• 19 Января 2012 10:00
• подготовила Виктория Белопольская, Ариэль Коэн (Ariel Cohen)/Famous Features
• PSYCHOLOGIES №69

«Миссия невыполнима»? Сегодня на наших экранах актер и продюсер нового блокбастера опровергает это уже в четвертый раз. Ему скоро пятьдесят, и он по-прежнему спасает мир...

Совершенно неожиданно то, что он уже здесь. Нет, я совсем не опоздал, я пришел именно туда, куда он мне сказал, – в отель «Сэр Стэмфорд» у сиднейской Круглой пристани – даже за четверть часа до назначенного времени. А он уже сидит на маленьком рыжем диванчике под окном в баре, поджав под себя ногу, облокотившись локтем о спинку, и сосредоточенно разговаривает по мобильному. Подойдя, я улавливаю финал разговора. Том Круз произносит спокойно, без нажима: «И пожалуйста, убедитесь, что это будет сделано сегодня». У меня лично не остается ни малейшего сомнения: то, что нужно сделать сегодня, будет сделано именно сегодня. Он говорит тоном человека, осознающего свою силу, но несущего ее по жизни с легкостью. В его голосе не было нажима, но не было и просьбы, не было даже интонации распоряжения. Он говорил именно то, что хотел сказать: убедитесь, что это будет сделано. Несите ответственность… Но в его голосе не было и сомнения в том, что собеседник соответствует порученной ему роли. Было доверие к тому человеку. И даже больше – ко всему происходящему в целом.

Это доверие чувствуется и в свободной позе Круза. И в сдержанно-нейтральном костюме – черный пиджак, черные брюки, серый свитер. И в том, как он мне улыбается – совсем не 1000-ваттной экранной «улыбкой Тома Круза», а спокойной улыбкой мужчины средних лет, расположенного к новому знакомому. Улыбкой человека состоявшегося, сильного, причем и в прямом, и в переносном смыслах слова: Круз хоть и невысок (рост всего 170 см), производит впечатление физически сильного человека, мускулистого, ладно скроенного, крепко сбитого. И у него такое же рукопожатие – быстрое и сильное, будто в его ладони сосредоточилась в тот момент вся его энергия. Да, энергия. Если бы меня попросили охарактеризовать Тома Круза одним-единственным словом, я бы употребил это. Он собран и энергичен, дисциплинирован и, как кажется, просто не способен раскисать. Сверх-успех не сделал из него расслабленного сибарита. А романтиком он явно не был никогда: смотрит на меня вопросительно, когда я, стараясь оживить разговор, рассказываю, как люблю Сидней, как могу часами ходить над бухточками района Бондай или по жилому, но такому артистическому Пэддингтону, как люблю прокатиться на монорельсе прямо над Джордж-стрит и переезжать из района в район на самом распространенном здесь виде муниципального транспорта – на пароме, по океану… Мне кажется, он должен меня понять – ведь часть его жизни связана с Сиднеем: он часто здесь бывал, а то и жил, когда был женат на Николь Кидман. А Сидней нельзя не полюбить… Как, по мнению многих, и Николь Кидман. Но Круз, кажется, расстался с обоими – и с прекрасным городом, и с прекрасной женщиной. Он теперь здесь просто в деловой поездке – «кое-какие продюсерские прикидки». То есть теперь он женат на другой прекрасной женщине, и для него актуальна иная география…

Psychologies: Вас совсем не посещает ностальгия?

Том Круз: Пожалуй, нет. Я действительно спокойно отношусь к Сиднею – как вообще спокойно отношусь к пейзажным красотам. И я не склонен делить жизнь на прошлое, настоящее и будущее. Это же не английская грамматика! Тут нет «прошедшего продолженного» и «прошедшего завершенного». У нас у всех одна жизнь. В смысле да – жизнь одна, потому что единственная. Но для меня она главным образом одна, потому едина.

Значит ли это, что ваши отношения с Николь Кидман для вас в каком-то смысле продолжаются, они не остались в прошлом?

