Конечно, он марксист не большевистского и не сталинского типа. Скорее синдикалист (хотя и Корбюзье был синдикалистом :)) Его вера в то, что в Советском Союзе была урбанистика, несколько наивна. Равно как и наивно предложение отказаться от генплана - тогда уж точно наступит эпоха неолиберализма, а не динамических экологических систем. Другое дело, что от директивного планирования пора переходить к индикативному, и выстраивать рамки системы, в которой могли бы происходить органические, а не саморазрушающие города, как сейчас, процессы.

Неолиберальная экономика последних тридцати лет разрушительно подействовала на города, считает урбанист Мигель Робле-Дюран
"Эксперт", №5, 2013

Урбанист Мигель Робле-Дюран Фото: Алексей Майшев

Ухудшение качества жизни в городе, разгул спекулятивного девелопмента, быстрый рост цен на жилье и его недоступность для основной массы населения... Мы привыкли связывать все это с администрацией Юрия Лужкова, которая правила Москвой почти двадцать лет. Однако, по мнению мексиканского урбаниста Мигеля Робле-Дюрана, такие же процессы происходили в последние десятилетия на значительной части планеты. Их причина — неолиберальная урбанизация с массовой приватизацией и открытием рынков для иностранного капитала. В странах третьего мира и Восточной Европы неолиберальная урбанизация протекала с особой интенсивностью. Так что Москва не исключение, а скорее один из самых тяжелых случаев.

У Мигеля Робле-Дюрана немецкие корни, вырос он в Мексике, а сегодня работает и преподает по всему миру. В частности, он — профессор урбанистики в нью-йоркской школе дизайна Parsons. Как соучредитель кооператива социально-пространственного развития «Стратегии сожительства», Мигель занимается исследованиями в области урбанистики и практической работой по разрешению городских конфликтов.

На лекции в Москве Робле-Дюран назвал себя марксистом-урбанистом, чем и заинтриговал.

Неолиберализм, разрушающий города

— Основная тема ваших исследований — урбанизм эпохи неолиберализма. Когда и где этот феномен был замечен впервые?

— Как мощный консолидированный проект неолиберализм впервые был реализован в Чили. Проект был стимулирован американцами и реализован в 1970-е годы правительством генерала Пиночета. Чилийская концепция основывалась на том, что развитие экономики должно происходить через массированную приватизацию и свободный рынок. К приватизации недвижимости в Чили приступили в 1979 году. За несколько лет государственное арендное жилье было конвертировано в частное. Были распроданы школы, больницы и другие общественные здания. Парки, транспортная инфраструктура и городские службы переданы в концессии. В итоге город стал контролироваться авторитарным режимом, поддерживающими этот режим девелоперами, спекулянтами от недвижимости и иностранными инвесторами.

Приватизация жилья — один из ключевых элементов неолиберальной политики. Население стараются максимально включить в кредитные отношения. Так создают новый и весьма емкий финансовый рынок, связанный с ипотекой. Жилищную политику начинают проводить в угоду банковскому сектору. Другие формы жилищных отношений — арендное жилье или кооперативное строительство — целенаправленно вытесняются. Один из результатов — серьезный рост цен на недвижимость. В чилийском Сантьяго и множестве других городов Латинской Америки, а также Восточной Европы прошли сходные процессы.

— Как неолиберализм влияет на сам город с точки зрения пространства?

— Городское пространство приватизируется крупным капиталом. В центре города начинают работать бульдозеры, сносящие дома. Бедняки выселяются на окраины, где для них строят кварталы доступного жилья. Там же, на окраинах, начинается самодеятельное строительство фавел — это, пожалуй, специфическая черта Латинской Америки. Средний класс старается отгородиться в закрытых охраняемых районах. Цель такой политики — расчистка пространства в центре города под новую застройку. Начинают формироваться, как я их называю, «зеленые зоны» — территории, которые рассматриваются как безопасные для иностранных инвестиций и туристов. Этот термин я подхватил из армейского лексикона. «Зеленой зоной» в Ираке называют территорию в Багдаде, которую контролируют войска коалиции. Там, за бетонным забором с колючей проволокой, есть «Макдональдс» и другие блага цивилизации, а вокруг хаос. В «зеленых зонах» городов Латинской Америки размещаются центральные бизнес-кварталы с небоскребами. Создание таких кварталов закрепляет концепцию полицентрического города. Капитал концентрируется в нескольких пространственных точках. Значительная часть городских инвестиций идет на обслуживание этих новых бизнес-кварталов — на строительство новых дорог, расширение улиц, подведение коммуникаций.

В целом город становится ареной для спекулятивного капитала. Именно его интересы превалируют над запросами жителей. Резко вырастают городские противоречия. Деление территории по классовому и имущественному признаку свойственно и городу индустриальной эпохи, однако именно неолиберализм многократно увеличивает дисбалансы. Из-за нарушения привычных взаимоотношений нарастают социальные проблемы. Трагически меняются паттерны городской жизни, ломается привычный образ города. Неолиберализм оказывает на города разрушительное действие.

— Ведущие города мира любят заявлять программы улучшения качества среды. Как это соотносится с политикой неолиберализма? Это контртренд?

— Неолиберальная парадигма предполагает, что города конкурируют между собой за иностранные инвестиции и людей, а потому стараются создать привлекательную и безопасную среду жизни. Однако большинство изменений лишь обслуживает определенную мировую элиту по весьма простым рецептам. Нужны высококлассные музеи, общественные пространства с необычным, даже избыточным дизайном, суши-бары и кафе. Эти улучшения города обычно сконцентрированы в особых зонах, которые оторваны от основного населения по ценам или территориально. Москва тоже имеет такие оазисы, но к жизни девяноста девяти процентов населения они отношения не имеют.

— Неолиберализм господствует по всему миру. Почему именно в Латинской Америке и Восточной Европе неолиберальная урбанизация приняла такие разрушительные формы?

— В Западной Европе государство остается сильным, сохранилась система с мощными регуляторами городского развития. Спекулятивный капитал сдерживается, проводится протекционистская политика. Я разделяю мнение экономического географа Дэвида Харви: неолиберализм и был придуман для того, чтобы западный капитал комфортно вошел на новые рынки. Страны Латинской Америки следовали теориям Чикагской школы экономики и максимально открывались для экспансии западного капитала, создавали условия для инвесторов. Восточной Европе в конце 1980-х неолиберализм в форме шоковой терапии был фактически навязан. В обмен на кредиты страны были вынуждены выставить себя на распродажу. Так западный капитал получил возможность скупки целых секторов национальных экономик восточноевропейских стран.

— Но зачастую приход иностранных инвестиций воспринимается как безусловное благо, в том числе и российской элитой.

— Обычно не учитываются социальные последствия. Да и с точки зрения экономики все далеко не однозначно. Возьмем Мехико. Первые десять лет прихода иностранных инвестиций воспринимались как «медовый месяц». Чтобы завлечь инвесторов, большие деньги были вложены в инфраструктуру. Строились новые производства. Город улучшился: появились новые дороги и небоскребы. Был и соблазн новых вещей: большинство людей в Мексике и сегодня считают появление «Старбакса» очень позитивным моментом и думают, что город «исправляется» с появлением модного кафе. В общем, для Мехико это были десять лет всеобщего восторга.

А потом проявились последствия. Экономика, основанная на экспорте, оказалась весьма неустойчивой. Иностранные инвесторы не имеют связи с конкретным местом, город и его будущее их не интересуют. Единственное, что нужно капитализму, — дешевый труд и возможности для получения все больших прибылей. Когда территория перестает быть доходной, капитал перемещается дальше — в Китай, Бангладеш. А в Мексике начался спад производства, проблемы с трудоустройством. Вслед за этим остановился и маховик жилищного строительства. Появились пустые квартиры в домах, а также районы, которые никогда не будет достроены, потому что больше нет инвестиций. Международный капитал ушел, оставив после себя неприглядную картину.

— А что дальше?

— Нынешняя фаза цикла неолиберализма — глобальный урбанистический кризис. Возможно, это последняя его стадия. Дэвид Харви даже утверждает, что сегодня мы видим не финансовый кризис, а кризис урбанизации. В чем его суть? Исторически недвижимость рассматривалась как самая безопасная форма инвестиций — сейчас это уже не так. Но что можно сделать с новыми сотнями миллиардов долларов? Рынок недвижимости не может их корректно абсорбировать. И появляются серьезные перекосы. Крупнейший застройщик апартаментов класса luxury сейчас находится в Торонто. Масса инвесторов, в том числе из Китая, рассматривают Торонто как город надежных инвестиций в строительство. И сам Торонто сегодня выглядит как Китай — повсюду небоскребы. Все эти инвесторы просто вкладывают деньги, они не собираются там жить. Недвижимость стала просто финансовым активом.

Никто не знает, сколько пустых городов и домов в Китае. Существуют фотографии со спутников, на которых построенные за последние двадцать лет города — с операми, театрами, небоскребами — пусты. В Испании построили невероятное количество недвижимости — теперь эти объекты невозможно продать и за пять лет. Многие эксперты считают, что полномасштабного кризиса на мировом рынке недвижимости не происходит только потому, что правительства держат цены. В города пришли огромные капиталы, но их цель не создание городов, а производство прибыли. Урбанистической логики в этих инвестициях нет, только финансовая.

— Может ли острота кризиса говорить о закате неолиберализма? Насколько исчерпан потенциал этой модели?

— В 2008 году многие предрекали конец неолиберализма. Однако я не думаю, что его потенциал исчерпан. Наоборот, происходит форсирование этой политики, она работает на конкретных людей, и кризис сделал их еще богаче. Неолиберализм, как считает Дэвид Харви, — это классовый проект, нацеленный на восстановление силы правящего класса. Проект развивается успешно: с 1920-х годов в мире не было такой поляризации между богатыми и бедными, как сейчас. Пока я не вижу сил, способных пойти наперекор этой системе. Ни одна из основных стран даже не пытается изменить ее. Они продолжают кормить систему.

