Цитата сообщения Альфред_Грибер Л. Радзиховский

До поры до времени (то есть почти до 1950–1960-х, до наступления эры политкорректности, кстати, эры далеко не самой плодотворной для искусства!) почти все европейские интеллектуалы, как минимум, вполне толерантно относились к антисемитизму. Его активных противников так же трудно найти среди великих писателей, философов и т. д., как сегодня трудно найти его активных сторонников. Убежденных антисемитов куда больше — Достоевский, Вольтер, Вагнер, Маркс (правда, «мы их ценим не только за это»). Что касается 99% писателей и мыслителей, то они были абсолютно равнодушны к еврейскому вопросу, который их никаким боком не задевал, и уж точно не испытывали ни малейшего сочувствия к евреям, не считали, что их угнетают, да и вообще — «что нам до них?».

Все это лишний раз доказывает, что «интеллектуальная элита» всегда — как тогда, так и сейчас — самые обычные люди. Они хоть и формируют «дух времени» (или являются его проводниками), но прежде всего сами следуют этому духу. Распространен антисемитизм — и они более или менее антисемиты, распространена национальная толерантность — и они более или менее толерантны. Как, собственно, ведем себя и мы с вами, уважаемые читатели «ЕС», во всем, что нас прямо не касается. «К чему бесплодно спорить с веком? Обычай — деспот меж людей», — писал абсолютно безразличный к «еврейскому вопросу» Пушкин, впрочем, сказавший (для рифмы, наверное): «Будь жид — и это не беда».

Однако есть антисемитизм и антисемитизм. Да, пасквиль на евреев написал Диккенс (Феджин в «Оливере Твисте»), но, по крайней мере, он не занимался рассуждениями о «всемирном еврейском заговоре» в стиле Достоевского или проклятиями в адрес евреев и прямыми нацистскими призывами а-ля Вагнер.

Какое место на шкале юдофобии занимает Гоголь, 200-летие рождения которого мы отмечаем?

Гоголь — единственный (насколько мне известно) писатель, сочувственно, поэтически описавший еврейский погром. Сочувствие, понятно, относится к убийцам и грабителям — казакам, а не к убитым и ограбленным евреям.

Другие писатели, при всем своем антисемитизме, таких сюжетов как-то избегали. Как ведет себя обычный антисемит? Он долго расписывает какие плохие евреи, подталкивает читателя к мысли «бей их!», но сам ее вслух не произносит и скромненько отходит в сторону. Мол, а я что — я ничего. Ни к чему не призываю…

А Гоголь без ложной скромности описал погром в «Тарасе Бульбе». Весьма поучительное описание!

Повод к погрому такой: «уже церкви святые теперь не наши. Теперь у жидов они на аренде. И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя. Уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз». Верно, ровно с такого подстрекательства (странно, что он еще не помянул кровавый навет) и начинались погромы. Гоголь, правда, забыл сказать, что все это ложь от начала до конца — и читатель, разумеется, уверен, что это правда!

«Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны (Днепра. — Л. Р.). Жалкий крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе». Читатель — даже не самый «суровый» — тоже от души смеется, поощряемый Гоголем...

«Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса», — это, разумеется, не про погром, а про пытки, которым поляки подвергали Остапа Бульбу. Утопление же «жидов» выглядит, конечно, не как подвиг, даже не как справедливая месть, вообще не как массовое убийство, а просто как смешное приключение — вроде тех эпизодов в комедиях, когда кто-то нелепо падает, задрав ноги, или в кого-то летит торт. (Правда, и тут Гоголь малость приврал — забыл, что казаки не только «топили», но и на куски резали, не только мужчин, но и женщин, детей, а заодно еще и грабили от души…)

«И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой».

Но эти «проникающие слова», переведенные с еврейского, относятся не к «жидам», которых весело топят, а к Акакию Акакиевичу, которого толкают под руку, когда он переписывает бумаги.

Что же — Гоголь такой убежденный антисемит-погромщик? Если Вагнер лишь призывал к убийству евреев, то Гоголь убийства воспел?

Да нет…

Янкель — один из центральных персонажей «Тараса Бульбы», и хоть его никак не назовешь Санчо Пансой (как и Тарас не слишком похож на Дон Кихота), но это, как ни странно, — верный спутник: «как нянька, вздыхая, побрел вслед за ним» (за Тарасом). Нет, разумеется, доброго слова Гоголь, как и Тарас, для Янкеля не нашел, но в целом он все-таки «комический персонаж на службе героя» и при этом — не предатель! Кстати, Вальтер Скотт, которому в «Тарасе Бульбе» довольно рабски подражает Гоголь, тоже описывал евреев — но с большим сочувствием («прекрасная Ребекка» в «Айвенго» и даже ее ростовщик-отец). Только здесь Гоголь не подражает Скотту…

Самого Тараса юдофобом не назовешь: он не ненавидит евреев (Янкеля спас), просто презирает, и при этом «дивится бойкой жидовской натуре».

В чем же дело? Ответ прост: Тарас (Гоголь) не считает евреев людьми. Они не люди — они функция, социальная роль. Какая роль? мошенники. Комичные-опасные-трусливые… И не более.

Да, в России начала XIX века к евреям относились ровно так (а некоторые люди и сегодня живут в XIX веке). Более того, любое сочувствие считалось бы «неблагонадежным» — противоречило государственному антисемитизму. Неблагонадежным Го­голь не был ни в чем, а уж тем более в еврейском вопросе. В соответствии с этим пре­зри­тель­но-иро­ни­че­ским взглядом и сам погром приобрел характер эдакого водевильчика (примерно так «отрывают голову» конферансье в «Мастере и Маргарите» — легко и со смехом).

Вот таким и было отношение к евреям у тончайших гуманистов 200 лет назад.