Т. К.: А как же дети – наши дети, которые проводят со мной не меньше времени, чем с Николь? И вообще – что может «остаться в прошлом»? Что, Paramount в прошлом? Ну да, контракт разорван, но люди со студии – я с ними дружу и работаю и сейчас. Я не идеализирую и не отрицаю прошлого, поэтому и на Сидней не смотрю с ностальгией или там горечью – я тут по-прежнему как дома, это мой город. Как и Луисвилль, где жил в детстве, как Нью-Йорк, как Лос-Анджелес.

То есть для вас прошлое – это не то, что закончилось, чего больше нет...

Т. К.: Но я-то есть! Прошлое – это мы все. Это я сам. Я – его результат, тот, какой я есть теперь. Я не делю жизнь на составляющие. На работу и семью тоже не делю. И фильмы – на те, которые принесут кассу, и те, которые мне интересно сделать. Я снимаюсь и снимаю как продюсер только то, что считаю важным и правильным. Вот пример: мы со Стивеном Спилбергом даже «Войну миров» сделали потому, что хотели сделать историю про свое, про свой собственный отцовский опыт. Инопланетяне – это да, но отношения отца и ребенка на фоне катаклизма – действительно важным нам казалось это. Для меня это и называется жить полной жизнью. «Мы не говорим дома о работе, на работе же и не думаем ни о чем прочем…» Лицемерие! Мания дефиниций. Такой мании у меня нет.

«Я НЕ ДЕЛЮ ЖИЗНЬ НА ВРЕМЕНА. ПРОШЛОЕ – ЭТО И ЕСТЬ Я САМ, ТОТ, КАКОЙ Я ТЕПЕРЬ»

Вы хотите сказать, что знаете за собой другие?

Т. К.: Пожалуй... Может быть, главная – это регулярно доказывать себе, что смогу то, чего раньше не мог. Это у меня с детства. Мне было, наверное, тринадцать, когда мы переехали в Канаду. Я там был абсолютно белой вороной – южанин в зимней хоккейной стране. И мне тоже хотелось играть в хоккей. А у меня были только девчоночьи фигурные коньки! Мама сказала: «Да зачем тебе этот хоккей? Нет, если хочешь, чтоб зубы выбили, то конечно…» Словом, она не хотела, чтобы я играл в хоккей. Но меня перемкнуло. И я ходил тренироваться до школы и после школы. И почти стал профессиональным хоккеистом. Если бы не травма колена, может, сейчас бы уже тренером был! До этого наигравшись в НХЛ. Я люблю это – проверить себя на «могу». И когда начинаю проверять, всегда дохожу до «да, определенно могу». Вторая моя маниакальная сторона связана с обязательствами. Я патологически обязательный человек. И… нет, я просто люблю это чувство – ответственность.

Что это чувство вам дает?

Т. К.: Оно связывает человека с другими. Если хорошо подумать, у меня это, наверное, тоже из детства. Родители разошлись, отец нас оставил, мне было 12. Я был единственным мужчиной в семье, где еще четыре женщины – мама и сестры. И мы все время переезжали с места на место. И всегда оказывались не к месту. Вечно были новенькими, и одеты не так, как в этой новой школе принято, и стрижка у меня была дурацкая – не такая, как модно было на той улице в тот месяц. Нам оставалось только держаться друг друга. Мы были очень близки – я и Мэриэн, она старше меня всего на год, Ли Энн и Кэсс – между ними два года разницы. Мы защищали друг друга. Я и теперь автоматически защищаю всех, кто входит в мой жизненный круг.

Вы имеете в виду вашу семью?

Т. К.: Естественно. Это главное, что меня интересует, что называется, держит в жизни. Я не для романов. Не для секса. Даже не для любви.

Трудно поверить! Может быть, вы говорите так, чтобы утешить безответные чувства миллионов ваших поклонниц? Неужели вас эта сфера жизни совсем не интересует?

Т. К.: Я имею в виду другое: она никогда не была для меня ни главной, ни сколько-нибудь особенной. Секс для меня – часть отношений. Такая же часть, как… совместное приготовление субботнего ужина. Или поездка на мотоцикле вдвоем… Вы, кстати, знаете, что это куда чувственнее, чем собственно так называемый акт? О'кей, не смущайтесь. Я имею в виду, что секс – это часть связи между людьми, ее знак. Но сама связь в целом важнее секса! Хороший секс – побочный продукт по-настоящему серьезных отношений. Но этот продукт потому и побочный, что не основной. Основное – это отношения с обязательствами, с детьми. Семья. Я – за отношения с обязательствами.