Марксизм-урбанизм

— На лекции в Москве вы назвали себя марксистом-урбанистом. Что такое марксизм-урбанизм? Каковы его главные идеи?

— Маркс не говорил конкретно, как должны проходить процессы урбанизации. Но мы используем марксизм как метод для изучения капитализма. Какая проблематика интересует меня? Любые возможности, связанные с некапиталистическим развитием города. То, что связано не с получением прибыли и приватизацией, а с коллективизмом и кооперативными формами развития города. Интересны форматы, которые позволяют жителям принимать участие в создании собственного города. Вовлечение жителей в жизнь города с наделением их полномочиями — одна из главных тем моих проектов. Мы с коллегами стараемся изучать любые неспекулятивные формы развития города, любые альтернативы привычному капиталистическому подходу. И мы не только изучаем их, но и применяем на практике. Можно ли эту работу назвать марксизмом-урбанизмом, я не знаю.

— Вы не могли бы хотя бы приблизительно очертить круг проектов в этой сфере, назвать какие-то имена?

— Крайне интересные дискуссии о планировании были в начале прошлого века в Англии в кругу анархистов. Можно назвать и работы Патрика Геддеса. Еще раньше были французские социалисты-урбанисты Сен-Симон, Фурье. Все эти люди пытались придумать другой способ создания пространства. По некоторым причинам их проекты считаются сегодня утопиями, некими фантастическими моделями. Лично мне разработка новых утопий не очень интересна — важнее попытаться изменить существующие пространства и формы.

Важный прорыв произошел в конце 1960-х во Франции, где появилось понимание капитализма через пространства. В своей главной книге «Производство пространства» Анри Лефевр обосновывал логику создания городского пространства. До него марксисты никогда не занимались такими проблемами. Из других ученых отмечу Мануэля Кастельса. Например, в замечательной книге The City and the Grassroots он анализирует поведение населения при автократических режимах и показывает, как создавались урбанистические движения горожан с целью изменения города. Ну и, конечно, Дэвид Харви. Думаю, сегодня не существует теоретиков такого уровня. Он буквально изобрел новый инструментарий.

Мне интересны любые формы некапиталистического развития города, интересны форматы, которые позволяют жителям участвовать в создании собственного города Фото: Алексей Майшев

— Круг мыслителей примерно понятен. А насколько распространены неспекулятивные модели на практике?

— Кооперативные формы распространены в Скандинавии, в США. Но, кстати, один из результатов неолиберализма — сведение города только к двум формам домовладения. Либо ты живешь в собственном жилье, либо арендуешь по рыночным ценам. Другие формы вытесняются с рынка. А ведь еще тридцать лет назад в Голландии почти 70 процентов жилья принадлежало жилищным ассоциациям. Эти бесприбыльные организации сами строили и сдавали в аренду жилье.

— А в США какие кооперативы?

— Широко распространена общинная форма Сommunity Land Trust. Лучшая отсылка к этому проекту — книга «Нью-Йорк на продажу» (New York for Sale) городского планировщика Тома Анготи. Он анализирует все формы кооперативной собственности, которые были и есть в США. Люди вряд ли думают о Соединенных Штатах как о стране, где есть значительное разнообразие кооперативных форм жилья. Но это не только коммуны анархистов. Community Land Trust — весьма интересная модель бесприбыльной организации, которая строит доступное жилье. В этой модели убирается спекулятивный фактор в недвижимости, потому что в ней не поднимаются цены на жилье. Дома остаются домами и перестают быть объектами инвестиций. Великая мечта, идущая по линии марксизма, — создание города для жилья, которым не спекулируют. Это, конечно, мечта. Но модели, работающие по этой логике, успешны.

Москва истекает кровью

— Каковы особенности неолиберальной урбанизации в Москве?

— С Москвой произошла трагическая вещь. При переходе от социализма к капитализму были позабыты все правила урбанистики, наработанные за предыдущие годы. В результате многочисленных ошибок Москва сегодня стала одним из самых дорогих городов мира и при этом одним из самых грязных и недружественных. Несколько лет назад по количеству строящихся зданий мы могли бы сравнить Москву с Китаем, но это, конечно, совершенно разные модели урбанизации. Гораздо больше сходства с ситуацией в Латинской Америке: вы даже не представляете, до какой степени это похоже.

Специфическая черта России — пренебрежение прошлым, уничтожение исторической застройки. Наследие не ценится, работает логика замещения старого новым. Вместо инвестиций в Третьяковку деньги скорее вложат в какую-то новую институцию — например, в построенный на частные средства «Гараж». В других культурах нет такого пренебрежения прошлым, коллективную память стараются хранить. Еще одна особенность: в России процессы протекают в весьма жесткой форме. Каждый раз город кромсается на куски.
Можно сказать, он истекает кровью.

— Полтора года назад к Москве была присоединена огромная территория. Был проведен международный конкурс концепций столичной агломерации по примеру парижского «Гранд Пари»...

— Мне кажется ошибочной сама логика расширения. Такая авторитарная модель захвата новых земель, думаю, не будет работать. Я не очень доверяю и таким конкурсам. Думаю, «Гранд Пари» был лишь спектаклем для Саркози. Саркози хотел побыть Наполеоном. Полагаю, этот план не будет реализован. Мне кажется, первое, что нужно сделать в Москве, — забыть о генплане.

— Что вы имеете в виду?

— Город должен рассматриваться как органическая, гибкая, динамическая экологическая система. Эта система состоит из вас самих, транспортной системы, экономических условий, условий окружающей среды и так далее. Это сложнейший живой организм. Генплан или мастер-план рассматривает город с совершенно других позиций: он диктует, ограничивает, принуждает. Генплан почти всегда становится инструментом земельных спекуляций. Небольшая группа людей знает о развиваемых территориях, эти земли скупаются и так далее.

Логика развития города не может основываться только на экономике, мы должны думать и о других вещах — Дэвид Харви много об этом пишет. Каков образ города, который мы хотим иметь? Какую городскую жизнь он должен порождать? Какие формы отношений между людьми он должен провоцировать? Какими должны быть отношения с природой и окружающими территориями? Обычно генплан об этом не думает.

Современное понимание города в том, что необходимо позволить ему развиваться органически, как живому существу. А не механически строить новые районы и города, как в Китае. Согласно Анри Лефевру, один из главных вызовов сегодня — дать жителям возможность создавать собственное пространство, адаптировать город под себя и проявлять его разнообразие. Все эксперименты по созданию новых городов не позволяют этого. В них человеку говорят: «Вот город, в котором вы будете жить». Никакого соучастия не предполагается. Создание города должно быть медленным, естественным процессом — по-моему, так надо думать о городах.

На пути к новому пониманию города мы должны реформировать систему образования. Нынешняя система устарела, в ней готовят просто декораторов. Сейчас мы развиваем в нью-йоркской школе дизайна Parsons научную программу для получения научной степени по урбанистической экологии. Это двухлетняя аспирантская программа. Проект скомпонован как междисциплинарный: в нем участвуют географы, антропологи, специалисты по здравоохранению, городские планировщики и многие другие. Наверное, мы первые в мире, кто пытается создать программу такого рода, изучающую современную урбанистику. Мы стараемся анализировать город с точки зрения экологии и учим студентов создавать разно­образные логические конструкции на тему, как устроен город. Мы должны сломать предубеждение, что архитекторы — это те, кто проектирует города. Все мы создаем города.

http://alexander-loz.livejournal.com/208888.html

Неолиберальная экономика последних тридцати лет разрушительно подействовала на города, считает урбанист Мигель Робле-Дюран

Урбанист Мигель Робле-Дюран Фото: Алексей Майшев

Ухудшение качества жизни в городе, разгул спекулятивного девелопмента, быстрый рост цен на жилье и его недоступность для основной массы населения... Мы привыкли связывать все это с администрацией Юрия Лужкова, которая правила Москвой почти двадцать лет. Однако, по мнению мексиканского урбаниста Мигеля Робле-Дюрана, такие же процессы происходили в последние десятилетия на значительной части планеты. Их причина — неолиберальная урбанизация с массовой приватизацией и открытием рынков для иностранного капитала. В странах третьего мира и Восточной Европы неолиберальная урбанизация протекала с особой интенсивностью. Так что Москва не исключение, а скорее один из самых тяжелых случаев.

У Мигеля Робле-Дюрана немецкие корни, вырос он в Мексике, а сегодня работает и преподает по всему миру. В частности, он — профессор урбанистики в нью-йоркской школе дизайна Parsons. Как соучредитель кооператива социально-пространственного развития «Стратегии сожительства», Мигель занимается исследованиями в области урбанистики и практической работой по разрешению городских конфликтов.

На лекции в Москве Робле-Дюран назвал себя марксистом-урбанистом, чем и заинтриговал.



— Основная тема ваших исследований — урбанизм эпохи неолиберализма. Когда и где этот феномен был замечен впервые?

— Как мощный консолидированный проект неолиберализм впервые был реализован в Чили. Проект был стимулирован американцами и реализован в 1970-е годы правительством генерала Пиночета. Чилийская концепция основывалась на том, что развитие экономики должно происходить через массированную приватизацию и свободный рынок. К приватизации недвижимости в Чили приступили в 1979 году. За несколько лет государственное арендное жилье было конвертировано в частное. Были распроданы школы, больницы и другие общественные здания. Парки, транспортная инфраструктура и городские службы переданы в концессии. В итоге город стал контролироваться авторитарным режимом, поддерживающими этот режим девелоперами, спекулянтами от недвижимости и иностранными инвесторами.

