**********************************

1.ЖИЗНЬ, ИЛИ ОПЫТ СО СМЕРТЕЛЬНЫМ ИСХОДОМ

Игорь Захаров

Источник:http://lib.misto.kiev.ua/MEMUARY/RANEWSKAQ/shutki.txt#0

********************************
Раневская выносила жестокие определения другим.
Определения, смахивающие на решение судебных инстанций.
Но не щадила и себя.

Настоящая фамилия Раневской -- Фельдман. Она была из весьма
состоятельной семьи. Когда Фаину Георгиевну попросили написать
автобиографию, она начала так: "Я -- дочь небогатого нефтепромышленника..."
Дальше дело не пошло.

В архиве Раневской осталась такая запись:
"Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе плохо
-- не хочется. Хорошо -- неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять
стала делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое
главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой
отдачей. Воспоминания -- это богатство старости".

В юности, после революции, Раневская очень бедствовала и в трудный
момент обратилась за помощью к одному из приятелей своего отца.
Тот ей сказал:
-- Дать дочери Фельдмана мало -- я не могу. А много--у меня уже нет...

-- Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова Прелестницу,
соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на
горе и говорю противно-нежным голосом: "Шаги мой легче пуха, я умею
скользить, как змея..." После этих слов мне удалось свалить декорацию,
изображавшую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер,
стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти со
сцены.

-- Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами.
Высушив, решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было
розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с
партнером в комедии "Глухонемой (партнером моим был актер Ечменев), он,
увидев черную шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно
линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с премьершей театра,
сидевшей в ложе, бывшим моим педагогом, случилось нечто вроде истерики...
(это была П.Л.Вульф). И это был второй повод для меня уйти со сцены.

-- Знаете, -- вспоминала через полвека Раневская, -- когда я увидела
этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.

О своей жизни Фаина Георгиевна говорила:
-- Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы
жалобная книга -- "Судьба -- шлюха".

-- В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали
и рвали на части.

Как я завидую безмозглым!

-- Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант,
сделавший меня несчастной...

- Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст
сирени и делала перед вами стриптиз.

-- Я -- выкидыш Станиславского.

-- Я провинциальная актриса. Где я только ни служила! Только в городе
Вездесранске не служила!..

В свое время именно Эйзенштейн дал застенчивой, заикающейся дебютантке,
только появившейся на "Мосфильме", совет, который оказал значительное
влияние на ее жизнь.
-- Фаина, -- сказал Эйзенштейн, -- ты погибнешь, если не научишься
требовать к себе внимания, заставлять людей подчиняться твоей воле. Ты
погибнешь, и актриса из тебя не получится!
Вскоре Раневская продемонстрировала наставнику, что кое-чему научилась.
Узнав, что ее не утвердили на роль в "Иване Грозном", она пришла в
негодование и на чей-то вопрос о съемках этого фильма крикнула:
-Лучше я буду продовать кожу с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна!
Автору "Броненосца" незамедлительно донесли, и он отбил из
Алма-Аты восторженную телеграмму: "Как идет продажа?"

Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом.
Вы мена можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в
упальной шапочке и медных трусиках, в которые все октябрята стремятся
залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало такое количество
лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать.

-- Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар.

-- Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.

Раневская вспоминала:
-- Ахматова мне говорила: "Вы великая актриса". И тут же добавляла: "Ну
да, я великая артистка, и поэтому я ничего не играю, меня надо сдать в
музей. Я не великая артистка, а великая жопа".

Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском переулке. Ее
комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего
дома и даже в светлое время суток освещалась электричеством. Приходящим к
ней впервые Фаина Георгиевна говорила:
-- Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем!
Марии Мироновой она заявила:
-- Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое
туда опустили.
-- Но ведь так нельзя жить, Фаина.
-- А кто вам сказал, что это жизнь?
Миронова решительно направилась к окну. Подергала за ручку,
остановилась. Окно упиралось в глухую стену.
- Господи! У вас даже окно не открывается...
- По барышне говядина, по дерьму черепок...
Эта жуткая комната с застекленным эркером была свидетельницей
исторических диалогов и абсурдных сцен. Однажды ночью сюда позвонил
Эйзенштейн. И без того неестественно высокий голос режиссера звучал с
болезненной пронзительностью:
-- Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля. Ты знаешь, что
сказал о тебе Сталин?!
Это был один из тех знаменитых ночных просмотров, после которого
"вождь народов" произнес короткий спич:
-- Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или
нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская
ничего не наклеивает и все равно всегда разная...

