— Маэстро, ваша предыдущая история очень поучительна, хотя и печальна. Бог все же умер.
— Бог остался жив — умерли заблуждения.
— Расскажите еще что-нибудь, умоляем вас.
— Хорошо же, — Маэстро закинул ногу на ногу и откинулся на спинку удобного кресла, невесть как взявшегося на этой скалистой вершине, — внимайте.

Их было трое. Их всегда было трое, сколько они себя помнили. С самого начала, а начало, как водится, уходит в глубину веков. И против них всегда был один и один был так силен, что, только сплотившись, троица могла одолеть его. Эти трое были очень разными. Первым был — благородный дон Бастарди, носил он, непременно, монокль, высокий черный цилиндр, строгий черный смокинг и трость с загнутой рукоятью. Бастарди был строг, не признавал ничьего мнения, кроме своего и действовал соответственно внутренним догмам. Второго звали Уга-уга. Он был невеликого роста, почти карлик, к тому же носил на спине горб. Впечатление усиливал бесформенный балахон с капюшоном, сшитый из разноцветных лоскутов. Уга-Уга не был строг, он потакал своим желаниям, которые сложно было объяснить и брызгал слюной в собеседника, когда возбужденно что-то говорил. Так же, Уга-уга был не слишком умен, зато был очень добр. Третьим был тихий и рассудительный мистер Салата. Салата был высок, светловолос и вам, вероятно, напомнил бы эльфа из сказок. Носил он просторные одежды в темно-синих тонах с золотой вышивкой и белые легкие туфли. Он очень редко повышал голос, никогда не сердился и умел уладить любой конфликт. Надо сказать, что Уга и Бастарди были противоположностями, только в одном они были схожи — оба редко задумывались над своими действиями, а если и задумывались — то ненадолго. Салата же, наоборот, был очень внимателен к себе в первую очередь и окружающему его миру во вторую. Вот таким было трио. И чтобы ни случилось, они всегда были вместе. Противостоял им потусторонний демон по имени — Цок. Так его прозвали за то, что спускался он с этажа на этаж и копыта его цокали по каменным ступеням. Бой всегда происходил в одной и той же башне — только этажи были разными, башня эта была в высшей степени странной. Квадратного сечения с квадратными окнами, которые были расположены правильными кольцами по бокам, уходила она ввысь и терялась в серых, мрачных облаках. В башне жили люди — на каждом этаже было по четыре двери. На каждом этаже было по четыре двери. Сколько в башне этажей — никто не считал, но все уверенно полагали, что бесконечное количество. Как над землей, так и под ней. Цок всегда появлялся неожиданно и спускался ровно на один этаж ниже, принося с собой одни неурядицы, перемены, несчастья. На каком этаже он появится — заранее предугадать было невозможно, но троица всегда успевала ему навстречу. Еще одна примечательная особенность башни состояла в том, что на этажах было много ламп всевозможных форм, размеров и расцветок. Они горели всеми цветами радуги, переливались и окрашивали серые стены в яркие цвета. На подоконниках стояли маленькие деревья — бонсай. В горшках, рядом с лампами росли красивые цветы. Когда появлялся Цок, все лампы на этаже становились маленькими и круглыми и начинали светить тусклым сероватым светом. У бонсаев облетали листочки, цветы вяли. Где бы Цок ни проходил — везде одно только его появление наносило ущерб и только благодаря усилиям троицы лампы возвращались в прежнее состояние, а растения оживали вновь Надо ли говорить о том, как боялись люди звука цокающих копыт? Надо ли говорить, как они радовались, когда за дверью вдруг слышался веселый смех Уги, ругательства Бастарди и негромкий голос Салата.
Бывало, Уга-уга отказывался идти на битву и плакал. Бастарди тут же выходил из себя, он ненавидел проволочки и плач:
— Поднимайся и иди, жалкий слюнтяй! — кричал Бастарди в гневе.
— Не пойду! — кричал Уга-Уга, плача.