Приватизация жилья — один из ключевых элементов неолиберальной политики. Население стараются максимально включить в кредитные отношения. Так создают новый и весьма емкий финансовый рынок, связанный с ипотекой. Жилищную политику начинают проводить в угоду банковскому сектору. Другие формы жилищных отношений — арендное жилье или кооперативное строительство — целенаправленно вытесняются. Один из результатов — серьезный рост цен на недвижимость. В чилийском Сантьяго и множестве других городов Латинской Америки, а также Восточной Европы прошли сходные процессы.

— Как неолиберализм влияет на сам город с точки зрения пространства?

— Городское пространство приватизируется крупным капиталом. В центре города начинают работать бульдозеры, сносящие дома. Бедняки выселяются на окраины, где для них строят кварталы доступного жилья. Там же, на окраинах, начинается самодеятельное строительство фавел — это, пожалуй, специфическая черта Латинской Америки. Средний класс старается отгородиться в закрытых охраняемых районах. Цель такой политики — расчистка пространства в центре города под новую застройку. Начинают формироваться, как я их называю, «зеленые зоны» — территории, которые рассматриваются как безопасные для иностранных инвестиций и туристов. Этот термин я подхватил из армейского лексикона. «Зеленой зоной» в Ираке называют территорию в Багдаде, которую контролируют войска коалиции. Там, за бетонным забором с колючей проволокой, есть «Макдональдс» и другие блага цивилизации, а вокруг хаос. В «зеленых зонах» городов Латинской Америки размещаются центральные бизнес-кварталы с небоскребами. Создание таких кварталов закрепляет концепцию полицентрического города. Капитал концентрируется в нескольких пространственных точках. Значительная часть городских инвестиций идет на обслуживание этих новых бизнес-кварталов — на строительство новых дорог, расширение улиц, подведение коммуникаций.

В целом город становится ареной для спекулятивного капитала. Именно его интересы превалируют над запросами жителей. Резко вырастают городские противоречия. Деление территории по классовому и имущественному признаку свойственно и городу индустриальной эпохи, однако именно неолиберализм многократно увеличивает дисбалансы. Из-за нарушения привычных взаимоотношений нарастают социальные проблемы. Трагически меняются паттерны городской жизни, ломается привычный образ города. Неолиберализм оказывает на города разрушительное действие.

— Ведущие города мира любят заявлять программы улучшения качества среды. Как это соотносится с политикой неолиберализма? Это контртренд?

— Неолиберальная парадигма предполагает, что города конкурируют между собой за иностранные инвестиции и людей, а потому стараются создать привлекательную и безопасную среду жизни. Однако большинство изменений лишь обслуживает определенную мировую элиту по весьма простым рецептам. Нужны высококлассные музеи, общественные пространства с необычным, даже избыточным дизайном, суши-бары и кафе. Эти улучшения города обычно сконцентрированы в особых зонах, которые оторваны от основного населения по ценам или территориально. Москва тоже имеет такие оазисы, но к жизни девяноста девяти процентов населения они отношения не имеют.

— Неолиберализм господствует по всему миру. Почему именно в Латинской Америке и Восточной Европе неолиберальная урбанизация приняла такие разрушительные формы?

— В Западной Европе государство остается сильным, сохранилась система с мощными регуляторами городского развития. Спекулятивный капитал сдерживается, проводится протекционистская политика. Я разделяю мнение экономического географа Дэвида Харви: неолиберализм и был придуман для того, чтобы западный капитал комфортно вошел на новые рынки. Страны Латинской Америки следовали теориям Чикагской школы экономики и максимально открывались для экспансии западного капитала, создавали условия для инвесторов. Восточной Европе в конце 1980-х неолиберализм в форме шоковой терапии был фактически навязан. В обмен на кредиты страны были вынуждены выставить себя на распродажу. Так западный капитал получил возможность скупки целых секторов национальных экономик восточноевропейских стран.

— Но зачастую приход иностранных инвестиций воспринимается как безусловное благо, в том числе и российской элитой.

— Обычно не учитываются социальные последствия. Да и с точки зрения экономики все далеко не однозначно. Возьмем Мехико. Первые десять лет прихода иностранных инвестиций воспринимались как «медовый месяц». Чтобы завлечь инвесторов, большие деньги были вложены в инфраструктуру. Строились новые производства. Город улучшился: появились новые дороги и небоскребы. Был и соблазн новых вещей: большинство людей в Мексике и сегодня считают появление «Старбакса» очень позитивным моментом и думают, что город «исправляется» с появлением модного кафе. В общем, для Мехико это были десять лет всеобщего восторга.

А потом проявились последствия. Экономика, основанная на экспорте, оказалась весьма неустойчивой. Иностранные инвесторы не имеют связи с конкретным местом, город и его будущее их не интересуют. Единственное, что нужно капитализму, — дешевый труд и возможности для получения все больших прибылей. Когда территория перестает быть доходной, капитал перемещается дальше — в Китай, Бангладеш. А в Мексике начался спад производства, проблемы с трудоустройством. Вслед за этим остановился и маховик жилищного строительства. Появились пустые квартиры в домах, а также районы, которые никогда не будет достроены, потому что больше нет инвестиций. Международный капитал ушел, оставив после себя неприглядную картину.

— А что дальше?

— Нынешняя фаза цикла неолиберализма — глобальный урбанистический кризис. Возможно, это последняя его стадия. Дэвид Харви даже утверждает, что сегодня мы видим не финансовый кризис, а кризис урбанизации. В чем его суть? Исторически недвижимость рассматривалась как самая безопасная форма инвестиций — сейчас это уже не так. Но что можно сделать с новыми сотнями миллиардов долларов? Рынок недвижимости не может их корректно абсорбировать. И появляются серьезные перекосы. Крупнейший застройщик апартаментов класса luxury сейчас находится в Торонто. Масса инвесторов, в том числе из Китая, рассматривают Торонто как город надежных инвестиций в строительство. И сам Торонто сегодня выглядит как Китай — повсюду небоскребы. Все эти инвесторы просто вкладывают деньги, они не собираются там жить. Недвижимость стала просто финансовым активом.

Никто не знает, сколько пустых городов и домов в Китае. Существуют фотографии со спутников, на которых построенные за последние двадцать лет города — с операми, театрами, небоскребами — пусты. В Испании построили невероятное количество недвижимости — теперь эти объекты невозможно продать и за пять лет. Многие эксперты считают, что полномасштабного кризиса на мировом рынке недвижимости не происходит только потому, что правительства держат цены. В города пришли огромные капиталы, но их цель не создание городов, а производство прибыли. Урбанистической логики в этих инвестициях нет, только финансовая.

— Может ли острота кризиса говорить о закате неолиберализма? Насколько исчерпан потенциал этой модели?

— В 2008 году многие предрекали конец неолиберализма. Однако я не думаю, что его потенциал исчерпан. Наоборот, происходит форсирование этой политики, она работает на конкретных людей, и кризис сделал их еще богаче. Неолиберализм, как считает Дэвид Харви, — это классовый проект, нацеленный на восстановление силы правящего класса. Проект развивается успешно: с 1920-х годов в мире не было такой поляризации между богатыми и бедными, как сейчас. Пока я не вижу сил, способных пойти наперекор этой системе. Ни одна из основных стран даже не пытается изменить ее. Они продолжают кормить систему.

Марксизм-урбанизм
— На лекции в Москве вы назвали себя марксистом-урбанистом. Что такое марксизм-урбанизм? Каковы его главные идеи?

— Маркс не говорил конкретно, как должны проходить процессы урбанизации. Но мы используем марксизм как метод для изучения капитализма. Какая проблематика интересует меня? Любые возможности, связанные с некапиталистическим развитием города. То, что связано не с получением прибыли и приватизацией, а с коллективизмом и кооперативными формами развития города. Интересны форматы, которые позволяют жителям принимать участие в создании собственного города. Вовлечение жителей в жизнь города с наделением их полномочиями — одна из главных тем моих проектов. Мы с коллегами стараемся изучать любые неспекулятивные формы развития города, любые альтернативы привычному капиталистическому подходу. И мы не только изучаем их, но и применяем на практике. Можно ли эту работу назвать марксизмом-урбанизмом, я не знаю.

— Вы не могли бы хотя бы приблизительно очертить круг проектов в этой сфере, назвать какие-то имена?

— Крайне интересные дискуссии о планировании были в начале прошлого века в Англии в кругу анархистов. Можно назвать и работы Патрика Геддеса. Еще раньше были французские социалисты-урбанисты Сен-Симон, Фурье. Все эти люди пытались придумать другой способ создания пространства. По некоторым причинам их проекты считаются сегодня утопиями, некими фантастическими моделями. Лично мне разработка новых утопий не очень интересна — важнее попытаться изменить существующие пространства и формы.

Важный прорыв произошел в конце 1960-х во Франции, где появилось понимание капитализма через пространства. В своей главной книге «Производство пространства» Анри Лефевр обосновывал логику создания городского пространства. До него марксисты никогда не занимались такими проблемами. Из других ученых отмечу Мануэля Кастельса. Например, в замечательной книге The City and the Grassroots он анализирует поведение населения при автократических режимах и показывает, как создавались урбанистические движения горожан с целью изменения города. Ну и, конечно, Дэвид Харви. Думаю, сегодня не существует теоретиков такого уровня. Он буквально изобрел новый инструментарий.

— Круг мыслителей примерно понятен. А насколько распространены неспекулятивные модели на практике?

— Кооперативные формы распространены в Скандинавии, в США. Но, кстати, один из результатов неолиберализма — сведение города только к двум формам домовладения. Либо ты живешь в собственном жилье, либо арендуешь по рыночным ценам. Другие формы вытесняются с рынка. А ведь еще тридцать лет назад в Голландии почти 70 процентов жилья принадлежало жилищным ассоциациям. Эти бесприбыльные организации сами строили и сдавали в аренду жилье.

— А в США какие кооперативы?

— Широко распространена общинная форма Сommunity Land Trust. Лучшая отсылка к этому проекту — книга «Нью-Йорк на продажу» (New York for Sale) городского планировщика Тома Анготи. Он анализирует все формы кооперативной собственности, которые были и есть в США. Люди вряд ли думают о Соединенных Штатах как о стране, где есть значительное разнообразие кооперативных форм жилья. Но это не только коммуны анархистов. Community Land Trust — весьма интересная модель бесприбыльной организации, которая строит доступное жилье. В этой модели убирается спекулятивный фактор в недвижимости, потому что в ней не поднимаются цены на жилье. Дома остаются домами и перестают быть объектами инвестиций. Великая мечта, идущая по линии марксизма, — создание города для жилья, которым не спекулируют. Это, конечно, мечта. Но модели, работающие по этой логике, успешны.

Москва истекает кровью
— Каковы особенности неолиберальной урбанизации в Москве?

— С Москвой произошла трагическая вещь. При переходе от социализма к капитализму были позабыты все правила урбанистики, наработанные за предыдущие годы. В результате многочисленных ошибок Москва сегодня стала одним из самых дорогих городов мира и при этом одним из самых грязных и недружественных. Несколько лет назад по количеству строящихся зданий мы могли бы сравнить Москву с Китаем, но это, конечно, совершенно разные модели урбанизации. Гораздо больше сходства с ситуацией в Латинской Америке: вы даже не представляете, до какой степени это похоже.

Специфическая черта России — пренебрежение прошлым, уничтожение исторической застройки. Наследие не ценится, работает логика замещения старого новым. Вместо инвестиций в Третьяковку деньги скорее вложат в какую-то новую институцию — например, в построенный на частные средства «Гараж». В других культурах нет такого пренебрежения прошлым, коллективную память стараются хранить. Еще одна особенность: в России процессы протекают в весьма жесткой форме. Каждый раз город кромсается на куски. Можно сказать, он истекает кровью.

— Полтора года назад к Москве была присоединена огромная территория. Был проведен международный конкурс концепций столичной агломерации по примеру парижского «Гранд Пари»...

— Мне кажется ошибочной сама логика расширения. Такая авторитарная модель захвата новых земель, думаю, не будет работать. Я не очень доверяю и таким конкурсам. Думаю, «Гранд Пари» был лишь спектаклем для Саркози. Саркози хотел побыть Наполеоном. Полагаю, этот план не будет реализован. Мне кажется, первое, что нужно сделать в Москве, — забыть о генплане.

— Что вы имеете в виду?

— Город должен рассматриваться как органическая, гибкая, динамическая экологическая система. Эта система состоит из вас самих, транспортной системы, экономических условий, условий окружающей среды и так далее. Это сложнейший живой организм. Генплан или мастер-план рассматривает город с совершенно других позиций: он диктует, ограничивает, принуждает. Генплан почти всегда становится инструментом земельных спекуляций. Небольшая группа людей знает о развиваемых территориях, эти земли скупаются и так далее.

Логика развития города не может основываться только на экономике, мы должны думать и о других вещах — Дэвид Харви много об этом пишет. Каков образ города, который мы хотим иметь? Какую городскую жизнь он должен порождать? Какие формы отношений между людьми он должен провоцировать? Какими должны быть отношения с природой и окружающими территориями? Обычно генплан об этом не думает.

Современное понимание города в том, что необходимо позволить ему развиваться органически, как живому существу. А не механически строить новые районы и города, как в Китае. Согласно Анри Лефевру, один из главных вызовов сегодня — дать жителям возможность создавать собственное пространство, адаптировать город под себя и проявлять его разнообразие. Все эксперименты по созданию новых городов не позволяют этого. В них человеку говорят: «Вот город, в котором вы будете жить». Никакого соучастия не предполагается. Создание города должно быть медленным, естественным процессом — по-моему, так надо думать о городах.

На пути к новому пониманию города мы должны реформировать систему образования. Нынешняя система устарела, в ней готовят просто декораторов. Сейчас мы развиваем в нью-йоркской школе дизайна Parsons научную программу для получения научной степени по урбанистической экологии. Это двухлетняя аспирантская программа. Проект скомпонован как междисциплинарный: в нем участвуют географы, антропологи, специалисты по здравоохранению, городские планировщики и многие другие. Наверное, мы первые в мире, кто пытается создать программу такого рода, изучающую современную урбанистику. Мы стараемся анализировать город с точки зрения экологии и учим студентов создавать разно­образные логические конструкции на тему, как устроен город. Мы должны сломать предубеждение, что архитекторы — это те, кто проектирует города. Все мы создаем города.

http://m.expert.ru/expert/2013/05/gorod-kotoryim-ne-spekuliruyut/?n=2299

Urbanized — это полнометражный документальный фильм о дизайне городов, в котором рассматриваются вопросы и стратегии развития, в контексте городского дизайна. Показаны некоторые из ведущих архитекторов мира, дизайнеров, политиков, строителей и мыслителей. Более половины населения мира проживает в городской черте и около 75% населения будут называть город своим домом в 2050 году. Но в то время как некоторые города переживает бурный рост, другие умирают. Проблемы, связанные с балансом между жилищным строительством, мобильностью, общественными пространствами, гражданским обществом, экономическим развитием и экологической политикой быстро становятся универсальными глобальными проблемами. Тем не менее, большая часть диалога по этим вопросам зачастую никак не связана с общественным мнением.


Кто имеет право формировать наши города, и каким образом они это делают? В отличие от многих других областей дизайна, города не создаются рядовыми специалистами или экспертами. Есть много тех, кто вкладывает силы в развитие городов, в том числе рядовые граждане, которые живут в них и имеют большое влияние на этот процесс. Изучая разнообразные проекты городского дизайна по всему миру, Urbanized транслирует глобальную дискуссию о будущем городов.


Urbanized является третьей частью трилогии дизайн Гари Хаствита, в которую уже вошли Helvetica и Objectified, а сам режиссёр — один из главных проповедников идеи краудфандинга: денежные средства на фильм Urbanized были собраны на популярном сервисе общественного финансирования Kickstarter. В настоящее время Urbanized участвует в показах на кинофестивалях, в кинотеатрах и в телевизионных программах по всему миру. 21 ноября он был показан в Москве вместе со всей дизайн-трилогией режиссёра.

Перевод фильма на русский язык сделал Владимир Бондаренко http://hackuna.livejournal.com

http://urbanurban.ru/2012/12/18/urbanized/

Городская среда может изменить абсолютно все. Сегодня я хочу поговорить об одной из самых больших проблем нашей страны - уличной преступности, и как с ней могут бороться... архитекторы.

Традиционно считается, что борьба с преступностью и ее профилактика - это удел полиции. Я, как и многие, полагал, что достаточно увеличить количество полицейских патрулей на улицах - и преступность резко упадет. Однако по опыту легендарной американской полиции, это оказалось не так. Не слишком большой эффект дает и повсеместная установка видеокамер на улицах. К примеру, с знаменитая Лондонская система видеонаблюдения стоимостью 500млн. фунтов, контроллирующая в буквальном смысле каждый метр улиц, повысила раскрываемость... всего на 3%.
Зато немалых успехов в борьбе с уличной преступностью добилось такое неожиданное направление, как средовая криминология. Успехи правда весьма впечатляющие - в разных районах удалось снизить преступность от 17 до 70%.

Если вкратце рассказать суть этого направления - то проектирование жилой застройки должно осуществляться с учетом возможности так называемого "социального контроля". То есть, проще говоря, совершать преступления, когда на тебя глядят чьи-то глаза, намного сложнее, и правильно спроектированная городская среда приобретает свойство саморегуляции негативных явлений. А здесь у нас встают на пути сразу несколько сложившихся в России традиций застройки. Но обо всем по порядку.

Одним из наиболее известных исследователей в области средовой криминологии является американский архитектор Оскар Ньюман со своей концепцией "защищающего пространства" (Defensible Space), о чем он написал одноименную книгу.
В этой книге нещадной критике подвергается так любимая у нас многоэтажная застройка :)

Дело в том, что существует такой психологический момент - чем больше семей являются формальными хозяевами придомовой территории, тем более неухоженной и бесхозной она выглядит. Как хрестоматийный, в этой книге приводится пример комплекса социального жилья Прюит-Игоу. Микрорайон состоял из 33-х 11-этажных зданий и был спроектирован по принципам Ле-Корбюзье, обладал современным, для своего времени прогрессивным дизайном, нижние этажи отводились под места общего пользования, здания были разделены "зелеными реками" - полосой зеленых насаждений. В общем и целом, в Москве бы такой комплекс считался чуть ли не элитным даже в наши дни. Надо сказать, что такая многоэтажная застройка не характерна для США и Европы. Это скорее "лицо Москвы".


Комплекс простоял 20 лет (1954-1974гг), после чего оказалось проще его снести, чем справиться с рассадником преступности, в который он превратился.



Зеленые реки превратились в свалку. Почтовые ящики на нижних этажах разломаны. Общие коридоры, лифты и холлы изрисованы граффити. Вся территория выглядела запущенной и незащищенной. Упадок района показан даже в эпизоде философского фильма. Довольно забавно читать в англоязычных книгах и статьях описание своего типового московского района, двора и дома, как пример разрухи и социальной запущенности, не правда ли? :)
Оскар Ньюман утверждает, что такие явления стали иметь место именно благодаря высокой плотности населения в районе. Можно с ним поспорить в этом моменте - комплекс был изначально заселен без соблюдения принципа сегрегации, а эта практика в США на тот момент была только отменена, и многие белые люди попросту сразу же съехали в другие места, не желая соседствовать с чернокожим населением.
Однако, вы и сами могли наблюдать, что малоэтажная застройка в Европе выглядит намного более ухоженной, чем территория наших микрорайонов. И секрет здесь не только в хорошей работе коммунальных служб. В тех странах зачастую сами местные жители принимают участие в уборке и благоустройстве своего района. Более того, политика многих стран диктует обязательства владельцев домов в уборке прилегающей территории. Соответствующим образом прописываются обязательства и собственников жилья в многоквартирном доме. У нас же советское прошлое, приучило всех, что вся территория города является "народной", "социалистической", а это фактически означает, что ничьей. Очень точно это явление подметил Артемий Лебедев, введя понятие "зоны комфорта". Мы привыкли создавать уют в своих квартирах, покупать туда хорошую мебель, поддерживать их в чистоте, но при этом считаем, что город обязан содержать в чистоте некий абстрактный "муниципалитет", "коммунальные службы", и т.д., ссылаясь на строчку в платежной квитанции. Редко заботимся о порядке даже в собственном подъезде в пределах 2 метров от двери квартиры.