-- Как вы живете? -- спросила как-то Ия Саввина Раневскую.
-- Дома по мне ползают тараканы, как зрители по Генке Бортникову,
-- ответила Фаина Георгиевна.

-- Фаина Георгиевна, как ваши дела?
-- Вы знаете, милочка, что такое говно? Так оно по сравнению с моей
жизнью -- повидло.

-- Как жизнь, Фаина Георгиевна?
-- Я вам еще в прошлом году говорила, что говно. Но тогда это был
марципанчик.

-- Жизнь -- это затяжной прыжок из п...зды в могилу.

-- Жизнь -- это небольшая прогулка перед вечным сном.

-- Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка.

-- Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют
соловьи.

-- Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: "Умерла от
отвращения".

-- Почему вы не пишете мемуаров?
-- Жизнь отнимает у меня столько времени, что писать о ней совсем
некогда.

Раневская на вопрос, как она себя сегодня чувствует, ответила:
-- Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела, в
каком году я родилась, и только ахнула...

-- Паспорт человека -- это его несчастье, ибо человеку всегда должно
быть восемнадцать, а паспорт лишь напоминает, что ты можешь жить, как
восемнадцатилетняя.

Раневская говорила:
-- Старость -- это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога,
когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все
живу. Бирман -- и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно,
когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой,
стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь
жить!

"Третий час ночи... Знаю, не засну, буду думать, где достать деньги,
чтобы отдохнуть во время отпуска мне, и не одной, а с П.Л. (Павлой
Леонтьевной Вульф).
Перерыла все бумаги, обшарила все карманы и не нашла ничего похожего на
денежные знаки..." 48-й год, 30 мая.
(Из записной книжки народной артистки.)

Раневская с негодованием заявляет: -- Ох уж эти несносные журналисты!
Половина лжи, которую они
распространяют обо мне, не соответствует действительности.

-- Старая харя не стала моей трагедией -- в 22 года я уже гримировалась
старухой, и привыкла, и полюбила . старух моих в ролях. А недавно написала
моей сверстнице: "Старухи, я любила вас, будьте бдительны!"
Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: "Я начала душиться
только в старости".
Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и
негодяйки... Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть
старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!

-- Одиноко. Смертная тоска. Мне 81 год...
Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом
и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник -- домашний клозет.

-- Стареть скучно, но это единственный способ жить долго.

-- Старость, -- говорила Раневская, -- это время, когда свечи на
именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идет на
анализы.

-- Старость, это когда беспокоят не плохие сны, а плохая
действительность.

Раневская сказала Зиновию Паперному:
-- Молодой человек! Я ведь еще помню порядочных людей... Боже, какая я
старая!

-- Воспоминания -- это богатства старости.

-- Успех -- единственный непростительный грех по отношению к своему
близкому.

-- Спутник славы -- одиночество.

-- Одиночество как состояние не поддается лечению.

-- Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.

-- Оптимизм -- это недостаток информации.

Подводя итоги, Раневская говорила: -- Я родилась недовыявленной и ухожу
из жизни недопоказанной. Я недо...

-- У меня хватило ума прожить жизнь глупо.

-- Жизнь моя... Прожила около, все не удавалось. Как рыжий у ковра.

-- Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй.

-- Ничего кроме отчаянья от невозможности что-либо изменить в моей
судьбе.
******************************************************************************************************************************************
Глава II
Коллеги, или Творческая коммуналка
******************************************************************************************************************************************
"Мне попадаются не лица, а личное оскорбление!"
Раневская

Раневская жила в большой коммуналке -- в мире искусства --
так, как лишь и можно там выжить: ворча, огрызаясь, руками
и ногами вцепившись в дверь собственной
комнатушки.

"Для меня всегда было загадкой -- как великие актеры могли играть с
артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать
бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего
взять. Понятна моя мысль неглубокая?"
(Раневская, из зап. книжки)

Раневская говорила:
-- Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела как воробушек явно
говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его
клювом в голову. Все, как у людей.