— Ты должен идти с нами, и прекрати поливать меня своей слюной! — еще более повышал голос дон.
— Не хочу! — орал в голос коротышка и ревел пуще прежнего.
— Не хочешь — не ходи, — тихо говорил Салата, — пошли, благородный дон. Прощай, Уга, — вновь поворачивался он к плачущему карлику и садился на корточки, чтобы его лицо оказывалось напротив мокрого личика горбуна.
— Почему прощай? Не оставляйте меняяяяя, — выл Уга.
— Прощай, потому что без тебя мы не справимся, Цок убьет нас, все лампы постепенно станут серыми, а цветы увядшими. Мы не оставляем тебя — ты же сам не хочешь идти, мы лишь идем своей дорогой.
— Я хочу с вами, — Уга-уга начинал успокаиваться.
— Оставь этого слюнтяя, — морщился Бастарди, — не видишь — он плакса и нытик!
— Позволь ему решить самому, — говорил Салата чуть громче, чем обычно и Бастарди молчал, сурово насупившись — после победы нас ждет мороженое, — вновь обращался Салата к Уге.
— Мороженое?
— Вкусное мороженое, если мы победим или смерть — если мы проиграем, — весело произносил Салата и шел навстречу их давнему врагу. Уга-уга тут же его за руку:
— Мне ванильное! — от былой истерики не оставалось и следа. Дон Бастарди тут же занимал свою позицию чуть спереди них — такова была их тактика: Бастарди чуть спереди, орудует тростью, Салата прикрывает его, одновременно защищая горбуна. Уга-уга же поражал демона из рогатки, стреляя с потрясающей точностью.
В иной раз благородный дон противился битве. Он выпрямлялся и упрямо выдвигал челюсть вперед:
— Почему я должен идти первым? Всегда я иду первым. Нужно первым пускать вот его, — указующий перст Бастарди целился на Угу, который выглядывал из-за спины Салаты. Уга в ответ не обижался и показывал Бастарди язык, — не кривляйся, недомерок. Ты должен идти первым и отвлекать Цока, зальешь его своими соплями, — Уга в ответ смеялся, выбегал из-за спины Салаты и прыгал на почтительном расстоянии от Бастарди, показывая тому нос. Бастарди совсем ярился и пытался поймать вертлявого горбуна, но Салата вдруг шагал, перекрывая ему путь. Вроде ничего резкого и не было в его движениях, но он очень быстро оказывался между Угой и Бастарди.
— Я должен идти первым, — тихо произнес Салата, глядя прямо, — я должен и я пойду. Мой долг — сражаться, пусть, идя, первым я погибну, но долг — есть долг.
— Черт подери, Салата! — кричал Бастарди, — ты не обязан погибать из-за этого, недомерка, только потому, что он не хочет! — кивок в сторону затихшего Уги.
— Ты прав, как и всегда, Бастарди. Не обязан, но если я не пойду сейчас, то цветы совсем завянут, а лампы станут совсем серыми, я не вижу другого выхода, дон — тихо отвечал Салата.
— Есть выход, — кричал тогда Бастарди, — я пойду первым, потому что я должен защитить вас и только попробуй мне это запретить! — он тут же забывал, как говорил, что не пойдет впереди.
— Кто я такой, чтобы препятствовать благородным решениям? Прошу вас, — Салата пропускал строгого Бастарди, и дон гордо шагал вперед. Чуть позади него, как обычно, шел Салата, держа за руку доброго, но глупого, горбуна Уга-угу.
Так сражались они раз за разом, так они ссорились, но Салата всегда находил способ примириться. Их усилия были вознаграждены — лампы опять сверкали разноцветными огнями, цветы благоухали, а из-под корней бонсаев начинали бить маленькие роднички чистой воды. Люди не дрожали за дверьми, они выходили и радовались, угощали троицу горячим чаем, а их дети весело бегали, пытаясь догнать смеющегося Угу.