Юрий Визбор. Он не вернулся из боя



Владимир Высоцкий был одинок. Более одинок, чем многие себе
представляли. У него был один друг - от студенческой скамьи до
последнего дня. О существовании этой верной дружбы не имели и
понятия многочисленные "друзья", число которых сейчас, после
смерти поэта, невероятно возросло.

Откуда взялся этот хриплый рык? Эта луженая глотка, которая
была способна петь согласные? Откуда пришло ощущение трагизма в
любой, даже пустяковой песне? Это пришло от силы. От московских
дворов, где сначала почиталась сила, потом - все остальное. От
детства, в котором были ордера на сандалии, хилые школьные
винегреты, бублики "на шарап", драки за штабелями дров. Волна
инфантилизма, захлестнувшая в свое время все песенное движение,
никак не коснулась его. Он был рожден от силы, страсти его были
недвусмысленные, крик нескончаем. Он был отвратителен эстетам,
выдававшим за правду милые картинки сочиненной ими жизни. "...А
парень с милой девушкой на лавочке прощается". Высоцкий -
"Сегодня я с большой охотою распоряжусь своей субботою".
Вспомните дебильное - "Не могу я тебе в день рождения дорогие
подарки дарить..." Высоцкий - "...А мне плевать, мне очень
хочется!" Он их шокировал и формой и содержанием. А больше
всего он был ненавистен эстетам за то, что пытался говорить
правду, ту самую правду, мимо которой они проезжали в такси или
торопливым шагом огибали ее на тротуарах. Это была не всеобщая
картина из жизни, но этот кусок был правдив. Это была правда
его, Владимира Высоцкого, и он искрикивал ее в своих песнях,
потому что правда эта была невесела.

Владимир Высоцкий страшно спешил. Будто предчувствуя свою
короткую жизнь, он непрерывно сочинял, успев написать что-то
около тысячи песен. Его редко занимала конструкция, на его
ногах скорохода не висели пудовые ядра формы, часто он только
намечал тему и стремглав летел к следующей. Много россказней о
его запоях. Однако мало кто знает, что он был раб поэтических
"запоев" - по три-четыре дня, запершись в своей комнате, он
писал как одержимый, почти не делая перерывов в сочинительстве.
Он был во всем сторонник силы - и не только
душевно-поэтической, но и обыкновенной, физической, которая не
раз его выручала в тонком деле поэзии. В век, когда песни
пишутся "индустриальным" способом: текст - поэт, музыку -
композитор, аранжировку -аранжировщик, пение - певец, Владимир
Высоцкий создал совершенно неповторимый жанр личности, имя
которому - он сам и где равно и неразрывно присутствовали
голос, гитара и стихи. Каждый из компонентов имел свои
недостатки, но слившись вместе, как три кварка в атомном ядре,
они делали этот жанр совершенно неразрываемым, уникальным, и
многочисленные эпигоны Высоцкого терпели постоянно крах на этом
пути. Их голоса выглядели просто голосами блатняг, их правда
была всего лишь пасквилем.

Однажды случилось странное - искусство, предназначенное для
отечественного уха, неожиданно приобрело валютное
поблескивание. Однако здесь, как мне кажется, успех меньше
сопутствовал артисту. Профессиональные французские ансамблики
никак не могли конкурировать с безграмотной гитарой мастера,
которая то паузой, то одинокой семикопеечной струной, а чаще
всего неистовым "боем" сообщала нечто такое, что никак не могли
выговорить лакированные зарубежные барабаны.

Владимир Высоцкий испытывал в своем творчестве немало
колебаний, но колебаний своих собственных, рожденных внутри
себя. Залетные ветры никак не гнули этот невысокий крепкий
побег отечественного искусства. Ничьим влияниям со стороны,
кроме влияния времени, он не подвергался и не уподоблялся иным
бардам, распродававшим чужое горе и ходившим в ворованном
терновом венце. У Высоцкого было много своих тем, море тем, он
мучился скорее от "трудностей изобилия", а не от модного, как
бессонница, бестемья.