-- Я не признаю слова "играть". Играть можно в карты, на скачках, в
шашки. На сцене жить нужно.

-- Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в
молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы. Ведь знаете, как будто бы
Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю
по-новому.

О новой актрисе, принятой в театр "Моссовета":
-- И что только ни делает с человеком природа!

-- У нее не лицо, а копыто, -- говорила об одной актрисе Раневская.

-- Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, -- говорила она о
другой.

Главный художник "Моссовета" Александр Васильев характеризовался
Раневской так: "Человек с уксусным голосом".

О коллегах-артистах:
-- У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у гусара.

-- У него голос -- будто в цинковое ведро ссыт.

Об одном режиссере:
-- Он умрет от расширения фантазии.

-- Пипи в трамвае -- все, что он сделал в искусстве.

Раневская о проходящей даме: "Такая задница называется "жопа-игрунья".

А о другой: "С такой жопой надо сидеть дома!"

Обсуждая только что умершую подругу-актрису: -- Хотелось бы мне иметь
ее ноги -- у нее были прелестные ноги! Жалко -- теперь пропадут...

Однажды Раневская участвовала в заседании приземной комиссии в
театральном институте.
Час, два, три...
Последней абитуриентке, в качестве дополнительного вопроса, достается
задание:
-- Девушка, изобразите нам что-нибудь очень эротическое, с крутым
обломом в конце...
Через секунду приемная комиссия слышит нежный стон:
-- А... аа... ааа... Аа-а-а-пчхи!!!

Раневская и Марецкая идут по Тверской. Раневская говорит:
-- Тот слепой, которому ты подала монетку, не притвора, он
действительно не видит.
-- Почему ты так решила?
-- Он же сказал тебе: "Спасибо, красотка!"

Встречаются Раневская и Марлен Дитрих.
-- Скажите, -- спрашивает Раневская, -- вот почему вы все такие
худенькие да стройненькие, а мы -- большие и толстые?
-- Просто диета у нас особенная: утром -- кекс, вечером -- секс.
-- Ну, а если не помогает?
-- Тогда мучное исключить.

-- Критикессы -- амазонки в климаксе.

-- Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас
предстоит дегустация меда с касторкой.

-- Деляги, авантюристы и всякие мелкие жулики пера! Торгуют душой, как
пуговицами.