Вы всегда хотели иметь большую семью?

Т. К.: Собственно, у меня и была такая в детстве. Для меня это органичное состояние. И я всегда хотел быть отцом, всегда говорил себе, что мои дети смогут зависеть от меня в самом лучшем смысле слова – я всегда буду рядом. Никогда не верил и не верю, что ребенка можно избаловать любовью. Не бывает слишком много любви. Когда родилась Сури (дочь Круза и Кэти Холмс. – Прим. ред.), вы, может быть, помните, что-то с прессой случилось – все хотели заполучить ее снимок, будто это должен быть какой-то необыкновенный, лучезарный младенец... И мы с Кэйт решили, что надо просто пригласить журналистов в наш дом в Теллурайде, в Колорадо. И приехали две великие просто дамы из Vanity Fair – репортер и сама Анни Лейбовиц. А у нас… как говорит один мой друг-сценарист, «караван-сарай в древнем Хорезме». Лето. Все у нас на каникулах. Мы сами. Моя мама. Белла и Коннор (дети Круза от брака с Николь Кидман. – Прим. ред.). Моя младшая сестра с тремя детьми – мы вместе жили несколько лет, пока я не соединился с Кэйт, ну, и до сих не можем расстаться, по-прежнему почти живем вместе. Я для детей Кэсс – больше чем дядя, второй отец. Холмсы, братья Кэйт с женами и детьми. Папа Кэйт. Белла и Коннор спят в моем кабинете на полу – больше места нет, а по утрам ходят будить Сури. Племянники в 7 утра затевают баскетбольный матч. Племянница борется с Беллой за внимание Сури. Коннор их разнимает. Все орут, кричат, хохочут, а поверх всего мой трубный – и абсурдный – глас: «Всем собираться в поход в горы! Захватить снаряжение!» Дамы на это дело посмотрели и сочувственно так сказали: «Трудно вам, наверное…»

А вам не трудно?

Т. К.: Да это просто смешно! Трудно – это когда твоя мать приходит послетрех смен на разных работах и еле передвигает ноги. А на ней четверо детей, и помощи ждать неоткуда. И тогда ты понимаешь, что эта помощь – ты и есть. Я с восьми лет работал – почта, доставка, стриг газоны, мыл машины. Трудно, поверьте, это совсем другие обстоятельства. Обстоятельства, которые учат преодолевать. И учат понимать, что… твой стакан должен быть всегда наполовину полон. Потому что если ты считаешь, что наполовину пуст, – не выживешь точно. И если раскиснешь – все.

«ГЛАВНОЕ, ЧТО МЕНЯ ИНТЕРЕСУЕТ, ЭТО СЕМЬЯ. Я НЕ ДЛЯ РОМАНОВ. НЕ ДЛЯ СЕКСА. ДАЖЕ НЕ ДЛЯ ЛЮБВИ»

Действительно, вас сложно представить себе расстроенным...

Т. К.: Вы никогда меня таким не увидите. Я никогда этого не показывал и не покажу. Моя мама, потрясающая женщина, как бы ни было невыносимо, как бы мало ни было денег, она всегда жила с ощущением, что ее стакан наполовину полон. Она верит в животворящую, созидательную силу мысли. Если ты думаешь мрачно, то омрачится и жизнь. Знаете, она, когда видит печального человека, да хоть в ресторане, может подойти к нему и сказать: «Хотите, я спою для вас?» И поет! И это неизменно веселит печального. Она считает, что, пока ты жив и здоров, пока твои близкие более или менее в порядке, расстраиваться глупо. Пока ты в зоне такого относительного благополучия, можно жить легко. Когда мы удочерили Беллу, я носился с ней как с писаной торбой. Не мог свести глаз, спать не давал – так пристально за ней наблюдал. Но приехала мама, моментально разобралась с подгузниками, присыпками и укладыванием – все-таки огромный опыт, – а мне сказала строго: «Не дави ты на девочку своим вниманием! Относись к ней легче, позволь ей самой жить». С виду странно: как это двухмесячный младенец может сам жить? А по сути верно: человек имеет право жить вне моего поля зрения. В смысле – чтобы его не задавить своим любящим контролем.

А с вами такой риск существует?