Ему адски мешала невиданная популярность, которой он
когда-то, на заре концертирования, страстно и ревниво добивался
и от которой всю остальную жизнь страдал. Случилось
удивительное дело: многие актеры, поэты, певцы, чуть ли не
ежедневно совавшие свои лица в коробку телевизионного приемника
- признанного распространителя моды - ни по каким статьям и
близко не могли пододвинуться к артисту, не имевшему никаких
званий, к певцу, издавшему скромную гибкую пластинку, к поэту,
ни разу (насколько я знаю) не печатавшему свои стихи в
журналах, к киноактеру, снявшемуся не в лучших лентах.
Популярность его песен (да простят мне это мои выдающиеся
коллеги) не знала равенства. Легенды, рассказывавшиеся о нем,
были полны чудовищного вранья в духе "романов" пересыльных
тюрем. В последние годы Высоцкий просто скрывался, репертуарный
сборник Театра на Таганке, в котором печатаются телефоны всей
труппы, не печатал его домашнего телефона. Он как-то жаловался,
что во время концертов в Одессе он не мог жить в гостинице, а
тайно прятался у знакомых артистов в задних комнатах временного
цирка шапито. О нем любили говорить так, как любят говорить в
нашем мире о предметах чрезвычайно далеких, выдавая их за
близлежащие и легкодостижимые. Тысячи полузнакомых и незнакомых
называли его "Володя". В этом смысле он пал жертвой
собственного успеха.

Владимир Высоцкий всю жизнь боролся с чиновниками, которым
его творчество никак не представлялось творчеством и которые
видели в нем все, что хотели видеть - блатнягу, пьяницу,
пошляка, истерика, искателя дешевой популярности, кумира пивных
и подворотен. Пошляки и бездарности вроде Кобзева или Фирсова
издавали сборники и демонстрировали в многотысячных тиражах
свою душевную пустоту и ничтожество. Каждый раз их легко журили
литературоведческие страницы, и дело шло дальше. В то же время
все, что делал и писал Высоцкий, рассматривалось под сильнейшей
лупой. Его неудачи в искусстве были почти заранее
запрограммированы регулярной нечистой подтасовкой - но не
относительно тонкостей той или иной роли, а по вопросу вообще
участия Высоцкого в той или иной картине. В итоге на старт он
выходил совершенно обессиленный.

В песнях у него не было ограничений, слава богу,
магнитофонная пленка есть в свободной продаже. Он кричал свою
спешную поэзию, и этот магнитофонный крик висел над всей
страной - "от Москвы до самых до окраин" - как справедливо
выразился поэт. За его силу, за его правду ему прощалось все.
Его песни были народными, и он был народным артистом, и для
доказательства этого ему не нужно было предъявлять
удостоверение.

Он предчувствовал свою смерть и много писал о ней. Она
всегда представлялась ему насильственной. Случилось по-другому.
Однако его длинное сорокадвухлетнее самоубийство стало
оборотной медалью его яростного желания жить.

P.S. Что же касается того, что Владимир Высоцкий всячески
отмежевывался от движенья самодеятельной песни, то, как мне
кажется, и говорить-то об этом не стоит. Он сам за себя
расплачивался и сам свое получал. Просто это было его личное
дело.

Он не вернулся из боя




Почему все не так? Вроде - все как всегда:
То же небо - опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода...
Только - он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас -
Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал, -
А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, - не про то разговор:
Вдруг заметил я - нас было двое...
Для меня - будто ветром задуло костер,
Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалась, словно из плена, весна,
По ошибке окликнул его я:
"Друг, оставь прикурить!" - а в ответ - тишина...
Он вчера не вернулся из боя.

Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие - как часовые...
Отражается небо в лесу, как в воде, -
И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло - для обоих...
Все теперь - одному, - только кажется мне -
Это я не вернулся из боя.



ЕЩЕ НЕМНОГО ПОЭЗИИ

Я не люблю

Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.

Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще -
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда - наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или - когда все время против шерсти,
Или - когда железом по стеклу.

Я не люблю уверенности сытой, -
Уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, что слово "честь" забыто
И что в чести наветы за глаза.

Когда я вижу сломанные крылья -
Нет жалости во мне, и неспроста:
Я не люблю насилье и бессилье, -
Вот только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более - когда в нее плюют.

Я не люблю манежи и арены:
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены -
Я это никогда не полюблю!

x x x

Если б я был физически слабым -
Я б морально устойчивым был, -
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!