Режиссера Варпаховского предупреждали: будьте бдительны. Будьте
настороже. Раневская скажет вам, что родилась в недрах МХАТа.
-- Очень хорошо, я и сам так считаю.
-- Да, но после этого добавит, что вас бы не взяли во МХАТ даже
гардеробщиком.
-- С какой стати?
-- Этого не знает никто. Она все может сказать.
-- Я тоже кое-что могу.
-- Не делайте ей замечаний.
-- Как, вообще?!
-- Говорите, что мечтаете о точном психологическом рисунке.
-- И все?
-- Все. Впрочем, этого тоже не говорите.
-- Но так же нельзя работать!
-- Будьте бдительны.
Варпаховский начал издалека. Причем в буквальном смысле: на некотором
расстоянии от театра. Репещии происходили наедине с Раневской, на одной из
скамеек Сретенского бульвара. Ей это показалось забавным: заодно и воздухом
можно дышать.
-- Фаина Георгиевна, произносите текст таким образом, чтобы на вас не
оборачивались.
-- Это ваше режиссерское кредо?
-- Да, пока оно таково.
-- Не изменяйте ему как можно дольше. Очень мило с вашей стороны иметь
такое приятное кредо. Сегодня дивная погода. Весной у меня обычно болит
жопа, ой, простите, я хотела сказать спинной хрэбэт, но теперь я чувствую
себя как институтка после экзамена... Посмотрите, собака! Псина моя бедная!
Ее, наверно, бросили! Иди ко мне, иди... погладьте ее немедленно. Иначе я не
смогу репетировать. Это мое актерское кредо. Пусть она думает, что ее любят.
Знаете, почему у меня не сложилась личная жизнь и карьера? Потому что меня
никто не любил. Если тебя не любят, нельзя ни репетировать, ни жить.
Погладьте еще, пожалуйста...
Когда перебрались в театр и отвлекаться стало не на что, Раневская
взяла свое. Она репетировала только с теми актерами, с которыми хотела. Ее
собирался бить один из артистов, которому она сделала грубое замечание
насчет несвоевременного выхода, -- реплику Раневская действительно подала
очень тихо.
-- А вы говорите громче, тогда я услышу, -- сказал бедняга, и без того
уязвленный эпизодической ролью санитара, которую вынужден был исполнять.
-- Что?! Кто это?! Я впервые вижу вас в театре. Это рабочий сцены? Я не
работаю с любителями! Скажите, чтобы меня немедленно заменили.
Ее, конечно, никто не собирался менять.
Это она отменяла мизансцены, переставляла отдельные фразы, куски текста
и даже мебель на сцене и за кулисами. Внезапно ее раздражил огромный диван,
на котором в перерыве отдыхали актеры, и она приказала его уничтожить.
Узнавший об этом Михаил Погоржельский пришел в ярость и выговорил Раневской
многое из того, что думал по этому и другим поводам. Обескураженная открытым
и справедливым напором, Раневская промолчала и через несколько минут
перестала вдруг слышать реплики, подаваемые Погоржельским по ходу репетиции.
Постоянными придирками она довела до слез Ию Саввину. Потом звонила с
извинениями, которые потрясали величественной откровенностью: "Я так
одинока, все друзья мои умерли, вся моя жизнь -- работа... Я вдруг
позавидовала вам. Позавидовала той легкости, с какой вы работаете, и на
мгновение возненавидела вас. А я работаю трудно, меня преследует страх перед
сценой, будущей публикой, даже перед партнерами. Я не капризничаю, девочка,
я боюсь. Это не от гордыни. Не провала, не неуспеха я боюсь, а -- к вам
объяснить? -- это ведь моя жизнь, и как страшно неправильно распорядиться
ею".
Терпели все. Терпели все. Потому что видели, что могло получиться из
этого хаоса, сора, скандала и склок.
Как и ожидалось, то и дело возникала мхатовская тематика.
-- Вы очень торопитесь, -- говорила она Варпаховскому, -- у вас,
наверно, много работы на стороне, как теперь принято выражаться. Вы
халтурщик, а я мхатовка, могу репетировать с утра до ночи. Я вас
возненавижу, бедный!
С ужасом ждали появления декораций. И не напрасно.
-- Где первый ряд?
-- Вот он, Фаина Георгиевна.
-- Этого не будет!
-- Но почему?
-- Я убегу, я боюсь публики. Я вам аплодирую, но я не буду играть. Если
бы у меня было лицо, как у Тарасовой... У меня ужасный нос... Макет
великолепный, фантазия богатая, рояль надо купить коричневый... -- говоря
это, Фаина Георгиевна отодвигала стулья метра на два в глубину сцены.
-- Скажите Фаине Георгиевне, -- обращался Вapпаховский к помощнику
режиссера Нелли Молчадской, -- скажите ей, пусть выходит вот так, как есть,
с зачесанными волосами, с хвостом. Он все еще имел наивность думать, что
кто-то способен влиять на Раневскую.
Памятуя советы осторожных, он тщательно подбирал слова после прогона:
-- Все, что вы делаете, изумительно, Фаина Георгиевна. Буквально одно
замечание. Во втором акте есть место, -- я попросил бы, если вы, разумеется,
согласитесь...
Следовала нижайшая просьба.
Вечером звонок Раневской:
-- Нелочка, дайте мне слово, что будете говорить со мной искренне.
-- Даю слово, Фаина Георгиевна.
-- Скажите мне, я не самая паршивая актриса?
-- Господи, Фаина Георгиевна, о чем вы говорите! Вы удивительная! Вы
прекрасно репетируете.
-- Да? Тогда ответьте мне: как я могу работать с режиссером, который
сказал, что я говно?!

Кино -- заведение босяцкое.

О своих работах в кино: "Деньги съедены, а позор остался".

-- Сняться в плохом фильме -- все равно что плюнуть в вечность.

-- Получаю письма: "Помогите стать актером". Отвечаю: "Бог поможет!"

-- Когда мне не дают роли, чувствую себя пианисткой, которой отрубили
руки.

Источник: