Когда я открыла дверь своим ключом, зашла в свою комнату - я увидела чужие вещи. На кровати лежала куртка, несколько тетрадок, на полу стояла разинувшая пасть сумка, расчестка валялась на тумбочке, а на стене, оком Моpдора -
зияла золотая медаль.

Я не поверила своим глазам и подошла по ближе.
Да, точно, золотая медаль за окончание средней школы.

Вот он, мой вердикт, конец вольной одиночной жизни.
" Подселение" которым мне грозилась комендантша, несмотря на существенную доплату и дорогие подарки - волпотилось таки.

Девочку-золотую медаль звали Ж. И она теперь будет жить здесь. Делить мой персональный рай.

Я опустилась на свою кровать. Вещи, раскиданные по комнате новой соседкой, явно оскорбляли мое святое жилище. Какие то модные шампуни, женские журналы, банки с чем то мясным и жирным, о боже!- плюшевый медведь с флагом рф вместо шарфа. Медаль смотрела на меня со стены надменно и даже торжествующе, как мне показалось.

Мне захотелось выпить чаю, но в маленьком закутке, служившем кухней и столовой, отделенном от комнаты двумя шкафами - стояли чужие нахальные нелепые огромные кружки и тоже как бы посмеивались, заявляя о своих правах. Мне расхотелось чаю и захотелось выйти вон.

В шкафу, рядом с моим любимым замшевым пальто("падшей гимназистки"- как любил шутить про него И.), висела черная куртка с надписью "Лав" - стразами. Капюшон у куртки был отделан фальшивым зайцем и пах резким запахом дезодоранта.

Я взяла пальто и оделась. Забыла блокнот и вернулась к рабочему столу. На столе мои книги с трактатами Бахтина были сдвинуты( с подчеркнутой небрежностью), а Роллан Барт и вовсе валялся на полу. Я подняла книгу. На французском. Великий философ и лингвист сочувственно и иронично улыбался с обложки. Я поставила книжки на полку. Вытерла стол и только тут заметила, что кто то рылся в моем блокноте. Я быстро сложила блокнот с рисунками, карандаши, линеры, ручки в сумку и вылетела за дверь.

На дворе светило солнце. Длинные теплые ноги Весны оставили проталины на газонах. Гора Машук сегодня в моем полном распоряжении.

Я раскрашу небо серым, выкрашу глаз голубым, открытый рот красный, черные падающие из него на белые глубины тела слова обрастают, взрываются корнями, раздвигают кожу и смотрят на тебя, приветствуют тебя розовыми лепестками. Ты проваливаешься по колено, по грудь, по шею в розовую чащу, не чуя под ногами дна. Меня можно пить стаканами, как молоко, во мне можно утонуть, как в трясине, - только белая маска лица останется плавать по поверхности в розовых цветах, трагедия и комедия, и льющаяся белая вода. Во мне можно полоскать ноги, смывая дорожную усталость и пыль. Ты ведь шел так долго. Я не представляю себе, что может заставить так долго идти - опираясь на посох - ты осторожно тычешь в меня им, пока я сплю, и, убедившись в моей бездонности, ныряешь в меня целиком. Белые мухи танцуют у своих отражений в стеклах домов и автомобилей, белая взвесь опустилась на город. Мы покидаем его по тонкой тропинке сквозь сгоревший поваленный лес, мы карабкаемся вверх, в небо по скалам, цепляясь за черные корни, измазанные углем - только глаза выдадут нас в темноте.

Общежития находятся рядом с институтом, общежития находятся в городе среди труб и деревьев, общежития находятся в случайных комнатах на верхних этажах пожарной части и городского театра. Вахтёр на входе стоит на страже между хаосом и порядком – между теми, кого он пустил, и теми, кого пускать ни в коем случае не следует. Последние остаются снаружи и замышляют коварные планы по проникновению, липнут к стенам и карабкаются по ветвям, кричат «Даша, выходи». Но неизбежно падение вахтёра перед тёмным вечерним вином, плещущимся перед самым его лицом в стеклянном шаре, неизбежно – перед входом в ночь, полную хихикающих перешёптываний в полутёмных коридорах.

*

Здравствуйте. Люди зовут меня Б. – потому что для меня нет подходящего имени, «Б. до него добрался», Б. – как в слове Буританин, Бранкбилизатор, Белоцебаптор. Я прыгаю и скачу, обожаю прыгать и скакать, но больше всего я люблю быскакивать и набрыгивать. Я люблю себя и свой большой рот от шеи до паха, я проглочу тебя целиком – никуда не уходи, оставайся дома – я люблю ночной город и ждать в тени, мне нрабится играть, я люблю свои зубы, гладить клыки, сначала я откушу самую малость, чтобы ты побежал, ха, это и укусом-то сложно назбать, и закричал – люблю, когда кричат, но больше всего люблю, когда кричат внутри, когда никто не слышит – б, б, б – только это и раздаётся на пустых улицах.

*

И стало так. Здания среди деревьев, туман, раннее утро. Крик петуха. Двое разнорабочих, оба с двумя высшими, тащат между кустами по тропинке к заднему входу огромный ящик. Половина окон уже зажглась. Мы спешим в институт полшестого, пока не начались занятия. Твоя ледяная рука легко проникает под одежду и легко согревается там, пальцы оттаивают, и мы идём так же быстро, не поспевая друг за другом, и ты выходишь из меня на входе в институт, и кто-то шутливо целует нас, пока мы целуемся, да, это опять они, не задерживаемся (поцелуй), пока нас обтекает толпа, запечатлевая на неловко вынутые из кармана сотики до того, как губы разомкнутся, мы присоединимся к ней, взбегающей через две ступеньки, открывающей глаза и методички на странице, и рассветный луч падает на преподавателя, втыкающего маленький ключик между рёбер в своё разбитое сердце, и строчки перед глазами оживают, закручиваясь в единый текст его жизни, и позже, когда он дымит на переменке на входе, он всё никак не может успокоиться, вдыхает и выдыхает, не затягиваясь, всё ещё продолжая вещать для тех, кто вышел вместе с ним, он не замолкает со звонком, строчки методички ещё не разошлись перед глазами, завод ещё не кончился.

Мне не на чем писать - но, возможно, это и не нужно. Молчать - просто потому, что не с кем поговорить. Это может быть парень или весенний вечер, это может быть поезд - слишком громкий, чтобы расслышать хоть что-нибудь. В любом месте и времени, где меня оставили в покое, и красный медленно меркнет, уступая чёрному - как нажатая кнопка, или стоп-сигнал остановившейся машины, остановившейся окончательно. Я пыталась и буду пытаться снова.

Существует клетка, но ты не знаешь об этом, клетка, висящая высоко над огнями города; в тёмном небе, наг и истощён, он парит и уподобляется облаку, он испаряется и течёт сквозь пальцы. У него на руке часы, и часы всегда показывают точное время. Он смотрит на часы, смотрит на меня, смотрит вниз на освещённые улицы:

- Посмотри, вон там ты идёшь, видишь - остановилась под фонарём? - бывают моменты, когда мой взгляд замирает в небе, цвет стекает по горлу и под одежду. - Ты идёшь домой, ты приходишь домой, а там никого нет - маму опять где-то носит, забыла выключить свет в прихожей, и в доме тепло - её теплом. И фотографии её, смеющейся и молодой, в альбоме, которого у неё никогда не было, на журнальном столике перед телевизором, плывут в тусклом свете по полировке стола. Пустой дом полон!

И я раздеваюсь, и становлюсь похожей на неё, она просматривает мои сообщения вконтакте, щёлкает лайки, готовит кофе, идёт в душ, вот посмотри, - длинная рука тянется и указывает куда-то в район моей левой груди, вот здесь она - ты! Фиолетовый закат, тёмные потёки ветвей, вода обжигающая белая от хлорки. Из-под мокрых волос я достаю клетку с незнакомцем - печальным вороном, забывшим слова.

Может ли так быть, чтоб моря не было, а чайки, наоборот, были? Следить за полётом чайки, сидя перед стеной. Рядом с босыми ногами в оборванных джинсах, обвившихся вокруг расшатанных ножек стула. Если бы море было хотя бы нарисовано. Мой сосед по комнате оставляет не вымытой посуду, - потому что, даже если вода холодная, мне нравится мыть посуду, нравится мыть окна, даже если погода нелётная, - я люблю смотреть на туман в хорошем качестве. Потому что я верю, что нам есть, что разделить на двоих. Нравится мыть пол, очищать засорившийся смыв душа. Любые круговые движения под водой меня успокаивают. Может ли так быть? Что мой сосед по комнате хочет меня так же сильно, как я - его, может ли? Быть? Что он читает эти строки и переполняется ненавистью перед неестественностью написанного. Горячий песок и мокрая соль, вот что я остужаю постоянно, постоянно растворяю в воде. Из меня сыпется и трудно дышать. Мыть посуду - потому что я не умею плакать, - и я благодарен ему за то, что он оставляет её не вымытой.

Иногда тех знаний, что нам дают, тех лекций, на которые мы ходим, становится недостаточно, не то, чтобы я запоминал хоть что-то из того, что нам говорят, нет - я недостаточно умён, и тем не менее чувствую сосущий вакуум внутри, чувствую недостаточность и ограниченность полученных знаний, вот почему при первой возможности я хожу на чужие занятия к преподавателям, не знающим меня, чувствую пустоту, которую нечем заполнить, и чувствую, что однажды вход в пустоту исчезнет, оставив лишь воспоминания о жажде серых туманных дней, очередную стену, перед которой я буду сидеть в уже совершенно другой комнате. Со мной перестанут разговаривать, от меня перестанут ждать - если не ответа, то хотя бы внимания.

Надломилась, прикоснувшись к телу, рука, осталась букетом в вазе на столе, веткой вербы, синяком под глазом, в котором искажённое ненавистью твоё лицо до сих пор кричит, раскачивается лампа и простыни на полу, и вода на полу, вода из опрокинутой вазы ещё никогда не была настолько похожей на кровь. За окном - деревья, за окном - ночной город, что остудит любой жар, кроме жара руки в твоей, в то время как следы наши пойдут блуждать по маршрутам настолько разным, что будет казаться, что не только пути в корне отличны друг от друга, но и города, один под другим, стягиваются узлы, и мы месим города жидкую грязь, наутро застынет - будет и не узнать, копытом попадаем по фонарю - и грязь зажигается звёздами, как наши глаза в свете фар - кто кого пересмотрит.

Но сон неизбежно походит к концу, недопитый тобою чай почти что остыл, хорошо хоть лицо всё ещё саднит от вчерашних звёзд, и я улыбаюсь, сегодня я не мою посуду, сегодня другой день, от крыльев болит спина. Сегодня день, когда я улетаю.

Ненавижу постить на злобу дня. Но это мой дом только что закончил существование.
Все животные, все говорящие деревья - уничтожены разом. Где жить мне зимою, с кем играть в снежки?
Мёртвая пустошь, и некуда возвращаться.

Наверное мне все таки стоит писать сюда почаще.
Мне 17. И я веду этот журнал приступами. То пишу, то не пишу месяцами. Я складываю сюда мои тексты, которые как бы и не мои - я не знаю откуда они у меня и особенно, - что с ними делать? Я складываю их в журнал. Давно еще, я сделала из первых текстов самодельную книгу и подарила ее одному важному для меня человеку. Человек сказал вежливо: спасибо. С тех пор судьба этого сборника, как и судьба этого человека мне не известны. Хотя стоит лишь включить комп и набрать письмо. Нет. У меня в голове пока еще среднее средневековье и инквизиции. 17 лет.

" Я росла и расцветала,
до семнадцати годов,
А с семнадцати годов
Крушит девушку любовь!"

Как в песне. Меня крушит любовь вселенская. А чувствую я себя скорее пустоцветом - пустозвоном.
Учусь в ВУЗе. Играю в группе. Периодически ссорясь с лидером и хлопая дверью. На следующий год перееду в общежитие. Дома все как с цепи сорвались - всем все от меня надо здесь и немедленно.
Осень кутается в зимнюю шаль. Скоро надо будет подводить итоги. Третья мировая. Записки из окопов.
Залезаю в пещеру и рисую в блокнотах. Мне хочется выйти...

ЛИСТОПАДОВАЯ СОБАКА

Внутри у меня собака-листопад. Падают в глазах листья. Падает тень от дерева, скрывая внимательный взгляд. Падает с перекушенным горлом промахнувшийся охотник. В мыслях своих промахнувшийся, решивший, что собака неопасна. Целься же лучше в следующий раз!

Многие мыши часто спрашивают меня, как я пишу. Недоумевающее семейство на прогулке окружило исписанный кленовый лист. Когда я отвечу, боюсь, мой ответ дослушают до конца не все.

Я пишу так: сначала одна лапа, потом другая, и прыжок. Кто успел убежать, тот расскажет. Может быть, даже опишет. Место в лесу и те ужасные события, что ему довелось пережить. Приходи - а вдруг я всё ещё там?

Как же горестен пустой лес без чудовищ, сдавшийся и растерявший своё великолепие! Я плакала, вступая в чащу безмятежно растущих воспоминаний: дети не должны возвращаться из леса невредимыми, так не может, не должно было быть! Только выйдя из леса, я поняла.

Нюхает землю морда. Щенком она попала в чащу, эта морда, и с тех пор бродит в лесу, обходя стороной города с их смертью. Оттуда к ней приползали умирать рабы, истекающие кровью, пахнущие покорностью.

Облака и дождь, иного она и не знала. Иногда она видит облака в форме собак и преследует их. Ей нужно узнать откуда те родом.

Добыча, погоня, запах крови. Она гроза, раскат грома, и она живая. Зубы, сейчас, глоток и сердца удар. Сон. Она всё время спит или всё время бодрствует, прыгает за комком перьев, бывшим когда-то синичкой, имевшей неосторожность опуститься слишком низко.

Это дикая собака. Можешь её погладить. Ты пахнешь великолепно.




КЛАДБИЩЕНСКИЙ КОТ

Меж холодных каменных плит, под звёздами с завязанными глазами белыми, чёрными - живёт мой друг кладбищенский кот, розовый язычок в темноте. Видит, где луна прячет награбленное, слышит вздохи незванных гостей, пришедших на кладбище поразвлечься. Где пьяная голова найдёт покой, где любит один и кончает другой? Сторожевой, самоохранный, самовылизывающийся, и внезапный а-чтоб-тебя в темноте, - а так же однажды у дьявола не нашлось времени, и на одном из договоров преисподней вместо отпечатка копыта стоит совсем другой оттиск. Он скромен более чем, мой бедный и гордый друг. Всегда в чёрном, но никогда не в трауре. Сегодня я одна и с кладбищенского пригорка смотрю на зависший над домами клубок неоновых ниток, - кабаре "Семь хвостов" приехало в город. Кто-то трогает меня за плечо, я оборачиваюсь:

- Ио? - но это не он.

...сатир, взмахнувший всеми своими палочками, просящий тишины -
полуобернувшийся к тебе в ожидании сигнала к началу концерта...

Тростник извивался, тростник пел, и тебе надо было лишь присоединиться, найти эти места, излучины. Неслышна мышь, неслышна кошка - и небо над камышовыми зарослями заполнено плотным сухим шелестом вместо пения птиц, вместо урчания проползающих вверх и вниз по пыльной дороге машин. Красное солнце за закрытыми глазами, красные отпечатки на коже. История камышовой дудочки, как змейка или ручеёк сочащаяся сквозь сухие пальцы мелкие и частые - утоляющая мою жажду плачем и забвением. Маленькая история для маленькой девочки.

Когда я родилась у мамы, я долгое время пряталась. То есть родители знали, что я где-то здесь, но где? Только что я была дома, только что я была в поле. Только что я была в постели между папой и мамой. Долгое время я не хотела быть, признаваться, как меня зовут. Тростинка Камышова - так зовут меня. Кроме паспорта и дудочки, кроме платьица в горошек и пяток голых - ничто не указывало, ничто не выдавало меня.

- Мама зовёт тебя, - говорил папа, когда находил - а он всегда находил меня, как хорошо бы я не спряталась - и садился или ложился рядом, слушал как я играю, дышу, пальцами перебираю, и песня дудочки льётся, - сыграй мне зайца, сыграй мне сову, - просил папа. Нет, это я просила его, и садилась или ложилась рядом. Он всегда находил меня, как бы далеко я ни ушла, в какие бы дебри не залезла. Я не могу назвать это мелодией, но песней - разносящейся по холмам и после возвращающейся к тебе неузнаваемой.

- А где Тростинка? Не нашёл её? Потерялась? А что это за девочка, кого ты мне привёл? - говорила мама, когда мы всё-таки возвращались.

- Да зачем тебе эта непослушная девочка? Эта гораздо лучше, посмотри только, какая красавица, - говорил отец, обнимал и целовал меня. Прижимал к груди - и Тростинка внутри меня заставляла вырваться и отбежать:

- Нет! Это я! Я! Неужели вы не видите?!

- Конечно, видим... А смотри, и точно! Прости, мы просто так давно тебя не видели... Подожди-ка, а утром тогда что за девочка была?

- Я! Это была я!

- Да нет, быть того не может! Та непослушная была, умываться не захотела...

- Это была я! Я непослушная!

- Фух, так значит это ты была всё время? Прости нас, пожалуйста... - долго обижаться я не могла, голод брал своё. Песня возвращалась неузнаной, садилась к столу - а после того, как наедалась, неизбежно начинала клевать носом. Папа, пойдём, расскажешь мне сказку?

- Конечно, расскажу. Жила была девочка с дудочкой. И чего она не захочет - взяла дудочку, поиграла - всё сразу исполнялось. Один мальчик у неё дудочку украл. Сел играть - а ничего не получается, играть не умеет, свистит-свистит, а толку - ноль. Вернул девочке дудочку, женился на ней...

- А дальше?

- Дудочка оказалась самой обыкновенной.

- А дальше?..

- Ну что дальше? Родилась у них дочь...

- Я?

- Да-да, ты родилась, ты - успокойся уже.

- А почему дудочка не волшебная?

- Почему не волшебная - волшебная! Обыкновенная волшебная дудочка. Совсем меня не слушаешь?..

- ...Пап?

- Ну что?

- Если дудочка волшебная, почему желания не исполняются?

- В том-то и дело, Яночка, что исполняются.

Так называется сборник стихов Поля Элюара ( август 1934). Три стихотворения из этого сборника он отправил Гала. И главное, стихи написаны на такой же,как и у сборника, бледно-розовой бумаге.

Я считаю, что стихи, как и сам поэт, очень вдохновляющи и посвящаю их, с молчаливого дозволения господина Элюара, моей любимой Д.
Я знаю, что она читает этот журнал и знаю, что оценит. А большего мне и не надо.

***
Самые простые механизмы ломаются
В руке затянутой тюрьмами как перчаткой
Сияющее движение гаснет тени проходят
Путь пройденный в быстром темпе
Когда тропики плыли по морю звезд
Когда небо полное птиц на окраинах пело
Приди осесть здесь
Курс взят на малиновые жемчуга
На чувствительную грудь чудес
На дикие розы грозы

Мы учим алфавит невежд

***
Чтобы вернуть себя своему предназначению
Вот исступленный восторг при скупом свете щелей задвижек
При бледных вертикальных отблесках
мелькающих возле кроватей
Раскаленные ножницы человееских пар
Вот Чудовищный жар слова которое не звучит
чтобы быть услышанным
Жест жаждущий пустоты
Охота на повешенных ловля утопленников
Склеивающий нестерпимый холод пустыни
Борьба не на жизнь а на смерть с видимостью

***
Подари свою нежность свое доверие
В пространстве глаз твоих возникают
То замок прелестный
Открытый как бабочка всем ветрам
То домишко убогий и тесный
Последняя ласка
Чье назначенье нас разлучить
То вино то река
Замкнутая как пчелиный.рой
Приди послушное приди чтоб забыть
Чтобы снова начать сначала.
( пер. Ю. Покровской)

На французском стихи чарующие и волшебные просто.

Роза для всех.

Ну что мы имеем? Я ему все-таки позвонила. Набралась смелости. Две недели готовилась. Переживала. Думала, ну что я скажу? В голове лишь парящие стрижи, цветущая сирень и голубой цвет, небесная волна.
А для разговоров, особенно телефонных, нужны хотя бы слова. Стрижами да сиренью не отделаешься.

Тогда я взяла себя в руки и написала текст на бумажке. Получилось длинно и витиевато. Сама увлеклась. Перечитала - прекрасно, захватывающе, но лучше это спрятать и никому не показывать. Или лучше сразу в печку.

Я сейчас живу у дедушки в деревне, и здесь есть шикарная печка довоеннaя печатная машинка. Мечта писателя-неврастеничка. Печатать и жечь. Печатать и жечь. Но я отклоняюсь от сюжета.

В общем я готовилась.
Нашла заранее телефонную будку. Единственную в селе. Красную и облезлую. Все как надо.

Мне кажется необыкновенно красивым и трогательным, если юная девушка звонит взрослому мужчине из телефона-автомата. Есть в этом какая то детская невинность. Во-первых, это красиво. Как в кино. Во вторых, есть вероятность, что если мне вдруг станет ужасно стыдно, меня не вычислят. И Женщина должна быть загадочной - я прочла вчера об этом в журнале космополитен.

А "девочка должна быть аккуратной" - всегда говорила моя бабушка. Поэтому я аккуратно сложила исписанные листки бумаги и аккуратно положила в печку, потом аккуратно накрасилась, аккуратно причесалась (как Сельма Хайек) и аккуратно вышла из дома, чтоб дедушка не заметил, прихватив с собой его белый плащ. Дойдя до куста сирени на углу улицы, я аккуратно переоделась и стала вполне себе загадочной женщиной в белом мужском плаще.

Телефон-автомат еще не показался на горизонте, а у меня уже подкашивались ноги.

И никакой боевой настрой и романтический антураж мне не помог. Ни на секунду.

Вот же ж напасть! Когда очень хочешь человека, то вроде как и море по колено. Карету мне! Карету! Тащите телефон, я сейчас ему позвоню и скажу всё, всё, всё. До единой строчки. Ничего не страшно. Ведь если любишь, то живешь в нахальной уверенности, что вот он прямо сейчас все бросит, раскроет объятья и примет меня.

И прижмет к себе. И закроет дверь и выключит телефон и я расскажу ему обо всём:

о своих ночных тропах о своих снах о своей любви о своем восхищении о нежности о том что никто никогда не узнает о доверии к нему и он примет меня и мы будем всю ночь лежать друг у друга на коленях переливаясь друг в друга как вода мурлыкая от удовлетворения обоюдной отдачи наслаждаясь циркуляцией энергии которая наконец то будет направленна в правильное русло


Но все эти уверенные в себе картинки исчезают как дым, стоит лишь начать что-то делать, приближая заветный момент. Подкашиваются ноги и дрожит рука. А вдруг? Вдруг он не думает как я. Конечно, не думает. Не надо вообще звонить. Но отступать поздно.

Телефон-автомат. Белый дедушкин плащ. Где же эта бумажка с номером? Вот она. На ней небрежно написаны цифры.
И нарисован Крылатый Жираф. Набираю номер. Сердце ухает: бум бум бум. Главное не забыть поздoроваться. Долгие гудки.

Трубку сняла его жена.
" Да, дома. Подождите пожалуйста."
Лёд и пламень. Пламень и лёд. Лёд и пламень. Пламень и лёд.
У нее приятный голос.
Не спросила кто у телефона. Странно. Хорошо.

"Да, слушаю".
"Здравствуйте, меня зовут Яна, и мы виделись с вами на вернисаже в K... Вы искали натурщицу и дали мне свой номер телефона. Вы помните меня?"
Молчание.
" Я звоню чтобы сказать, что я согласна, и узнать, не нужны ли вам ученики?"
Молчание. Слышно как щелкает зажигалка. Закуривает.

"Да-да. Припоминаю. Место натурщицы уже занято. Но вы можете приехать в мою мастерскую, и мы обсудим все на месте. Насчет учеников я вообще даже не думал. Это мысль.
У меня много заказов и скоро выставка, мне действительно нужна помощь. Вы в каком училище учитесь? "

"В музыкальном.. то есть я еще не.."

" Запишите адрес мастерской" etc...

Я повесила трубку и опустилась на пол. Стрижи, сирень, перекресток, голубой цвет вдоль и поперек. Volez, les Anges!

Накануне моего семнадцатилетия я написала посмертное письмо. Что-то закончилось раз и навсегда. Умерло.

Поэтому настало время написать это письмо. У меня в запасе было всего 15 минут. В соседней комнате уже изрядно пьяные гости разливали шампанское и готовились встретить новый год и потом завалить меня подарками.

Я люблю отмечать дни рожденья как принцесса. Эдакая провинциальная Инфанта. Со своими капризами.
Как же без этого?

Так вот, решила я написать посмертное письмо и навсегда распрощаться с наивной девочкой. Забралась к мамину комнату (родители в этом году сделали мне подарок и уехали на все праздники на Мальту). Придвинула стул.

В квартире 36 человек буквально поднимали крышу. Кто то предложил выстрелить с балкона, И. в окружении красавиц не унимался, кто то откупоривал бутылки, кто то, кажется Д., пыталась напомнить что новый год уже вот он.., а я достала бумагу, перо (я пишу свои дневники исключительно пером), уселась за мамин секретер.

Не зажигая света.

В этот момент с балкона все таки выстрелили. Рука дрогнула и вино, которое я держала в бокале, опрокинулось на любимое зеленое платье и книгу Берроуза, лежавшую на полу. Черт.
Про испорченную книгу еще что то можно было объяснить маме, а вот с платьем надо было что то делать немедленно. Я стала его стаскивать. Черт! Мое посмертное письмо!

Платье сброшено. Я невольно засмотрелась на себя в зеркало. Новые коричневые туфли на высоченных каблуках. И эти новые чулки. Я обычно терпеть их не могу, а вот сегодня, да, именно с этим платьем. Красиво.

Стою верчусь, перед зеркалом. Все забыла совершенно. Захотелось раздеться. Вылететь в трубу. Распустила волосы. Провела рукой по животу. Легла в темноте на кровать и вздрогнула.

Я была не одна, кто-то нежно прикоснулся губами к моему плечу.

В темноте это прикосновение как протянутая рука - нельзя не ответить. Кто это? Я совсем не знаю её. И почему здесь. Мокрое лицо. Плакала. Волны. Солёный вкус. Горьковатый. Снова волны. 15 минут как вечность. Гром салюта и пьяные крики: с новым годом!
Мое посмертное письмо было написано самым красивым почерком. :)

Гора высокая, гора большая, гора-мать, оберегающая тебя. Я хочу раскрыться тебе. На каменном языке падающих скал, осыпающейся земли. Секретных закоулков, печатей солнца и ветра, оставленных на твоих лицах. Я капля утренней росы, день ещё не наступил, а я исчезаю. Розовый означает смерть, голубой и серый смерть означают. И меня уже нет, меня наконец-то нет. Там где в сухой пыли прошли драные кроссовки. Там где камень у подъёма вверх, и валяется несколько окурков любителей здорового образа жизни. Гора-птица, подними меня.
Там, где колотые осыпи почти погребли под собой воздетые руки деревьев. Потоки каменных лезвий, надёжно оберегающие детей под голой кроной. Бледная кожа горит в тенях. Розовые и синие отпечатки, камень липнет, впечатывается в тело и потом дома выкатывается из-под одежды на ковёр, и ветви пронзают собою стены, а солнечный чёрный свет, кажется, навсегда поселился в глазах. Сухие живые ветви, запах костра. Называй меня дымом. Поднимаюсь от сложенных наших тел, вьюсь-вьюсь в поднебесье.
Битое стекло обкатывает море - но то же делает и гора, обкусывая понемножку по краям. Эти сувениры, которые ты приносишь домой, ничего не значащие для непосвящённого. Обломок сухой лозы, полый изнутри, камень-малыш, и кусок белого или голубого стекла. То, что выпало из тебя с одной стороны в тот момент, когда гора вошла с другой. Эта съёжившаяся и усталая тень человека на полу - на самом деле дверь, сквозь которую гора входит и раскрывается перед глазами, как сделал до этого ты перед ней.

У меня новый друг, новый друг зубами-щёлк, глазами-швырь. На кровать давай-спать. Любимое занятие всех волков, "cны общие под звёздным покрывалом".

- Ах, мадемуазель, вы где-то не со мной, вы слышите иные голоса, - и Сандрин Боннер превращается в Жанну Д'Арк. Только вот с кем сражаться и за что. Я просто выйду неслышно в чужой сад, я оставлю дверь открытой. Вдоль зарослей ежевики, мимо спящих на ледяном ветру, прижавшись к друг дружке, цветов, я пойду к калитке в дальнем углу сада. Через мокрый бурьян - к свету одинокого фонаря. И там я немного подожду своего ночного прохожего - и впущу его в сад, пущу его в дом. Эй, иди сюда. Родители ругали меня, когда я не запирала дверь. "С тобой пол-дома вынесут". А ты чего хочешь. Волка моего ночи моей. Пролески затопили сад. Синие-синие.

Сказать по правде, девушка обожает говорить сама с собой, послушать сама себя. Вот откуда этот ночной прохожий взялся. Ты сама - отправляешь его в тёмный лес и в царство мёртвых, и на бал, куда таких как ты не зовут. Его зовут Слово, и ему рады везде, он вхож в любой дом, дети распахивают перед ним двери радостно. Ему рады любовники и умирающие, бродяги и судьи... А потом он возвращается к тебе.

Волчок грезит о красной луне, за которой он бежит, он почти летит по весеннему лесу - у луны моё лицо, но целует его другой. Красная печать, красный волчий язык. Каким бы быстрым ты ни был - каким бы сильным - как бы ни была сладка на вкус твоя солёная кровь и горяча. Скачи по ветвям, лети по вершинам гор, оставляя далеко внизу алые зеркала озёр, пьяную пену прибойных полос. Только в отражении в твоих глазах - вот где я...

В чужом доме я накормила и напоила и спать уложила - ночного прохожего, бродяжку-малолетку, понарасказавшего мне, где он был. Ему были рады везде, он спал на двуспальных кроватях и в дождь в лесу под кустом, в пыли контор, в залах ожидания на пластиковых скамьях. И теперь, устроившись удобно на странице, он тоже сладко спит, чтобы затемно утром отправиться в путь.

Тебя не смогли найти при обыске, при самом тщательном осмотре; единственный способ, каким они могли бы обнаружить тебя – это подкинуть тебя самим. С собой у меня были твои фотокарточки, документы; список твоих любимых книг. Одну из них ты читал прямо там, в комнате личного досмотра, маленький лорд, смирившийся с необходимостью всех формальностей: каштановые кудри, тонкие пальцы; взгляд лишь изредка отрывался от текста, чтобы встретиться с моим, когда ты перелистывал страницу, и тут же опускался, избегая излишней внимательности.

Собственно разгадка твоего существования находилась у них под самым носом, моё маленькое чудо робототехники. Никто из этих тётенек, рассматривающих мои груди, подмышечные впадины, с живот с полумесяцем пупка и чёрным треугольником волос внизу, не удосужился задать себе вопроса, как именно это тело работает, для чего оно было мне нужно? То есть они –то знали для чего оно должно быть , но и только: те же конструкции, что и у меня, так же прикрытые и, как я старалась себя убедить, пахнущие точно так же, - и однако с помощью них мы преследовали в этой ночи (неон и хром, рёв двигателей и бесконечные бетонные поля под мокрым снегом), которую они называли жизнью, абсолютно разные цели – небесами была моя цель, небесами с тобой. Звуками перелистываемых страниц и гладящими прикосновениями перчаток.

Я хотела бы отвечать на их вопросе на немецком или идише: «Я не понимаю», «Мне холодно», «Могу ли я увидеться со своими родителями» и «Вы не имеете никакого права меня здесь удерживать»; «Я бы хотела чтобы меня досматривал мужчина»; «Ваша вероломность не останется безнаказанной»… но всё на что меня хватило, это прошептать «зиг хайль», - и прежде, чем перелистнуть страницу, ты махнул мне в ответ устало и не глядя, мой небесный мальчик.

Стоит зарядить как следует телефон, как рука тянется накатать очередной пост в блог, который никто не читает кроме как наверное checkoff. Да и он наверное не читает - давно не было новостей. Дневники вообще мало кто читает. Именно дневники. Если б мне было больше лет, если бы я была мужчиной или например, если бы я писала офигительно оригинальные рассказы или рисовать бы умела или постировала раз в неделю рецепты каких нибудь волшебных пирожков или необыкновенные фото горы Килиманджаро - вот тогда бы мой блог зашкаливало от читательских комментариев и ссылок. Но Боже! Как же все таки приятно быть обыкновенной 16 летней дурочкой, марающей ночные страницы интернета. Это вроде как создать ́себе в электронной почте папку и писать себе туда время от времени. Письма от себя к себе и обратно. Мне даже рекламировать нечего. Все это отдает неврастенией. А вокруг осень осень осень. Октябрь месяц. Мой любимый. Сколько стихов букв красок нот и слез я извела на тебя! А ты все такой же прекрасно-золотой! Ода Октябрю! Когда я родилась, я перепутала месяцы и теперь мне приходится стоять оловянным солдатиком на одной ножке перед парадной дверью в которую наваливается Новый Год. А сколько пленки и пикселей я потратила на тебя, дорогой мой Октябрь! И снова в небе трепещет паутинка, снова золотые листья разбивают мои Воздушные Замки. По французски они: châteaux espagnols.
Испанские замки. Последний год в школе. Решено. Последний год. Потом все будет уже по другому. Совсем по другому. И этот журнал, и я, и мои воздушные замки, и мои золотые листья. Сейчас с упоением рисую один проект. Возможно скоро покажу его здесь. Если все сложится как надо.
Моя подружка, назовем ее Д. (ее Дина зовут на самом деле), тащит меня на Бештау в компании друзей своего парня. Шашлыки, костерки, портвейн и гитара. И девочки-лицеистки. Одна со скрипкой и блокнотом молескин. Чего только не сделаешь для лучшей подруги и гостей города-курорта?! Д. напьется как всегда и начнется опять : все умрут а я останусь. И мне опять придется врать ее родителям, что она осталась ночевать у меня после просмотра фильма " звездные войны" часть 5. Благо ее мама души во мне не чает. Думает и надеется, что я как то повлияю на ее дочку. Но Д. сама на себя влияет прекрасно и на всех кругом тоже. Собралась поступать в цирковое училище. Родители в шоке. Они то уже все связи на уши подняли и у Д. в нашем ин-язе ПГЛУ давно уже приготовлено теплое место на переводческом. Эх Д.! И ах! Прислала мне сегодня смс-ку с картинкой в виде кошачьей лапки и подпись:
Oie, oie sauvage
Tu l'as fait a quel age
Ton premier voyage?

Японское хайку на французском:

Дикий, дикий гусь?
Во сколько лет ты впервые покинул свой дом?

Вобщем большая оригиналка эта моя Д.!

Ура! Ура!
Моя страница на девианте готова!
И еще. Я участвовала в арт-слэме. Девочка с блестящим будущим!

Сегодня Воскресенье и я хочу рассказать о моей подружке. Потому что воскресенье она всегда всегда проводит со своим парнем. Ее парень - взрослый. Учится в институте, что то очень серьезное, то ли медицина, то ли фармокология. Вобщем в воскресенье у него есть время для нее, а у нее собственно говоря нет времени на меня. Вот если бы даже я сейчас ей позвонила и сказала: знаешь, у меня на балконе села летающая тарелка и добрые инопланетяне приглашают нас с тобой в путешествие по вселенной.
Поедешь?
Уверена, что она бы отказалась, сославшись на то, что у ее парня сегодня нет ни работы, ни учебы, мол, сама понимаешь как это важно.
В остальном мы очень хорошие подруги. Выручаем друг дружку, обмениваемся шмотками, любим одно и то же, я могу ей доверить почти все самое сокровенное. Но только не в воскресенье. В воскресенье она гуляет со своим парнем.
А еще я люблю ее за то, что с ней можно заниматься чем угодно. Например идиотизмом. Столько всего уже напридумывали! И еще напридумываем.
Только не в воскресенье. В воскресенье она проводит со своим парнем.
У нее зелено карие глаза, которые становятся голубыми когда мы ругаемся. Широкие плечи плавчихи и волосы стрижка карэ. Она носит короткие юбки, но ее это полнит. Но все равно. Моя подруга любит делать то что ей нравится. Она носит с собой фотоаппарат и маленький блокнот куда записывает " урбанистические хайку" как она это называет. У нее есть кошка и заводной мишка. Однажды мы с ней проехались стопом до Калуги и никто никогда об этом не узнал. А еще один раз мы сьели на спор много кило мороженного. Она выиграла и потом попала в больницу. А я ходила ее проведывать. В прошлом году она укусила от ревности моего друга И. Потом извинялась, но неубедительно. Мне всегда ее не хватает. Мы перебрасываемся смс ками исключительно в стихах и она единственная знает о том какой отрывок я ненавижу играть на скрипке. Мне не хватает моей подруги.
Я ненавижу воскресенья.

я проснулась рано утром. Терпеть не могу раннее утрo
. Когда птицы еще не проснулись и стоит вот эта вот загробная тишина. И не темно уже и не светло еще. И скоро прозвенит будильник и мама поставит на кухне чайник.
Я лежу в кровати и думаю о моем сне. Мне снилась свадьба моего друга ,Ларсона. Но без невесты. Свадьба без невесты, ведь бывает такое наверное. Жених в белом, играл на рояле джазовые импровизации. Везде стояли цветы. И на свадьбе присутствовали исключительно девушки. В красивых платьях. Только девушки. А невесты среди них не было.Я снимала свадьбу на камеру и все время плакала. Я проснулась и подумала о том, что надо бы позвонить Ларсону. Потом решила не звонить - с чего это вдруг? Сто лет не виделись, да и не удобно как то. А сон дурацкий.
Я пришла в школу и на большой перемене ко мне подошел мой друг детства и сказал просто: "слушай,Янка, знаешь тут такое дело.. Ларсон умер".
У нас в школе есть такая парадная лестница. Я бежала по этой лестнице вниз. И мне казалось что она бесконечна эта лестница. Я бежала прочь от школы, через дворы, но мне казалось, что я продолжаю бежать по лестнице вниз. Вниз. Вниз. Иногда когда на тебя надвигается что то невыносимое - хочется бежать. Словно возможно убежать от себя. Потом я сидела в каком то парке на скамейке и плакала. Чья то рука легла мне на плечо. Я вытерла слезы. Рядом со мной сидел друг детства и улыбался. "Пойдем ко мне."
Мы пошли к нему домой. Молча. Дома он поил меня чаем. И рассказывал о фехтовании. Показывал альбомы с Замками Луары. Но рано или поздно мне пришлось вернуться домой.
Дома меня ждал брат. Мы обнялись и долго стояли так. Думая об одном и том же, думая каждый о своем. Мы никогда не были столь близки с братом. В этот день мы чувствовали боль, одну на двоих. Так бывает.
Похороны случились через несколько дней. Шел дождь. На кладбище беременная девушка Ларсона потеряла сознание, а где то неподалеку бесновалась зурна в адской лезгинке. Потом поминки и все как в тумане.
До сих пор как в тумане. Сегодня мне необходимо рассказать о дне, когда умер Ларсон.

Откуда это письмо взялось не знаю. Может быть это разорванная надвое птица. Нет, люди, если и попадаются жестокие, то жестокие они не специально. Они действительно в этом аду живут. А над пламенем летит птица - птица, разорванная напополам.

Разорванная напополам маска, да ей и половину лица не прикрыть. Наполовину почищенные зубы, наполовину сбритая щетина. Люди наполовину и наполовину другие люди. Посуду не помыть, пол не подмести. Говори уголком рта в уголок трубки. Смотри уголком глаза на виноград, который фисташкой, когда его схватишь, окажется.