Если б я был физически сильным -
Я б тогда - даже думать боюсь! -
Пил бы влагу потоком обильным,
Но... по бабам - ни шагу, клянусь!

Ну а если я средних масштабов -
Что же делать мне, как же мне быть? -
Не могу игнорировать бабов,
Не могу и спиртного не пить!

x x x

Про меня говорят: он, конечно, не гений, -
Да, согласен - не мною гордится наш век, -
Интегральных, и даже других, исчислений
Не понять мне - не тот у меня интеллект.

Я однажды сказал: "Океан - как бассейн", -
И меня в этом друг мой не раз упрекал, -
Но ведь даже известнейший физик Эйнштейн,
Как и я, относительно все понимал.

И пишу я стихи про одежду на вате, -
И какие!.. Без лести я б вот что сказал:
Как-то раз мой покойный сосед по палате
Встал, подполз ко мне ночью и вслух зарыдал.

Я пишу обо всем: о животных, предметах,
И о людях хотел, втайне женщин любя, -
Но в редакциях так посмотрели на это,
Что, прости меня, Муза, - я бросил тебя!

Говорят, что я скучен, - да, не был я в Ницце, -
Да, в стихах я про воду и пар говорил...
Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице -
Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил!

И теперь я проснулся от длительной спячки,
От кошмарных ночей - {и} вот снова дышу, -
Я очнулся от бело-пребелой горячки -
В ожидании следующей снова пишу!

x x x

Если нравится - мало?
Если влюбился - много?
Если б узнать сначала,
Если б узнать надолго!

Где ж ты, фантазия скудная,
Где ж ты, словарный запас!
Милая, нежная, чудная!..
Эх, не влюбиться бы в вас!

x x x

Люди говорили морю: "До свиданья",
Чтоб приехать вновь они могли -
В воду медь бросали, загадав желанья, -
Я ж бросал тяжелые рубли.

Может, это глупо, может быть - не нужно, -
Мне не жаль их - я ведь не Гобсек.
Ну а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!

Он нырнет, отыщет, радоваться будет,
Удивляться первых пять минут, -
После злиться будет: "Вот ведь, - скажет, - люди!
Видно, денег куры не клюют".

Будет долго мыслить головою бычьей:
"Пятаки - понятно - это медь.
Ишь - рубли кидают, - завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!"

Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал -
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем более - что я загадал!

x x x

За меня невеста отрыдает честно,
За меня ребята отдадут долги,
За меня другие отпоют все песни,
И, быть может, выпьют за меня враги.

Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара - без струны.
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.

Мне нельзя на волю - не имею права, -
Можно лишь - от двери до стены.
Мне нельзя налево, мне нельзя направо -
Можно только неба кусок, можно только сны.

Сны - про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут,
Кто меня там встретит, как меня обнимут
И какие песни мне споют.

x x x

Колыбельная




За тобой еще нет
Пройденных дорог,
Трудных дел, долгих лет
И больших тревог.

И надежно заглушен
Ночью улиц гул.
Пусть тебе приснится сон,
Будто ты уснул.

Мир внизу, и над ним
Ты легко паришь,
Под тобою древний Рим
И ночной Париж.

Ты невидим, невесом.
Голоса поют.
Правда, это - только сон...
Но во сне растут.

Может быть - все может быть -
Много лет пройдет, -
Сможешь ты повторить
Свой ночной полет.

Над землею пролетишь
Выше крыш и крон...
А пока ты спи, малыш,
И смотри свой сон.

x x x

Штрафные батальоны

Всего лишь час дают на артобстрел -
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, ну, а кому - до "вышки".

За этот час не пишем ни строки -
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так - мы штрафники, -
Нам не писать: "...считайте коммунистом".

Перед атакой - водку, - вот мура!
Свое отпили мы еще в гражданку.
Поэтому мы не кричим "ура" -
Со смертью мы играемся в молчанку.

У штрафников один закон, один конец:
Коли, руби фашистского бродягу,
И если не поймаешь в грудь свинец -
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.

Ты бей штыком, а лучше - бей рукой:
Оно надежней, да оно и тише, -
И ежели останешься живой -
Гуляй, рванина, от рубля и выше!

