Как-то позвонил мой близкий друг Илья и сказал, что хочет развеяться и устраивает мальчишник. Я, разумеется, как мог быстро приехал. К этому моменту все были уже хорошо веселы, но до танцев дело не дошло, сидели за столом и сплетничали о своих самых неудачных похождениях. Проще и в двух словах: все парни сволочи, козлы и ничего не могут. Так и не надо их заводить, раз козлы и сволочи! Трахай да соси, что за жизнь. А один маленький, красивый и скромный мальчик тихо сказал: а я люблю парней, они добрые. Он сидел рядом со мной, и его фразы никто, кроме меня, не заметил. Я взвыл от ревности. У него были большие глаза и красивый голос. Через полминуты у меня между ног всё набухло так, что захотелось скинуть трусы и раздвинуть ноги. В таком состоянии я могу несколько раз кончить несколькими короткими касаниями. Но за столом тесно, выйти некуда, заняты все углы. Смотрю по сторонам, все озабочены только своими историями: хором говорят, хором гогочут. А мой сосед, будто весь не здесь, будто не на празднике. Тянусь за бутылкой и сажусь на краешек стула так, чтобы живот остался прижатым к столу. Наливаю ему и себе (и ещё кто-то тянет рюмку, плеснул аж через край), он только кивает: спасибо.

  Я выпил, он слегка пригубил. Значит, ждать нечего. Уеду ведь отсюда, и никто никогда меня не вспомнит! Осторожно опускаю руку под стол, расстегиваю ширинку на брюках. Так. Сдвигаю свои трусы: вот оно, предательски пульсирующее заповедное. Смотрю на соседа. Нет, его близость невыносима, надо бросить затею, чего доброго закончится всё, не начавшись, истерикой или некрасивым скандалом. А он меня совсем не замечает и к общению не расположен. Но вот просит протянуть ему апельсин. Протягиваю и касаюсь его пальцев. Он, кажется, улавливает мою дрожь, моё возбуждение, кладёт апельсин рядом с тарелкой, проводит ладонью по своей ноге. Перехватываю под столом его руку, удерживаю. Не вырывается, не отталкивает. Рука послушна и тиха, как его голос. Тяну руку к брюкам. Не сопротивляется. Даю понять, ширинка раскрыта. Не сопротивляется. Подвожу его пальчики к моему горячему члену.
  Кончил я через несколько секунд. Даже больно стало. Оттолкнул его руку. Он как ни в чём не бывало, поднял рюмку, сделал глоток и принялся чистить апельсин. Разломил его на несколько долек и часть протянул мне.
  Когда стали сдвигать для танцев столы, он куда-то исчез. Я долго выпытывал у хозяина хотя бы его имя, но тот так и не смог вспомнить, с кем меня усадил рядом. До сих пор не могу простить себе такой потери. И как полный дурак раз в месяц езжу в гости к Илье "развеяться". Но он не появляется ни на каких вечеринках и никто не понимает, о ком я расспрашиваю.

Вчера в кафе я сидел за угловым столиком: я обозреваю весь полутёмный зал, но чтобы разглядеть меня, надо специально выворачивать шею. Я пил ананасовый сок и ел кремовые пирожные. Мне было очень хорошо: я никого не ждал и никуда не торопился. Мне было пусто и легко. Если бы я захотел, я мог бы забраться на столик и станцевать. Но я ничего, совсем ничего не хотел. Если бы я захотел и исполнил задуманное, никто бы не остановил меня, никто бы не сказал, что я пьяный. Мне было так хорошо, что я мог всё, что угодно. Мог устроить публичное раздевание, стриптиз, прилюдный онанизм. Но я сидел без движения, без желаний, без мыслей.
  Какой-то парень хлопнул официанта по заднице. Я тысячу раз видел подобное в кино. Тысячу раз я видел полуголых и голых официантов, видел их неумелые танцы и тупые оргии на барных стойках. Я допил свой сок и ушел. Я спал крепко, а сегодня вспомнил вчерашний вечер. Я подумал: вот бы официант потрогал у парня между ног и громко сказал:
    - Охрана! У этого придурка чересчур вялый член. Выкиньте его отсюда.

   Вот бы при входах в кафе стояли специальные парни, которые бы проводили специальный отбор (вроде клубного фейс-контроля): у этого слишком длинный, этот воняет, этот толстый и сморщенный.
  Я бы ходил только в такие кафе.