Учись жить в удивительном мире. Ты не увидишь линий разрыва. Всё в точности так, как и было. И кот на абрикосе том. И хонда под окном стоит. В траве зверушкины следы. Мир ослепительной ясности и честности - мир, где не хватает половины.

Я хотела бы написать длинный рассказ, о том, что стало с этой половиной, но это слишком просто. А я не хотела бы ограничить себя словами. Просто давайте представим, что нет половины мира. Будем иметь это ввиду. Так будем жить.

Я блуждала по утренним улочкам как тень, истончившиеся провода ночи запутались в волосах, склоняя голову ближе к земле и мужскому неясному шёпоту. Тяжесть, реальность, тепло - заполняли формы грубо и трогательно, как фломастер в детской руке заполняет раскраску. Я следила за проплывающими над стальной гладью рельс трамваями: одни, как иссиня-белые олени, гордо вскинувшие к проводам рога, выбивающие рой электрических снежинок копытом, тающие беззвучно, хлюпающие и оседающие в тени. Другие как пирсингованные оранжевые тигры, разливающие лимонад на обтягивающие донельзя брюки, прыгающие и толкающие тебя; без объяснения причин меняющие маршруты. Трамваи чисты - и этим всегда очаровывали меня. Трамваи движутся, используя невидимое электричество, внутреннюю грозу, чёрную молнию, спрятанную в провисающих проводах - невидимую, сильную, пронизывающую. В тебе и во мне, в облаках и деревьях спрятана, зарыта под камнями искра, готовая пробудиться от одного лишь прикосновения.

My love in loving grey-scale skies and dry leaves float like children grow wild and free and dead-away from their family tree. I goe softly down like a tree fluff a milk tooth, or a murder reflection - traceless and thin.
I'm note ghost juste a half-dissolved in the surroundings - juste like a living pill of the world.
Me, I just can note write my travellings acurately for the description is another travelling or maybe I've never been anywhere.
My eyes are hard like a pebble and a shell crushed and blasted out with every new wave on my poor world.
They say the feelings fade-out in time. With all my heart I hope death will be like falling asleep.
Not like another blast !

А одна девочка жила в стакане с водой.

Стакан стоял на столе. Стол стоял перед окном. А за окном всходило солнце. Чёрные как уголь улыбающиеся комбайнёры уходили в солнечные поля, чтобы обнять себе охапку живого золота и слегка потянуть, и отнести к старому ржавому грузовику, ожидавшему под окном. Водитель не глушил мотора и не вынимал изо рта тлеющую папиросу, и тарахтящий грузовик улыбался с двух сторон струями сизо-сиреневого ароматного дыма, медленно заполняясь ослепительными охапками солнечных колосьев. Как только кузов заполнялся, комбайнёры все вместе толкали грузовик с горки, а сами оставались загорать в ожидании следующего у кромки переливающегося золотом поля. Девочка открывала окно и играла комбайнёрам на скрипке - особенно, когда её родителей не было дома.

Зимой стакан с водой замерзал, и девочка тогда перемещалась в пуховые одеяла, грудой сваленные перед распахнутым настежь окном. Комбайнёры тогда превращались в больших чёрных грачей и улетали. Девочка играла опустевшему полю, слушающему небу. Брошенный под окном грузовик превращался в сугроб. Под вечер она брала самое большое из пуховых одеял, шла в соседнюю комнату к замёрзшим во сне родителям и ложилась между ними, как тёплая зима.

А когда наступала весна, девочка лишалась дара речи. Кто б с ней ни заговорил, она доставала изо рта полевой цветочек и вручала собеседнику. Полный рот полевых цветов. Что-то шелестит ветер в траве, а над всем этим - два голубых неба с чёрной ночью посередине. Пыльная весенняя дорога; а ещё - несказанно красивая железнодорожная станция, с ветром-попутчиком, прилетающим с поездами дальнего и очень дальнего следования - чтобы поцеловать один раз, поцеловать второй... и целовать всю ночь напролёт, когда ты уже спишь, взвивать у тебя над головой вихри из звёздных одуванчиков, понавылезших вдоль дороги.

Думаешь, думаешь долго. А не пишешь ничего:) Мне нравится мечтать. Мечтающее животное:)

Муу или Мияау, в крайнем случае Фррр, я скользила взглядом сегодня по лесу сверху вниз и неожиданно обнаружила себя одетой и спускающейся во двор, выходящей на улицу, а улицы нашего города поднимаются в гору и исчезают на ней, исчезают в лесу как черные обрубленные языки, истончаясь тропинками, полчаса пешком до леса всего, однако подсознательно ты стараешься избегать мысли об этом путешествии - прогулки по лесу, которая никогда не кончится, из которой ты можешь не вернуться.

Я оделась слишком легко, и пронизывающий ветер, накатывая волнами, заставлял забыть в ту же секунду о любой мелочной мысли, девочке Яне, оставшейся позади. Дорога в лес усеяна такими мыслями-камешками, выпавшими из карманов - у последней рубашки их нет.

Лес ледяной, небо голубое в острых ветвях - лопнет-потечёт, упаивая глазки вусмерть. Прошло- и позапрошлогодние листья ковром-самолётом шепелявые шелестят, и это происходит, ты забываешь - чем смотришь ты и чем шагаешь, чем трогаешь, дышишь. Будь я мальчиком-с-ножом, я бы ходила-вырезала на стволах деревьев глаза.

Цветы фиолетовые и синие в холоде и свете - всё говорит, всё указывает тебе в чащу леса и вверх. Корни стали ступенями и балконами скалы, и теперь в будний день, когда не видит никто, я достаю свою скрипку-смычок и играю не для людей. Я указываю дорогу:)

Мама и папа жили в лесу, а я была партизаном. Я отбирала все у богатых и отдавала бедным. А потом война кончилась, и я пошла домой.

Мама и папа вместе учились в одной школе. Кроме них никто в школу не ходил - все воевали. Папе с мамой пришлось всему учиться друг у друга.

Когда, взявшись за руки, они бежали домой, снайперы, видя их в прицел, старались выбрать пули по-меньше. Все любили в маму и папу.

Мама с папой долго искали друг друга, а когда нашли, то так устали, что сразу легли спать.

Папа служил на войне, а мама ждала его во вражеском городе, как принцесса.

А потом мама с папой стали большими, как деревья, и улетели.

Папа работал на заводе, где делал китайских мальчиков. А маме дома было скучно, и она сделала меня. То-то папа удивился!

Предрассветные часы. Мир еще не начался. Стрелки на часах свернулись клубком и спят.

Дай мне вдохнуть тело твое. Дай мне вдохом перенестись к твоим пылающим бессонницей окнам.

Дай мне увидеть тебя, как может видеть лишь ночь. Это взгляд, но и больше чем взгляд - таким взглядом крадут душу.