В случае, если небольшой участок территории принадлежит не сотне семейств, а нескольким, им проще ассоциировать себя с ним, и они стараются поддерживать на ней порядок, не полагаясь на других соседей. И здесь можно говорить не только о частных домах, но и малоэтажных многоквартирных. Действительно, приватная территория возле подъезда в таком случае делится на меньшее количество семей. А увеличение такой территории возле каждого дома приводит и к увеличению зоны социального контроля во всем районе.

Оскар Ньюман приводит даже диаграмму зависимости уровня различных видов преступности от этажности застройки.


Здесь видно, что с ростом этажности зданий, количество квартирных краж почти не меняется. Зато растет количество преступления в подъездах и дворах.
Кстати говоря, по статистике ГУВД, 70% уличных преступлений совершается в подворотнях и подъездах, что очень хорошо коррелирует с данными этой диаграммы.

Принято считать, что многоэтажное строительство у нас развито с целью удешевления стоимости жилья. Как бы площадь под 9-20-этажным зданием, делится на большее количество квартир, и соответственно, стоимость квадратного метра в этом случае тоже меньше. Но это не совсем так. Здесь идет игра с понятием "плотность жилого фонда на единицу территории города". Она обычно измеряется в м2/Га. У нас принята модель застройки "башня в парке". Многоэтажные здания стоят на некотором расстоянии от улицы, на достаточно большом расстоянии друг от друга, и при этом часто еще отделены зеленой полосой. В то время, как исторически в России, и до сих пор в Европе была принята иная модель застройки, когда зеленая зона расположена в приватном пространстве внутри квартала, а малоэтажные здания вплотную прилегают к улице и друг к другу. При этом плотность жилого фонда получается ненамного меньше, а некоторое удорожание стоимости жилья компенсируется описываемыми в этой статье эффектами - сокращением расходов на уборку территории и охрану правопорядка. Эта разница строительным компаниям вполне может дотироваться государством.

Следующей теорией, рассматривающей аспекты уличной преступности является знаменитая теория разбитых окон. Она гласит, что при виде какого-нибудь беспорядка люди перестают вести себя цивилизованно и начинают гадить.

Сформулирована она в 80-х годах американскими исследователями Джеймсом Уилсоном и Джорджем Келлингом. Суть ее в том, что признаки беспорядка и неухоженности на улицах пробуждают в людях подсознательное желание нарушать порядок и дальше, вплоть до хулиганства. Авторами была проведена серия социальных экспериментов, в ходе которых они моделировали разные условия ("порядок соблюден", или "несоблюден"), и наблюдали, как это влияет на поведение прохожих. В условиях общего несоблюдения порядка прохожие бросали мусор на землю, пролазили в запрещенную дырку в заборе, и даже воровали деньги из торчащего в почтовом ящике конверта.

Теория разбитых окон тоже не любит больших открытых пространств и расстояний между зданиями.

Как понимаете, данная теория тесно связана с предыдущей. Получается что-то вроде связанной цепочки - многоэтажная застройка порождает беспорядок, беспорядок пробуждает дополнительный уровень противозаконной деятельности.

Ну а теперь - что же со всем этим делать. Конечно же, снести все многоэтажки, построенные за последние 50 лет, и возвести на их месте малоэтажные кварталы, не получится. Но мне на глаза попалась совершенно замечательная книга отечественного, советского архитектора А.В. Крашенинникова, аж 1988г. "Жилые кварталы". Она в общем-то ни в одном абзаце не говорит о средовой криминологии, но на мой взгляд вполне подходит для этой темы. Хочу вообще ее всячески похвалить и разрекламировать, потому что автор пишет в ней об общественных пространствах не хуже Яна Гейла, но при этом все адаптировано под нашу застройку, и потому выглядит понятнее и нагляднее.

Крашенинников использует совершенно тот же термин - "социальный контроль". Он приводит методику социально-пространственного анализа территории:





На территории микрорайона выделяются зоны, так или иначе контроллируемые разными группами людей - находящимися во дворах, идущими транзитом в свой район, или из дома к магазину. Если говорить о криминологии, то здесь есть только два дополнительных момента: первый, это добавление зрительного контроля из окон, и второй - дифференциация степени того, или иного вида контроля по времени суток.

Мы видим, что очень негативно сказываются характерные для нашей застройки "башня в парке" большие расстояния между зданиями и от окон до уличных тротуаров. При том, что подъезды жилых домов у нас обращены в сторону дворов, уличные тротуары и проходы между домами в вечернее время становятся очень опасным местом. Этому способствуют также характерные для нас "слепые" торцы зданий - с отсутствием окон. Зато у нас зелено, воздух свежий, и в макетах такие районы выглядят красиво :)

Таким образом на территории выделяются зоны в разной степени контроллируемые естественным наблюдением, выявляются наиболее слабо контроллируемые и пустующие пространства, и к ним применяются меры точечной компенсации. Например, на такой территории можно оборудовать собачью площадку - хозяева зачастую выгуливают своих питомцев в самое позднее время.

Среди других мер по увеличению зон социального контроля, или повышение его интенсивности например применяются:

Расширение приватной территории около подъездов вглубь двора. Установка возле подъездов забытых ныне лавочек с бабушками
Четкое определение границ двора, даже путем установки прозрачных и невысоких заборчиков дает жителям ощущение собственности
Ухоженные фасады зданий и дворы дают жителям ощущение комфорта и защищенности. Тем самым стимулируя более высокую активность в собственном дворе
Уменьшение количества подворотен, густых зарослей, темных мест и заброшенных зданий дает меньше возможностей преступникам скрыться
Высокие частые деревья сильно уменьшают просматриваемость территории из окон
Сокращение числа возможных транзитных пеших проходов сквозь квартал через слабо контроллируемые пространства
Снижение скорости движения автомобилей по улицам. Да, эта мера также способствует повышению уличной безопасности - из автомобиля на высокой скорости увидеть, что происходит по сторонам, затруднительно

То есть, улица должна создавать максимально дискомфортную для преступника атмосферу. Много глаз вокруг, мало пространства, чтобы появиться из неожиданного места, а затем скрыться и затеряться.
Также отметим еще одну особенность наших подъездов. У нас принято защищать доступ в подъезды железными дверями. Упрямая статистика вопреки данной мере утверждает, что 70% преступлений по-прежнему совершается в том числе в подъездах. Видеонаблюдение опять же мало помогает. На приведенных ниже картинках видно, что преступления совершаются прямо под камерой.

В Европе же зачастую дверь в подъезд вообще стеклянная, прозрачная. Это не только эстетичней выглядит, но и делает видимым с улицы холл подъезда, где и происходит большинство преступлений.


Таким образом, предлагаются следующие меры по перепланировке территорий наших микрорайонов и зданий (естественно, вопрос сноса зданий и перестройки 90% территории Москвы я не рассматриваю):

-Уменьшение высоты зеленых насаждений на придомовых территориях с целью улучшения просматриваемости улиц из окон зданий
-Улучшение городского освещения
-Увеличение зон персонального контроля во дворах перепланировкой
-Четкое разграничение дворовых территорий естественными и искуственными преградами
-Повышение прозрачности территорий и сокращение проходов, подворотен, темных мест, заброшенных строений и прочих мест, где -потенциально могут скрываться преступники
-Стимулирование собственников и арендаторов жилья в многоквартирных домах на благоустройство и наведение порядка на территории
-Контроль благоустройства и чистоты в районе, дворах и подъездах муниципальными службами
-Воспитание в населении чувства собственничества за территорию двора и города
-Замена железных дверей в подъездах на прозрачные
-Развитие общественных пространств в районах
-Стимулирование присутствия горожан во дворах, на улицах и общественных пространствах до позднего времени и в любое время года
-Привлечение органов МВД к планировке жилых территорий
-Проведение комплексного анализа территорий, выявляение пустующих пространств, перепланировка

http://ru-architect.livejournal.com/

Александр Ложкин. Очерк 3. Город как проект

Первым крупным реализованным градостроительным проектом, направленным на ликвидацию проблем, возникших в результате индустриальной революции, принято считать реконструкцию Парижа, предпринятую Наполеоном III и бароном Жоржем Османом во второй половине XIX века. Назначенный в 1853 году префектом департамента Сена, Осман столкнулся с массой проблем, таких как загрязнение питьевой воды, которая бралась из Сены, в которую без очистки сливались канализационные стоки; необходимость реконструкции канализации; организация парков и кладбищ и нехватка площадей для них; существование огромных районов трущоб, а также неорганизованное уличное движение, ставшее к тому времени чрезвычайно интенсивным. Осман взялся «придать единство и трансформировать в успешно функционирующее целое огромный рынок и необъятную мастерскую парижской агломерации». [1] Решение проблем во многом основывалось на опыте Великобритании, где Наполеон III побывал с визитом в 1855 году, но Осман предложил куда более радикальные меры. Старые крепостные стены были снесены, огромные районы расчищены от застройки, 536 километров старых улиц заменено 137 километрами новых широких, засаженных деревьями, хорошо освященных бульваров, прорезавших историческую ткань и связавших между собой главные точки города и его основные районы.

