(письмо поручика Ржевского корнету Азарову из архива последнего)
Итак, корнет, в своем последнем письме Вы изволили поинтересоваться, что такое «бабье лето». Г-м, вопросец, как я подозреваю, с кунштюком? Вы вновь, по вашему обыкновению, пытаетесь меня подвести под какую-то конфузию. Каждый гусар преотлично-с знает, что такое «бабы», и, что такое «лето»… и если лето называют «бабьим», любому компоту ясно, речь идет о лете с бабами! Что же до меня, то по мне лучше всего не лето с бабами, а баба летом. А, вообще, корнет, меня в Ваши годы, если и привлекали какие бабы, то только снежные! Да-с! Но, что делать, прогресс не стоит… Корнет, я говорю о прогрессе… а, то ведь Вы, с Вашей испорченностью, небось, подумали бог-весть о чем! Так вот, прогресс не стоит… нравы падают, а этим и объясняются нескромные вопросы, возникающие в головах корнетов. Скажу, по чести, я не одобряю ранней прыти, но уж, коли выпало мне быть Вашим наставником в гусарских доблестях, поведаю одну весьма поучительную историйку о пикантном летнем приключении, случившемся со мной во время одной компании.
Наш эскадрон тогда расквартировался в горном местечке Ф***, в котором, перед этим, мы перебили всех мужчин, чтобы они не путались у нас под шпорами. Если же где-нибудь перебить всех мужчин, там останутся только женщины и гусары, Вы меня понимаете?.. Итак, в местечке Ф*** наш эскадрон гусар летучих, - хотя наш штабс-капитан вместо «летучих» любил употреблять словцо с иным смыслом-с, - можно сказать попал в окружение туземных бабенок, имевших все основания желать, либо нашей любви, либо нашей смерти. К досаде многих моих товарищей по эскадрону, туземки желали последнего, и всякие амурные вылазки встречали с яростью турецких батарей. К тому же лето в тот год выдалось на редкость жарким, что весьма способствовало накалу тел и страстей, а это, неминуемо, должно было закончиться чем-то навроде взрыва порохового погреба.
И вот, однажды мне вздумалось искупать своего коня в горной реке. Я отвел его подальше от местечка, снял с него сбрую, затем и сам отстегнул саблю и разделся догола. Мы оба ринулись в бурную ледяную воду с ржанием и фырканьем. Да-да, корнет, оба - с ржанием и фырканьем, ибо для гусара нет ничего предосудительного в том, чтобы ржать и фыркать так же, как это делает его боевой товарищ. Мы ржали, фыркали, плескались в реке, и вскоре засияли такой же чистотой, как нижняя юбка Вашей кузины! Впрочем, я никогда не был, так сказать, удостоен чести видеть нижнюю юбку этой, г-м, особы. Но когда настал момент покинуть нашу купель, и я уже ступил одной ногой на берег, моим глазам открылась такая картина, от которой все мои волосы встали дыбом. А Вы, корнет, ведь помните, сколько на моем теле волос? Мне даже кажется, Вам всегда было немного завидно, что природа в избытке наградила меня этим, несомненно, гусарским признаком, ибо в пору нашего первого знакомства, Вы были, пардон-с, юнцом безусым! Так вот, едва ступив на берег, я понял, что попал в засаду. Берег был запружен совершенно нагими туземками всех возрастов и статей, а одна из этих «горных пери», молодуха, эдак лет ста с хвостом моего аргамака, хладнокровно целилась из ржавого ружья, больше похожего на мортиру, и целилась не просто в меня, а в самое дорогое, что есть у гусара! Корнет! На всякий случай, уточню, что под «самым дорогим» я подразумеваю гусарскую честь. Мне ничего не оставалось, как выйти из реки в облачении Адама, ведя за собой своего аргамака. Оказавшись на берегу, я тут же был окружен голыми туземками, которые разглядывали меня горящими глазами, а некоторые даже дерзко прикасались ко мне своими раскаленными, словно только что выпущенные из пушки ядра, руками, а я ведь так боюсь щекотки, три тысячи чертей! Несмотря на столь критическое положение, я смело смотрел туземкам в глаза, а некоторым даже делал глазами. Надо сказать, среди этих чертовок попадались довольно-таки миловидные особы, и мои глаза разбегались, как тараканы.
Но тут старая ведьма с мортирой заговорила и клянусь, корнет, слова ее были тяжелее пуль!
- «Ты, проклятый гяур, из войска гяуров, пришедших в наши горы и истребивших всех наших мужчин, мир их праху и милость аллаха их душам, все вы заслуживаете долгой и мучительной смерти! А мы, хоть и слабые женщины, знаем способ, как отомстить и сделать так, чтобы ни один из вас не ушел живым. Но вы убили наших мужей в честной битве и потому, следуя нашим обычаям, мы хотим дать одному из вас возможность спасти своих товарищей гяуров. Наш выбор пал на тебя, потому, как видим, что ты, хотя и гяур, но мужчина с большим чувством чести… и сможешь расплатиться сполна за смерть наших мужей».
Должен сказать, корнет, я не сразу понял, о чем мне толкует эта карга, вы же знаете в каком состоянии мои денежные дела, и что я до сих пор не могу расплатиться по своим карточным долгам, не говоря уж о том, чтобы расплачиваться по долгам целого эскадрона! Но туземка, словно прочла мои мысли и прошипела: «Речь, глупый гяур, идет не о деньгах! Даже у вашего царя не наберется столько золота, чтобы заполнить ущелье нашей женской тоски. Ты будешь расплачиваться тем, что каждой из нас по очереди будешь заменять ее мужа в течение всех ночей! Только тогда мы отпустим с миром и тебя, и всех твоих гяуров, и даже вернем тебе твоего аргамака!»
Эх, корнет… представляете? Целое лето наш эскадрон квартировал в местечке Ф***, и целое лето, каждую ночь ко мне приходило по нескольку туземок, которым я заменял их мужей и даже женихов. Мои силы уже были на исходе, когда пришел приказ оставить местечко Ф*** и двигаться к границам Персии. Только это и спасло мою честь и жизнь моих товарищей по эскадрону.
Спустя несколько лет судьба вновь занесла меня в местечко Ф***. На этот раз я путешествовал частным образом и был одет в партикулярное платье, которое сидело на мне, как ворона на павшем ишаке. Мне вздумалось прогуляться по кривым горным улочкам, которые я смутно припоминал, ибо отчетливо гусары помнят лишь сражения. И вот, что бросилось мне в глаза, корнет - невероятное количество детей мужского пола. Мне сие показалось чрезвычайно удивительным. Ведь в моей памяти еще свежо было воспоминание о том, как я и мои доблестные товарищи по эскадрону перебили в этом местечке всех мужчин! Но больше всего меня поразило, что среди этих, неведомо как наплодившихся детишек, оказалось много рыжих, я бы даже сказал, таких же рыжих как Ваш покорный слуга! А ведь мне ли не знать, что местные туземцы все как на подбор жгучие брюнеты. Признаюсь, корнет, я был так потрясен сим курьезом, что подробно описал его в письме, посланном мною в Императорскую Санкт-Петербургскую Академию наук. Очевидно, исследование моего нечаянного наблюденья настолько поглотило наших академиков, что они до сих пор не ответили на мое письмо.
Вот так-то, дорогой корнет. Надеюсь, я удовлетворил Ваше любопытство, и Вы теперь имеете полное представленье о том, что такое бабье лето. Впрочем, в моей гусарской жизни было немало и других бабьих лет. Но я рассказал об этом, поскольку оно, пожалуй, было самым бабьим… три тысячи чертей!
Честь имею, корнет, и всегда к Вашим услугам,
поручик Ржевский.
P.S. Чуть не забыл, передавайте привет кузине!
В архивах корнета Азарова рылся петербургский автор Александр Конопатский