Как если бы я взорвалась и стала пляжем - а ты бы пошел купаться, еще горячий ото сна со своею дневной девушкой, еще спящий - вошел бы в воду моего взгляда. И я делаю вдох и выдох, отдаляясь и приближаясь - на самом деле оставаясь на месте, оставаясь с тобой, невесома и невидима.

Я пена, я птица, шипящий и пенящийся труп в волнах твоих простыней, шипящий и пенящийся. Мусор, вынесенный прибоем; то, что море в себе растворить не смогло...

Я натягиваю одежду, надеясь, что во все стороны торчащие кости не порвут ее, натягиваю свою одежду - надеясь хоть как-то удержаться, остаться на одном месте, - и лежу некоторое время, пригвожденная к этому месту, пораженная, как это целый мир поместился в таком небольшом объеме.

Необходимо составить карту своего тела для безопасности твоего путешествия ко мне:)

Одна и та же история, которую я с упорством сумасшедшей пытаюсь рассказать - история малолетних преступников, тайной организации, путешествующей из города в город, меняя и забывая все новые подростковые тела на лестничных площадках полузаброшенных многоэтажек, в корнях деревьев, раскинувших голые кроны над ручьем на границе поля - пятна на коже, пятна на земле... пляска свободной смерти -то, о чем люди, оставшиеся в домах, вы и я, прекрасно осведомлены: пляска тела, не имеющего границ... пейзаж, переходящий в руку, шею, грудь, родник в дыре живота, раскинутые ноги гор и кончающее небо над всем этим - небо до сих пор составляет главную проблему человечества -обывателю все никак не удается поймать его...

История, которую я пишу, она всегда одна и та же, -и я по-прежнему не могу написать ее. Иногда хочется сделать вид, что ничего этого - трех последних лет, этой истории - по-просту не было. Иногда хочется, придя домой, просто лечь спать - но тогда мне начинают снится сны. Мне снятся громадные храмы на задворках города, снится связанный дьявол, из которого сделали бога. В полночь звонит дверной звонок и, хотя за дверью никого нет, продолжает звонить еще некоторое время, пока я выглядываю на пустую лестницу и запираю дверь - я опять забыла закрыть ее. Возвращаясь в постель, замираю в темноте, увидев рогатую фигуру у стены в углу, - на то, чтобы понять, что это всего лишь сложенная гладильная доска, уходит некоторое время...

И вот я снова пишу здесь - сама не зная, что. Какие-то общие черты, черты девочки, становящейся мальчиком, двери в лесу; входа, сделанного из слов... и жили они пару секунд, долго и счастливо.

Автобус был переполнен комнатными растениями. Некоторые упали, разбились, и воздухе стояла взвесь из сухой земли. Корешками наружу - так мои секреты становятся общим достоянием. Обувь у тебя хорошая - грязные мокрые кроссовки, грязь на джинсах, грязь на рукавах. Обувь хорошая, добрая - ждет, пока ты уйдешь, скромно притулившись в прихожей. Почти земля сама - обувь для походов сквозь лес, для сидения на берегу ручья. С твоим ни с чем не сравнимым запахом. Откуда эта вонь? Смесь жженой резины и пота - если ты и дальше хочешь приходить ко мне, научись, снимая кроссовки, сразу проходить в ванную ноги мыть. На белую струю можно смотреть вечно, растворяясь в тепле, оживать с болью в суставах. Лежалый хлеб, сигаретный дым. Пепел соленый на вкус. Все, чем можно утолить голод - хорошо почти так же, как и твоя обувь. Странные ягоды из заброшенного сада, две прошлогодние груши, застрявшие в ветвях под снегом. И домик садовый, со сваленным в углу инвентарем, с продавленным диваном у маленького окошка. Следы ведут из леса в дом, а обратных следов нет. Вернусь в следующем году. Стены тонкие, как звук, деревянные дощечки. Бум. Бум.

Автобус был заполнен лианами, оторвавшимися от земли в упавших кадках. Пыль стояла в воздухе, плыла в несмело скользящем солнечном луче. Автобус ехал в белом снегу, подскакивая на невидимых ухабах, лежачих полицейских. Наконец он остановился на пропускном посту, и ты полез за документами, развернул грязными пальцами. Что-то документы у тебя какие-то ненастоящие, - Ну да, а ты свои рассматривал? Тут не в документах больше дело, а в автомате у тебя на плече, ты еще про цель приезда спроси, - Цель вашего приезда? - Отдых, я полагаю, надоело все, обрыдло, вот хочу на природе отдохнуть (от таких, как ты), - Я... я скучаю по тебе, ты в последнее время не заходишь, что-нибудь случилось? - В том-то и дело, что не случилось ровным счетом ничего - ты ничего не сказал, ничего не сделал... - Я еще могу пристрелить тебя при попытке к бегству! -Конечно, можешь - ну так как, я поехал? - Счастливого пути! - Ага-ага, документы верни только, вот спасибо. Одежда мертвеца пришлась мне практически впору, чуть великовата, ну так оно даже и лучше, можно поверх своей носить. Спасибо. Я уж думал лежать мне до весны бесхозному; одно желание только, ты не мог бы вынести меня в сад? Неудобно в чужих стенах.

Дорога делает тебя таким - хитрым маленьким старикашкой, у которого в запасе всегда пара трюков есть. Радость переполняет тебя, радость, разрушающая вселенные. Они уже умерли, хоть и не знают об этом, ну а ты - еще жив. Смерть легко проникает в жизнь - но так же легко и изгоняется из нее. Шаришь по городам, как шарят в карманах у пьяного; поджигаешь головы. В переходе девочка играет на скрипке - и ты остаешься здесь, садишься напротив... И музыка еще играет у тебя в ушах - когда девочка уже ушла, бежала от тебя прочь, но ты и не заметил, у тебя есть все: музыка, ее волнение, страх, твоя радость, шаркающие шаги прохожих, смех... и, смотри-ка, пока ты спал, тебе накидали денег! Вечер определенно удался.

Слишком много крика, все они кричат слишком громко. Но ты конечно этого не замечаешь, едешь, уткнувшись в плеер, строчишь свои смс, свои бесчисленные орущие буквы, маленькие - и такие же маленькие сыпятся в ответ. Ты размахиваешься, бьешь палкой из слов по этому чучелу, повешенному в пространстве, - и из него сыпятся, как конфеты, - слова.

Ты не знаешь их - тех, которые кричат, призраков, заполнивших трамвай. Черные дыры ртов - как поры на коже динозавра, всё ползущего по кругу в вечной погоне за хвостом. Сквозь буран и пургу прочь по стальному следу. Впрочем - они оживут, и у глаз их появится цвет - если ты хоть на секунду удосужишься поднять взгляд от сотика. Все орущие призраки - они только в тебе.

И во мне.