Считает враг: морально мы слабы, -
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы -
В прорыв идут штрафные батальоны!

Вот шесть ноль-ноль - и вот сейчас обстрел, -
Ну, бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, а большинству - до "вышки"...

x x x

Песня о звездах

Мне этот бой не забыть нипочем -
Смертью пропитан воздух, -
А с небосклона бесшумным дождем
Падали звезды.

Снова упала - и я загадал:
Выйти живым из боя, -
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою.

Я уж решил: миновала беда
И удалось отвертеться, -
С неба упала шальная звезда -
Прямо под сердце.

Нам говорили: "Нужна высота!"
И "Не жалеть патроны!"...
Вон покатилась вторая звезда -
Вам на погоны.

Звезд этих в небе - как рыбы в прудах, -
Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть, ходил бы тогда
Тоже - Героем.

Я бы Звезду эту сыну отдал,
Просто - на память...
В небе горит, пропадает звезда -
Некуда падать.

x x x

Братские могилы

На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них на рыдают, -
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче - гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы -
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне - видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче,
На братских могилах не ставят крестов...
Но разве от этого легче?!

x x x

Песня о друге

Если друг
оказался вдруг
И не друг, и не враг,
а так;
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош, -
Парня в горы тяни -
рискни! -
Не бросай одного
его:
Пусть он в связке в одной
с тобой -
Там поймешь, кто такой.

Если парень в горах -
не ах,
Если сразу раскис
и вниз,
Шаг ступил на ледник -
и сник,
Оступился - и в крик, -
Значит, рядом с тобой -
чужой,
Ты его не брани -
гони.
Вверх таких не берут
и тут
Про таких не поют.

Если ж он не скулил,
не ныл,
Пусть он хмур был и зол,
но шел.
А когда ты упал
со скал,
Он стонал,
но держал;
Если шел он с тобой
как в бой,
На вершине стоял - хмельной, -
Значит, как на себя самого
Положись на него!

x x x

Прощание с горами

В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться! -
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.

Так оставьте ненужные споры -
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых еще не бывал.

Кто захочет в беде оставаться один,
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?!
Но спускаемся мы с покоренных вершин, -
Что же делать - и боги спускались на землю.

Так оставьте ненужные споры -
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых еще не бывал.

Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас - и зовут нас остаться! -
Но спускаемся мы - кто на год, кто совсем, -
Потому что всегда мы должны возвращаться.

Так оставьте ненужные споры -
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых никто не бывал!

x x x

Песня-сказка о нечисти

В заповедных и дремучих,
страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей
и в проезжих сеет страх:
Воет воем, что твои упокойники,
Если есть там соловьи - то разбойники.

Страшно, аж жуть!

В заколдованных болотах
там кикиморы живут, -
Защекочут до икоты
и на дно уволокут.
Будь ты пеший, будь ты конный -
заграбастают,
А уж лешие - так по лесу и шастают.

Страшно, аж жуть!

А мужик, купец и воин -
попадал в дремучий лес, -
Кто зачем: кто с перепою,
а кто сдуру в чащу лез.
По причине пропадали, без причины ли, -
Только всех их и видали - словно сгинули.

Страшно, аж жуть!

Из заморского из лесу
где и вовсе сущий ад,
Где такие злые бесы -
чуть друг друга не едят, -
Чтоб творить им совместное зло потом,
Поделиться приехали опытом.

Страшно, аж жуть!

Соловей-разбойник главный
им устроил буйный пир,
А от них был Змей трехглавый
и слуга его - Вампир, -
Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники!

Страшно, аж жуть!

Змей Горыныч взмыл на дерево,
ну - раскачивать его:
"Выводи, Разбойник, девок, -
пусть покажут кой-чего!
Пусть нам лешие попляшут, попоют!
А не то я, матерь вашу, всех сгною!"

Страшно, аж жуть!

Все взревели, как медведи:
"Натерпелись - сколько лет!
Ведьмы мы али не ведьмы,
Патриоты али нет?!
Налил бельма, ишь ты, клещ, - отоварился!
А еще на наших женщин позарился!.."

Страшно, аж жуть!

Соловей-разбойник тоже
был не только лыком шит, -
Гикнул, свистнул, крикнул: "Рожа,
ты, заморский, паразит!
Убирайся без боя, уматывай
И Вампира с собою прихватывай!"