При Османе также были разработаны стандартные типы жилых зданий и унифицированные фасады, стандартные элементы городского дизайна. Где возможно, оставлялись незастроенные общественные пространства, сохранялись «легкие города» – Булонский и Венсенский леса, множество мелких парков и кладбищ. Был реконструирован водопровод и канализационная система.

Опыт Парижа позже многократно применялся в старых городах Европы. Использовали его и при реконструкции Москвы по Генеральному плану 1935 года, когда были снесены стены Китай-города, а городская ткань разрезана широкими проспектами. Даже сегодня Москву пытаются лечить по «рецепту Османа», связывая скоростными «хордами» различные части города. Лечение болезней города через радикальное хирургическое вмешательство представляется простым радикальным методом, способным решить все проблемы. Как показывает уже полуторовековая практика, если оно и помогает, то ненадолго. Впрочем, многие из впервые примененных Османом методов оздоровления города, например, развитие общественных пространств и превращение лесов в парки, сегодня успешно применяются градостроителями самых разных школ.


Бульвары Парижа, проложенные в исторической части города по плану Османа.


Также с последствиями Промышленной революции связано появление в конце XIX века в Северной Америке совершенно другого типа города. Увеличение производства металла, появление металлического каркаса, изобретение в 1854 году Элишей Отис безопасного лифта сделали возможным строительство многоэтажных зданий и, соответственно, интенсивное использование городского центра. Одновременно появление пригородного пассажирского железнодорожного сообщения, подземного и надземного метрополитена (в 1863 году в Лондоне, в 1868 году в Нью-Йорке и в 1896 году в Чикаго), электрического трамвая (1881) сняло транспортные ограничения на пространственную экспансию и позволило рассматривать пригород как практически неисчерпаемый резерв расширения города.


План Чикаго конца XIX века показывает, как снижалась плотность застройки и плотность улично-дорожной сети по мере развития города на периферию.


Сочетание двух противоположных по характеру типов застройки – высокоэтажной высокоплотной деловой, сконцентрированной в компактном центре (даунтауне) и малоэтажной низкоплотной жилой вокруг даунтауна (субурбия), возникло в Чикаго во время строительного бума, последовавшего после большого пожара 1871 года и впоследствии распространилось на всю Северную Америку. После того, как Форд сделал автомобиль значительно более доступным, американская модель, сочетающая сверхурбанизированный центр и дезурбанизированный пригород, стала казаться панацеей решения проблем современного города. Фрэнк Ллойд Райт писал в 1930 году: «Придет день, и нация заживет в одном раскинувшемся на всю страну городе... Местность будет единым, хорошо распланированным парком со зданиями, расположенными на больших расстояниях друг от друга; каждый найдет здесь отраду и уют. Деловая часть города будет наполняться людьми к 10 часам утра и пустеть в 4 пополудни в течение трех дней в неделю. Оставшиеся четыре дня посвящаются радостям жизни». [2]


Карта графства Монро на севере штата Нью-Йорк хорошо иллюстрирует структуру типичного американского города. Маленькое колечко в центре – даунтаун города Рочестера, плотно застроенный небоскребами. Вокруг бескрайние поля малоэтажных пригородов с общей сеткой улиц, где городки плавно перетекают один в другой.


Маленькое колечко в центре – даунтаун города Рочестера, плотно застроенный небоскребами. Вокруг бескрайние поля малоэтажных пригородов с общей сеткой улиц, где городки плавно перетекают один в другой.


Даунтаун Рочестера.


Недостатки такой модели сегодня стали очевидны. Появившаяся благодаря развитию общественного транспорта, американская субурбия с течением времени всё более ориентировалась на индивидуальный транспорт в качестве средства передвижения. Низкая плотность застройки делала любой общественный транспорт неэффективным и с 1940-х годов зона его обслуживания стала снижаться. Сторонники американской модели выдвигали гипотезу, что проблемы территориального роста городских агломераций будут нивелированы за счет высокоскоростных автомобильных сообщений. Известный специалист по транспортному планированию Вукан Вучик констатирует, что с годами этот энтузиазм упал: автомобильно-ориентированные города столкнулись с проблемой хронических пробок, а во многих случаях и с ухудшением качества городской среды в целом [3]. Ориентация на индивидуальный автомобиль, как единственное средство передвижения, привела к тому, что центры притяжения, такие как торговля, кинотеатры, спортивные сооружения, стали строиться не в центрах городов, а на периферийных автострадах, в местах, удобных для подъезда и парковки. Жилые пригороды были полностью монофункциональны, их сервисные функции (магазины, школы, общественные учреждения) концентрировались в локальных подцентрах, куда приходилось добираться опять же на машинах.


Расползание городов и уход важных общегородских функций на окраину привели к деградации центральных районов.

Успешные горожане предпочитают комфортабельные single-family дома в пригородах с хорошей экологией, а в даунтаунах и в прилегающих к ним когда-то богатых районах стали селиться беднейшие слои населения, люди, которые не могут позволить себе купить автомобиль: городские центры стали единственным местом, которое обслуживается общественным транспортом. Естественно, маргинализация даунтаунов лишь стимулирует миграцию из них и уход тех общегородских функций, которые до сих пор еще сохранялись. Центры стали покидать даже бизнес-структуры: строительству и дорогостоящей эксплуатации небоскребов многие корпорации предпочитают покупку пары гектаров земли на периферии, на одном из которых строится одно- или двухэтажный офис-моноблок, а на втором организуется открытая парковка для сотрудников. Города перестают быть местом встреч, пересечений и межличностных коммуникаций, а следовательно и генераторами идей, новаций и бизнесов.

С ростом автомобилизации стало очевидно, что городское пространство в принципе не способно вместить в себя то число автомобилей, которое желают иметь заинтересованные в собственной мобильности горожане. Вучик свидетельствует, что наиболее тяжелые заторы наблюдаются в Лос-Анджелесе, Детройте и Хьюстоне – городах, где построены самые мощные сети фривэев. При этом, отмечает Вучик, вернувшиеся из Европы американцы расточают похвалы городам, которые они посетили. «Почему у нас нет таких оживленных и красивых городов, как Брюссель, Мюнхен или Осло?», – спрашивают они. [4] Лишив города привлекательной среды, североамериканская урбанистическая модель лишь на время смогла дать взамен свободу перемещения. Эта свобода закончилась в тот момент, когда стала действительно всеобщей. Тотальная автомобилизация и расширение границ застраиваемой территории не могут решить проблем городов даже тогда, когда, как в Соединенных Штатах, процесс увеличения числа автомашин в личном пользовании растянут на многие десятилетия и сопровождается адекватным строительством транспортной инфраструктуры. Когда же, как в России, Китае или Индии рост автомобилизации носит взрывной характер, транспортный коллапс наступает значительно быстрее.

Мы еще вернемся к транспортной проблеме в одном из следующих «Очерков», а пока хочу лишь заметить, что часто звучащие ныне призывы к расширению российских городов и развитию массовой малоэтажной застройки в пригородах представляются мне весьма опасными. Да, у нас, как и в Америке, много земли, но негативные последствия такого строительства аукнутся и социальными, и экономическими проблемами.



Схема города-сада Э.Говарда


Третьей из моделей, возникшей в самом конце XIX века и получившей широкое распространение по всему миру, стала модель города-сада, предложенная Эбенизером Говардом. В 1898 году в книге «Завтра: мирный путь к реальной реформе» он изобразил концентрический город-сад, окруженный рельсовой дорогой, которая должна была ограничивать его развитие. Говард задумал свой город, численность которого не должна была превышать 32-58 тыс. жителей как экономически самостоятельное поселение, производящее немного больше, чем необходимо для собственного потребления. Говард назвал его «Рурисвилл» (от латинского «поместье», «вилла», что подчеркивало его полугородской характер и предполагало сочетание лучших качеств городской и сельской застройки. Сеть из нескольких таких городков, соединенных железнодорожными линиями между собой и с общим центром, образовывала единую агломерацию с неселением около 250 тыс. человек. Каждый из городов-садов представлял из себя круг с центральным парком в середине, в котором размещались общественные учреждения, окруженным малоэтажной жилой застройкой. Радиус жилой застройки должен был составлять примерно 1 километр. Она окружена зеленым поясом, на его внутренней стороне строятся школы, детские сады и церкви, на внешней, выходящей на кольцевую авеню – административные здания. На внешнем кольце города находятся фабрики, заводы и склады, выходящие на железнодорожные пути. Город рассечен на 6 частей бульварами, соединяющими центр и периферию. Земля вокруг города не принадлежит частным лицам, не может быть застроена и используется исключительно для сельского хозяйства. Расширение его не предполагается, единственный возможный сценарий развития – строительство за пределами сельскохозяйственного пояса нового города-спутника.



Город-сад Ле Логис близ Брюсселя. Фото: Wikipedia, GNUFDL1.2


К началу ХХ века проблемы «старых» городов были столь очевидны, а рецепты Говарда столь убедительны, что его книга была переведена на многие языки и быстро стала бестселлером. В Англии и в других странах, в том числе в России, возникают ассоциации и общества городов-садов. В Англии строятся города-сады Лечворт и Вельвин, в Бельгии Ле Ложи, в Германии строятся пригороды-сады в Гамбурге, Эссене и Кенингсберге. Впрочем, особой популярностью они не пользовались, и в конце 1920-х годов в Лечворте жило всего 14 тысяч человек, а в Вельвине 7 тысяч. Построенный по проекту Гауди парк Гуэля в Барселоне первоначально задумывался как район-сад, но желающих строить там не нашлось.