Т. К.: Вообще-то да. Хотя кое-что изменилось с рождением Сури. Ее имя означает «радость». Она – просто радость. Но кроме того, дети растут – и мы, родители, надеюсь, растем вместе с ними. Например, однажды понимаешь: все наше воспитание – это дать им орудия, а возделывать почву своей жизни они все равно должны сами. Теперь уже Белла совсем взрослая. А Коннор принимает серьезные решения сам. И давно. Вот, помню, Николь ехала сниматься в «Австралии» База Лурмана. Там тяжелейшие были условия – пустыня, самые глубины континента. Коннор собрался с ней. Я его пытался разубедить – зачем, там тяжело, на то, что ты сын звезды, на таких тяжелых съемках внимания никто обращать не станет, будешь у всех на побегушках… А он так серьезно мне сказал: «Папа, мама ждет ребенка, я должен поехать, чтобы быть с ней». Я понял: нам удалось вырастить надежного человека. И больше не спорил. Ему тогда было тринадцать. Я перестал за него волноваться.

Вы когда-нибудь думали о том, что ваше страстное желание быть идеальным отцом может быть связано с тем, что ваш собственный отец оставил вас?

Т. К.: Я не склонен к самоанализу. И отца никогда не осуждал. Да, он ушел от нас и в нашей жизни ни материально, ни морально не участвовал. Но незадолго до его смерти мне удалось с ним поговорить по-настоящему. Когда я узнал, что он умирает, я решил навестить его в больнице. И знаете, я понял его. Да, он нас бросил. Но что, если эта ноша была просто не по нему? Он не был таким уж плохим человеком. Он просто не справился. Но главное, что я понял его. Понять для меня важнее, чем простить. Понять естественно. Непросто, но нормально. А простить – это значит судить и оправдать. Я не думаю, что у нас есть право судить.

Это ваше убеждение имеет какое-то отношение к сайентологии? Известно, что она определяет многое в вашем мировоззрении и вы выступаете ее страстным пропагандистом.

Т. К.: «Не судите, да не судимы будете…» – это Евангелие, а не сайентологический принцип, согласитесь. Может быть, лучшее, что мог сделать для нас отец, это уйти. Во всяком случае… Ну, я же тогда сказал себе: я всегда буду рядом со своими детьми. И всегда держал это слово. А что касается сайентологии – да, я убежденный сторонник этого религиозного направления. Не став им, я не достиг бы ничего из того, что я достиг. Включая преодоление дислексии* – именно такой, абсолютно ложный, диагноз мне был поставлен в детстве. И как я ни старался, ни мое упорство, ни страсть к преодолению – ничего не работало. Мне помогла сайентология – она способствует саморазвитию человека. Для меня это не только вера, но и орудие развития скрытых в человеке способностей. Она дает методику преодоления проблем.

«МОЙ ОТЕЦ УШЕЛ. А Я ТОГДА СКАЗАЛ СЕБЕ, ЧТО БУДУ ВСЕГДА РЯДОМ СО СВОИМИ ДЕТЬМИ»

Какая же проблема заботит вас больше всего?

Т. К.: Мы живем в циничном мире, где все имеет денежный эквивалент. Даже отстаивая себя в судах – а мне приходилось таким образом бороться с распространяемой обо мне ложью, – ты вынужден называть сумму, в которую ты как бы оцениваешь ущерб… нанесенный твоей чести! И когда журналисты просили о фотосессии новорожденной Сури, они тоже называли суммы. И я знаю, что Брэд Питт и Анджелина (Джоли. – Прим. ред.) так и поступили – взяли деньги и отдали на благотворительность. А я не смог. Мы с Кэйт тогда решили, что не будем «переводить» Сури в деньги, даже и на благие цели. В нашем мире так много изощренности, интеллекта и так мало духа, духовности. Сайентология – она о духе, о его стойкости, о самосовершенствовании.

Вы говорите как самурай из вашего же «Последнего самурая»...

Т. К.: Но не последний! Я оптимист.

* Дислексия –частичное нарушение процесса чтения, при котором мозг ребенка ошибочно опознает буквы. Это приводит к искажению понимания прочитанного. Дислексия встречается у 3% учеников начальной школы, чаще у мальчиков.

 

1.


2.


3.


4.


5.