вряд ли можно считать, что две стороны знака полностью коррелируют: утверждая, что носитель знака имеет некую форму (звуковую или графическую), мы указываем на нечто, имеющее онтологический статус, однако утверждая, что знак имеет значение, мы не можем приписать значению такой же модус существования, как, скажем, звуковым последовательностямдерево или же arbor. Точно так же, исходя из любого конвенционального знака, мы должны прийти к его одному или нескольким, но определенным значениям, но идя от какого-либо концепта, мы приходим к достаточно разнообразным языковым формам (например, перебирая варианты при решении кроссвордов). Таким образом, хотя метонимический или синекдохальный принципы и дают возможность считать одну из двух сторон знака знаковой сущностью, понятно, почему концепция знака как односторонней сущности получила меньшее распространение, чем двухсторонняя.
В соответствии с описываемой парадигмой языковой знак не представляет строго фиксированного содержания: определяющим для него признается контекст. Ближайший контекст, далее, проясняется через включающий его отрезок речи, который входит в более широкую связь целого текста, и т. д. Полное прочтение знака достижимо лишь в горизонте языка, культуры. Понятно, что такой подход тяготеет к установлению скорее синтагматических отношений в языке: анализ процесса равен здесь констатации его результата, который может задаваться комбинаторно, через последовательное описание окружения элемента.
При этом доконтекстная семантика знака в естественном языке не является лингвистическим построением: она ощущается языковым сознанием как несомненная реальность. Если условный знак (знак формального языка) бессмыслен вне установленной (конвенциональной) области функционирования, то знак естественного языка всегда "уже был" и "должен приниматься таким, как он есть" (Соссюр) не только в смысле невозможности изменить его по индивидуальной интенции носителя языка, но и в том смысле, что он опережает в концептуальном пространстве свои частные контексты.
Ввиду сочетания, таким образом, в этой исходной семантике языкового знака некоторой "пред-данности" и возможности произвольного осмысления принимается, что она допускает положительное определение, но лишь в терминах перспектив, открываемых ею для "внутренней инициативы" (Бодуэн де Куртенэ) говорящего. В качестве этих перспектив описываются:
• способность языкового знака соотноситься со всем, что так или иначе значимо для мысли;
• имплицируемая его эмпирической стороной возможность мотивировать референцию через генетические и структурные взаимозависимости, узус и т.д.
С этой точки зрения произвольность языкового знака рассматривается как открытость, поскольку она допускает свободное движение мысли в среде естественного языка за рамками фиксированных значений, обеспечивая выход смысла не только к обобщенным мыслительным представлениям, но и к трансцендентному референту. Значимость не привносится в готовый знак извне, а возникает с превращением в знак не-знака, когда на последний проецируются возможности человеческого различения и истолкования вещей. С этим связывается до некоторой степени развитое понимание инструментальной функции языка в платоновой традиции: основа семантики и, в силу этого, самое существо языкового знака могут быть отождествлены с его вовлеченностью в процесс практического понимания человеком своего мира. Артикулируя это понимание, знак естественного языка впервые позволяет человеку ориентироваться в возможностях собственного бытия. Мобилизуемый как ориентир в понимании мира, возникающий знак есть уже тем самым непроявленная система[44]. На этом основан известный тезис Соссюра:
В языке нет ничего, кроме различий. Вообще говоря, различие предполагает наличие положительных членов отношения, между которыми оно устанавливается. Однако в языке имеются только различия без положительных членов системы. Какую бы сторону знака мы ни взяли, означающее или означаемое, всюду наблюдается одна и та же картина: в языке нет ни понятий, ни звуков, которые существовали бы независимо от языковой системы, а есть только смысловые различия и звуковые различия, проистекающие из этой системы[45].
Отождествление знака с вещью происходит, согласно подобным представлениям, не в действительности, а в мысли. В соответствии с этим может признаваться, что не только значение языковых единиц, но и весь язык как таковой существует в человеческом сознании, в мозгу человека и тем самым относится к числу явлений психических. Поэтому хотя диапазон языкового значения можно считать всеобъемлющим (им может стать, вообще говоря, все, что может быть помыслено в связи со знаком, любой связанный знаком концепт), любое содержание выступает в нем не само по себе, а опосредованное через знаковость, т.е. постольку, поскольку получает место в структурах понимания; например, значением знака может стать не "сырое чувство" (А. А. Потебня), а только так или иначе осмысленное.
Знак при такой трактовке всегда "больше" своих конкретных значений, но он существует лишь постольку, поскольку осмысляется и определяется в них (герменевтика). Эта детерминация извне оборачивается внутренней произвольностью как несамостоятельностью, несамодостаточностью. Так, у Соссюра:
Всякий символ, как только он пущен в обращение, — а любой символ существует лишь в силу того, что он пущен в обращение, — в тот же самый момент подпадает абсолютной невозможности предсказания, в чем будет заключаться его значение (identité) в следующий момент[46].
Радикальными вариантами такой установки будут, с одной стороны, абсолютизация языка, приписывающая обязательность "внутриязыковому" знанию, где поэтому системным был бы даже язык, состоящий из одного элемента[47]; с другой — "номенклатурная", по выражению Соссюра, концепция языка, видящая в знаке лишь несущественную оболочку "внеязыкового" содержания.





http://bruma.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/ZNAK.html