Проект города-сада в Барнауле, арх. Иван Носович



Проект города-сада Новосибирск, инж. Иван Загривко

Идеи Говарда в первом-втором десятилетии ХХ века были широко распространены и в России. В 1918 году архитектор Иван Носович предлагает проект города-сада для восстановления разрушенного пожаром Барнаула. Идеи концепции города-сада можно увидеть в проектах генерального плана Новосибирска Ивана Загривко (1925 год), полностью или частично реализованных в 1920-е гг. поселках в Москве, Иваново, Ростове-на-Дону, Новокузнецке. В генеральном плане Бориса Сакулина (1918 год) Москва рассматривается как гигантская агломерация, включающая в себя Тверь, Ржев, Тулу, Владимир и Рыбинск, построенная по принципу иерархически организованной сети городов-садов. Иван Жолтовский в проекте «Новой Москвы» также рассматривает ее развитие через организацию кольца пригородов-садов.


Генеральный план Москвы, арх. Борис Саккулин


Идеи города-сада в модифицированном виде реализовывались и во второй половине ХХ века. После Второй мировой войны программа строительства городов-спутников вокруг Лондона была реализована в Великобритании. Рассчитанная переселение почти миллиона человек с целью разуплотнения британской столицы, она провалилась: к 1963 году в города-спутники переехало всего 263 тыс. человек.

Идеи города-сада прочитываются и в концепции академгородков, строительство которых началось в СССР в 1960-е годы. Первый из них, Новосибирский Академгородок был рассчитан на 40 тысяч жителей и не предполагал дальнейшего расширения. Как и города-сады Говарда, он был построен на сочетании жилых и зеленых зон, правда, в отличие от говардовского проекта, в Академгородке был применен не радиально-кольцевой, а новомодный принцип «свободной планировки».

Судьба Академгородка схожа с судьбой многих пригородных районов-садов в мире. Как и они, он постепенно превратился в спальный район, связанный с городом мощным потоком ежедневных миграций [5].

Проблема городов-садов, как и академгородков, как и строящихся до сих пор спальных микрорайонов, в том, что они рассматриваются архитекторами как проект. Архитекторы предполагают, что осуществление, реализация проекта в той форме, в какой они зафиксировали его на бумаге, есть его завершение. Но даже для зданий это не так, дом лишь начинает свою жизнь в момент принятия в эксплуатацию и дальнейшие метаморфозы могут быть непредсказуемыми. В еще большей мере вышесказанное относится к такой сложной системе, какой является город. Проект города или района не может быть реализован единовременно и должен предусматривать механизмы, которые позволяют в течение длительного времени осуществлять задуманное авторами. Такой подход, в котором города рассматривались как некая медленно работающая самовозводящаяся машина, был предъявлен вскоре после опубликования книги Говарда. Но об этом – в следующей серии наших очерков.

[1] F. Choay. L'Urbanisme, utopies et realites. Paris, 1965. Цит. по: Фремптон К. Современная архитектура: Критический взгляд на историю развития. М.: 1990. С.39.

[2] Цит. по: Новиков К. Строитель прерий // Коммерсантъ Деньги, 04.06.2007, № 21(628).

[3] Вучик В.Р. Транспорт в городах, удобных для жизни. М.: 2011. С.32.

[4] Там же. С. 81

[5] Подробнее см.: Ложкин А.Ю. Судьба утопии // Проект Россия, 2010, №48. URL: http://alexander-loz.livejournal.com/123023.html


http://archi.ru/agency/testing_news_current.html?nid=44610#_5

О планировке пригородных микрорайонов в США

Есть еще одна особенность устройства американских пригородов, с которой я столкнулся сам. Называется эта особенность французским словом cul-de-sac, что дословно означает «дно сумки». Так в США уже много десятилетий именуют улицы, не имеющие сквозного проезда, иначе говоря, тупики. Многие районы страны в результате такой застройки напоминают крону дерева: есть ствол (скоростное шоссе), от него отходят большие ветки (главные улицы), от которых отходит множество небольших веток-улиц самой замысловатой конфигурации, и все они тупиковые.


Причин для такой планировки участков было несколько.
Во-первых, это заметно помогает снизить объем автомобильного трафика на тупиковых улицах - мимо твоего дома проезжает минимальное количество машин, собственно, едут только твои соседи.
Во-вторых, планировщики и архитекторы могут более эффективно использовать пространство, поставить там больше домов, нарезать больше участков, что выгодно не только им, но и потребителям, ибо растет предложение.
В-третьих, на таких улицах, как правило, нет четырехсторонних перекрестков и количество аварий там минимально. (по другим исследованиям, в тупиковых районах аварий действительно меньше, зато смертельных исходов при авариях с участием велосипедистов, например, больше)

В какой-то момент американцы поняли преимущества жизни в тупиках, и стоимость недвижимости на таких улицах пошла вверх. По разным опросам, до 85% американцев, имеющих собственные дома, хотят жить в cul-de-sac'ах. Поэтому в среднем цена дома там на 25-30% выше, чем цена подобного дома на главной или сквозной улице.



Есть ряд особенностей жизни в тупиках. Там гораздо выше социальная активность соседей, которые чувствуют себя полными хозяевами улицы и не только занимаются ее благоустройством и уборкой, но и общаются между собой больше, чем где-либо еще в пригородах. Очевидно, что эти улицы гораздо более безопасны с точки зрения уличной преступности, там заметно ниже число регистрируемых полицией взломов домов и краж с частных участков. Соответственно, дешевле стоит установка системы безопасности, да и сама система может быть попроще.

Однако жизнь в cul-de-sac'е имеет свои минусы. Их тоже немало - от более долгого пути, который приходится проделывать желтому школьному автобусу, который утром собирает детей в школу, а вечером развозит по домам, до очевидных трудностей, с которыми сталкиваются машины «Скорой помощи» или пожарных. Их путь в среднем увеличивается на 10%.


Площадка в конце тупика диаметром не менее 90 футов - чтобы могла развернуться пожарная машина

Некоторые американцы опасаются тупиковых улиц, объясняя это тем, что, если с тобой случится что-то неприятное, например ты станешь жертвой уличного преступления, шансы на то, что кто-то это заметит, у тебя невелики. Никто не увидит лежащее в кустах тело или еще какие-то свидетельства преступления, поскольку народу на улице немного, а после наступления темноты вообще никого нет. Существуют даже удивительные исследования, показывающие, что жители домов, расположенных на таких улицах, весят в среднем на 3 кг больше, чем жители сквозных улиц или горожане. Можно только гадать, почему.


Вот и возможное объяснение - расстояние, которое может покрыть пешеход за 5 минут ходьбы в районе cul-de-sac и в традиционной городской планировке; люди из тупиков просто мало ходят пешком

Огромный минус этих мест - они невероятно скучны. Отличительным признаком этих мест является не только отсутствие активной социальной жизни, но и бросающееся в глаза отсутствие людей на улицах, вернее, отсутствие пешеходов. Более того, во многих хороших и дорогих районах в принципе нет такой вещи, как тротуар


В хороших жилых районах, как правило, висят знаки, сообщающие, что за безопасностью на улицах взаимно наблюдают соседи и созданные ими специальные группы в помощь полиции. Любого чужака на таких улицах видно сразу. Если он идет пешком и при этом у него нет собаки и он не в спортивном костюме, или просто выглядит подозрительно, а то и вообще проходит мимо дома уже в третий раз - владельцы недвижимости сразу вызовут полицию, и прохожего проверят. То же происходит и в случае, если кто-то замечает незнакомую машину перед домом соседа, а самого соседа не видно.

В таких районах люди рано ложатся спать и рано встают. В десять вечера рестораны, в том числе самые лучшие, уже закрыты. Однако отчасти именно из-за этого то или иное место отлично подходит для жизни с детьми - у них практически нет соблазнов.

Как бы то ни было, социологи, архитекторы и дизайнеры спорят, но пока американцы уверенно предпочитают жить на улицах, ведущих в никуда.

текст из книги Злобина Н.В. "Америка... Живут же люди!"



Лично по мне так:

Эта ситуация показывает, как важно учитывать психологический фактор. Для кого и для чего проектируется данная застройка. После суеты и беготни рабочей недели классно здесь провести уикенд, но жить постоянно здесь будет скучновато. Тем более зависимость от соседей - какие попадутся. Попадутся нудные - либо закатаешь их в асфальт, либо сам сбежишь куда подальше от них.

Александр Ложкин. Очерк 2. Рождение градорегулирования

Город Крумлов в Чехии – типичный пример стихийно сложившегося средневекового города. Фото с сайта caas.by


В первом из «Очерков» мы остановились на том, что выработав в течение столетий приемлемую модель городской среды, человеческая цивилизация после XII-XIII веков надолго оставила поиски каких-то принципиально новых моделей городов, локально совершенствуя и оттачивая существующую. Традиция была лучшей гарантией сохранения достигнутого качества жизни и общество было более-менее удовлетворено этим качеством, не требуя иного. Большинство городов в течение столетий не имело каких-либо планов развития, но если они и создавались, плановая застройка отличались от поселений, складывавшихся стихийно, лишь регулярностью сетки кварталов. В некоторых странах, например в России, власти с конца XVIII века пытались «устранить безобразия» городов, высочайше утверждая планы и спуская из Петербурга каталоги «образцовых проектов». Озабоченность регулированием застройки возникала, как правило, после серьезных стихийных бедствий (так, Комиссия о Санкт-Петербургском строении была создана в 1737 году после пожаров в Морской слободе, а Комиссия о строении Москвы в 1813 году для ликвидации последствий наполеоновского нашествия).


Редкий пример города XVI века, построенного по продуманному плану. Венецианская коммуна Пальманова на севере Италии, архитектор Винченцо Скамоцци. Фото с сайта alcasale.eu



И вдруг, начиная с рубежа XVIII-XIX веков, города начинают серьезно меняться, увеличивая свою территорию и население. Кентон Фремптон пришет в «Современной архитектуре»: «Город с ясно выраженными границами, существовавший в Европе на протяжении предыдущих пяти веков, полностью изменился за одно столетие под влиянием небывалых технических и социально-экономических сил, многие из которых возникли впервые во второй половине XVIII века» [1]. Именно в XIX веке начинается серьезный поиск архитекторами новых моделей городского развития, альтернативных традиционному городу. Что же произошло?

Ответ находим у авторов, которых лет тридцать назад было принято цитировать по любому поводу:

«Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые. Покорение сил природы, машинное производство, применение химии в промышленности и земледелии, пароходство, железные дороги, электрический телеграф, освоение для земледелия целых частей света, приспособление рек для судоходства, целые, словно вызванные из-под земли, массы населения, – какое из прежних столетий могло подозревать, что такие производительные силы дремлют в недрах общественного труда!»

Карл Маркс, Фридрих Энгельс. «Манифест Коммунистической партии», 1848 [2]

Великая промышленная революция началась, как известно, с бурного развития текстильной промышленности в Англии. Ткачество, которое было зимней надомной работой крестьянских семей, вдруг стало производством, требующим концентрации людей и энергетических ресурсов. В 1733 году Джон Кей изобрел ткацкий станок с быстрым челноком, положив начало цепи изобретений в ткацкой промышленности. В 1741 году близ Бирмингема открылась фабрика, прядильную машину на которой приводил в движение ослик. Через несколько лет ее владельцы открыли фабрику уже с пятью прядильными машинами, а в 1771 году на фабрике Аркрайта прядильные машины использовали в качестве двигателя водяное колесо. Уже через 15 лет в Манчестере насчитывалось 50 прядильных фабрик [3], а к 1790-му году – 150. Изобретение Эдмонтом Картрайтом парового ткацкого станка в 1784 году привело к созданию крупномасштабных текстильных производств и строительству многоэтажных фабрик. В 1820 году в Англии насчитывалось 24 тысячи паровых ткацких станков [4] и к середине XIX века ручное ткачество в Великобритании практически исчезло.

Развивались машиностроение и металлургия. Заводы были привязаны к источникам энергии, в качестве каковых первоначально использовались водяные колеса, а позже паровые машины, и требовали большого количества рабочих. Начинается бурный рост промышленных городов.

Главным источником пополнения армии наемных рабочих стали переселяющиеся в города крестьяне. Только с 1880 по 1914 год 60 млн европейцев переселились из деревень в города. Быстрый рост го¬родского населения и внутренняя миграция в XIX веке стали практически повсеместно массовым явлением в Европе. В ряде стран городское население к началу XX века стало преобладающим (в Бельгии по переписи 1910 года оно составляло 54 %, в Ве¬ликобритании (1911 год) — 51,5 %). В Германии в 1907 году оно составляло 43,7 %, во Фран¬ции в 1911 году — 36,5 % всего населения.


Рост городов в XIX веке
Изобретение паровой машины Джеймсом Уаттом в 1778 году и паровоза Ричардом Тревитиком в 1804-м, развитие металлургии, увеличение производства железа в 1750-1850 годах в 40 раз и массовое производство чугунных рельсов приводят к строительству первой общественной железнодорожной ветки в 1825 году. В 1860-м в Англии уже около 10 тысяч миль железнодорожных путей. В 1807 году по Гудзону плывет первый пароход, в середине XIX века получают распространение паровые локомобили. С 1828 года по улицам городов тянут вагоны сначала лошади (конка), а с 1881 года электрические трамваи. В 1866 году Пьер Лалман патентует велосипед. В 1885 году из ворот мастерской Бенца выезжает первый автомобиль. Всё это привело к необычайному повышению мобильности населения, возможность быстро перемещаться на большие расстояния стала общедоступной.

Города перестают вмещать растущее население, но развитие транспорта позволяет их расширить. После революций 1848 года в Европе повсеместно сносятся крепостные стены. Город утрачивает четкие границы и сливается с пригородами.

Началось массовое строительство домов с дешевым жильем для рабочих, возводимых рядом с фабриками. Подход к их проектированию был схож с нынешним российским подходом к проектированию «эконом-класса», застройщики экономили на всём. Фремптон пишет, что подобные перенаселенные постройки отличались плохой освещенностью, вентиляцией, недостатком свободного пространства и самыми примитивными санитарными устройствами, такими, как общие туалеты на улице. Был недостаточен или вовсе отсутствовал вывоз бытовых отходов. Такая же проблема чрезмерной перенаселенности возникла и в старых районах. Если под перенаселением понимать проживание в каждой комнате, включая кухню, более двух человек, то в перенаселенных квартирах обитали: в Познани – 53 %, в Дортмунде – 41 %, в Дюссельдорфе – 38 %, в Ахене и Эссене − 37 %, в Бреслау – 33 %, в Мюнхене – 29 %, в Кельне – 27 %, в Берлине – 22 % рабочих. Были перенаселены 55 % квартир в Париже, 60 % в Лионе, 75 % в Сент-Этьене [5]. Была также распространена «сдача коек постояльцам», практиковавшаяся семьями, снимавшими квартиры. В Лондоне встречались объявления о сдаче части комнаты, причем мужчина, работавший днем, и девушка, работавшая прислугой в гостинице ночью, должны были пользоваться одной постелью [6]. Современники в середине XIX века писали, что в Ливерпуле «от 35 до 40 тысяч населения живёт ниже уровня почвы – в погребах, не имеющих вовсе стока…». Устаревшая канализация в городах, где она вообще была, перестала справляться с возросшими стоками.

Всё вышеперечисленное привело к резкому обострению эпидемиологической обстановки, и в первой половине XIX века по Европе прокатилась череда эпидемий сначала туберкулеза, затем холеры. Именно это заставило власти обратить внимание на необходимость регулирования застройки, создания правил и градостроительных проектов. Не стремление к красоте, а лишь необходимость устранения негативных последствий стихийного нерегулируемого развития сверхбыстро развивающихся городов привела к появлению градостроительства в том смысле, который мы сегодня вкладываем в этот термин, и сделала его обязательным видом деятельности.

В 1844 году в Англии создается Королевская комиссия по состоянию больших городов и населенных районов, в 1848 году там принимается Акт об общественном здравоохранении, возлагающий на власти ответственность за содержание канализации, сбора отходов, водоснабжение, городских дорог и кладбищ. В 1868 и 1875 годах принимаются законы о расчистке трущоб, а в 1890 году – Акт о жилищном строительстве для рабочего класса. Это был первый опыт градорегулирования в мире – создания системы законов и норм, определяющих правила застройки и хозяйствования в городах. И именно в этот период начинается поиск идеальной модели города, соответствующей изменившимся реалиям. Создаются проекты фабричных поселков и городов. Шарль Фурье выдвигает утопическую идею коммун-фаланстеров, позволяющих перейти к новому совершенному обществу. Наиболее яркими примерами нового градостроительства, оказавшими серьезное влияние на развитие городов в следующем веке, стали реконструкция Парижа, инициированная Наполеоном III и префектом департамента Сена бароном Жоржем Османом, строительство Чикаго после большого пожара 1871 года и концепция города-сада Эбенизера Говарда. Но об этом в следующем очерке.

[1] Фремптон К. Современная архитектура: Критический взгляд на историю развития. М.: 1990. С. 33.

[2] Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Том 4. М.: 1955. С.217

[3] Чикалова И.Р. У истоков социальной политики государств Западной Европы. URL: http://www.socpolitika.ru/rus/social_policy_research/applied_research/document469.shtml

[4] Фремптон К. Указ. Соч. С.33.

[5] Кучинский Ю. История условий труда в Германии (1800-1945). М.: 1949. С.189.

[6] Ностиц Г. Рабочий класс Англии в девятнадцатом столетии. М.:1902. С. 577


http://archi.ru/agency/news_current.html?nid=44480

Архитекторы: EDDEA (Испания)
Место: Московская обл., Ленинский р-н
Состояние: проект победил на международном конкурсе

До кризиса инвесторы собирались построить не один новый город, Но всерьез о новых подходах к градостроительству заговорили после пермского генплана. конкурс на 150-тысячный город за Южным Бутово выиграло — причем у авторов пермского проекта — испанское бюро EDDEA.

Никита Токарев
архитектор (бюро Panacom):

В объемной архитектуре мы худо-бедно во вполне сравнимой с Европой ситуации живем, есть у нас хорошая архитектура — мало, но есть. А градостроительство находится в абсолютно другом положении — его практически нет. Во-первых, оно больше двадцати лет просто было в коме, с середины восьмидесятых его просто не существовало. А когда оно начало из комы выходить, выяснилось, что ничего, кроме советского микрорайона, и не существует. В новых экономических и социальных условиях он не работает — хотя фактически продолжает существовать. Получается замкнутый круг, потому что, с одной стороны, есть градостроительные нормы, которые написаны под модель микрорайона, а с другой — домостроительные комбинаты, которые обслуживают именно эту модель. В результате все российские города вынуждены развиваться в этом русле. Это дикость и реально мешает многим процессам.

Конкурс на город А101 стал первой попыткой что-то в этом направлении сделать, применить к России мировой градостроительный опыт, в котором не микрорайон, а квартал становится единицей. Почему квартал лучше? Первое и главное — это ясное разделение общественного и частного или получастного. В советском микрорайоне есть квартира — и все остальное. Гигантский избыток общественного пространства, которое невозможно поддерживать, поскольку его безумно много. И полное отсутствие промежуточной ситуации — дворов, получастных пространств, которые принадлежат группе людей. Квартал этот вопрос решает и при этом имеет большой городской периметр и большое количество первых этажей, а значит, дает совершенно другой выход общественных площадей для торговли, обслуживания. Город начинает жить нормальной жизнью, смешиваются разные функции. Кроме того, микрорайон эффективен при этажности в шестнадцать, семнадцать этажей, а квартал дает высокую плотность при меньшей этажности — что уже хорошо, экология жизни улучшается. И этот проект ценен именно как первая реалистическая попытка выйти за пределы советского градостроительства. Это грандиозная задача сама по себе. Она сравнима разве что с программой индустриального строительства хрущевок.