Страшно, аж жуть!

...А теперь седые люди
помнят прежние дела:
Билась нечисть грудью в груди
и друг друга извела, -
Прекратилося навек безобразие -
Ходит в лес человек безбоязненно,

И не страшно ничуть!

x x x

Песня-сказка про джина

У вина достоинства, говорят, целебные, -
Я решил попробовать - бутылку взял, открыл...
Вдруг оттуда вылезло чтой-то непотребное:
Может быть, зеленый змий, а может - крокодил!

Если я чего решил - я выпью обязательно, -
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

А оно - зеленое, пахучее, противное -
Прыгало по комнате, ходило ходуном, -
А потом послышалось пенье заунывное -
И виденье оказалось грубым мужиком!

Если я чего решил - я выпью обязательно, -
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

И если б было у меня времени хотя бы час -
Я бы дворников позвал бы с метлами, а тут
Вспомнил детский детектив - "Старика Хоттабыча" -
И спросил: "Товарищ ибн, как тебя зовут?"

Если я чего решил - я выпью обязательно, -
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!

"Так, что хитрость, - говорю, - брось свою иудину -
Прямо, значит, отвечай: кто тебя послал,
Кто загнал тебя сюда, в винную посудину,
От кого скрывался ты и чего скрывал?"

Тот мужик поклоны бьет, отвечает вежливо:
"Я не вор, я не шпион, я вообще-то - дух, -
За свободу за мою - захотите ежели вы -
Изобью за вас любого, можно даже двух!"

Тут я понял: это - джин, - он ведь может многое -
Он ведь может мне сказать: "Враз озолочу!"...
"Ваше предложение, - говорю, - убогое.
Морды будем после бить - я вина хочу!

Ну а после - чудеса по такому случаю:
Я до небес дворец хочу - ты на то и бес!.."
А он мне: "Мы таким делам вовсе не обучены, -
Кроме мордобитиев - никаких чудес!"

"Врешь!" - кричу. "Шалишь!" - кричу. Но и дух - в амбицию, -
Стукнул раз - специалист! - видно по нему.
Я, конечно, побежал - позвонил в милицию.
"Убивают, - говорю, - прямо на дому!"

Вот они подъехали - показали аспиду!
Супротив милиции он ничего не смог:
Вывели болезного, руки ему - за спину
И с размаху кинули в черный воронок.

...Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается, -
Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть!
Ну а может, он теперь боксом занимается, -
Если будет выступать - я пойду смотреть!

x x x


Общаюсь с тишиной я,
Боюсь глаза поднять,
Про самое смешное
Стараюсь вспоминать,

Врачи чуть-чуть поахали:
"Как? Залпом? Восемьсот?"
От смеха ли, от страха ли
Всего меня трясет.

Теперь я - капля в море,
Я - кадр в немом кино,
И двери - на запоре,
А все-таки смешно.

Воспоминанья кружатся
Как комариный рой,
А мне смешно до ужаса,
Но ужас мой - смешной.

Виденья все теснее,
Страшат величиной:
То - с нею я, то - с нею...
Смешно! Иначе - ной.

Не сплю - здоровье бычее,
Витаю там и тут,
Смеюсь до неприличия
И жду - сейчас войдут.

Халат закончил опись
И взвился - бел, крылат...
"Да что же вы смеетесь?" -
Спросил меня халат.

Но ухмыляюсь грязно я
И - с маху на кровать:
"Природа смеха - разная,
Мою - вам не понять.

Жизнь - алфавит, я где-то
Уже в "це", "че", "ша", "ще".
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.

Попридержусь рукою я
Чуть-чуть за букву "я",
В конце побеспокою я," -
Сжимаю руку я.

Со мной смеются складки
В малиновом плаще.
"С покойных взятки гладки", -
Смеялся я вообще.

Смешно мне в голом виде лить
На голого ушат,
А если вы обиделись,
То я не виноват.

Палата - не помеха,
Похмелье - ерунда!
И было мне до смеха -
Везде, на все, всегда.

Часы тихонько тикали,
Сюсюкали: сю-сю...
Вы - втихаря хихикали,
А я - давно во всю.