Гуляла по Смольной набережной, слушала "Фотосинтез" Веры Полозковой.
Наконец-то сбылась мечта - нашла памятник Ахматовой, напротив Крестов.


А на набережной рядом памятник жертвам репрессий: два двуликих сфинкса - с одной стороны женское лицо, с другой обнаженный череп.

Между сфинксами на парапете набережной — стилизованное окно тюремной камеры с решёткой.
Долго вглядывалась на ту сторону Невы, туда, где Кресты. Оказывается столько ходила мимо, а не знала, что это - ОНИ. Странные ощущения.
Всплыли в памяти (неудивительно) строки "Реквиема":
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем: не ставить его
Ни около моря, где я родилась
(Последняя с морем разорвана связь),
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание чёрных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слёзы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.

Нева почти проснулась, еще чуть-чуть... и стряхнет с себя остатки льда.
Смольный - как игрушечка, такая у него подсветка... пряничный домик. а набережная вокруг него заворачивает, и кажется, что Смольный все время впереди - идешь, идешь, а он ни ближе, ни дальше - недосягаемый такой, как путеводная звезда. Там еще строят что-то рядом, и стоят краны с желтыми прожекторами. и интересный эффект получается - сказочный такой голубой Смольный, а вокруг него будто церковные свечи стоят... пыталась сфоткать - безуспешно, камера на телефоне слабенькая слишком. а вообще на набережной чудесно: вернулись чайки и почему-то не спят по ночам - плачут, плачут по кому-то...

Так вот. Шла, слушала Фотосинтез, и было там одно печальное стихотворение:

Когда Стивен уходит, Грейс хватает инерции продержаться двенадцать дней.
Она даже смеется – мол, Стиви, это идиотизм, но тебе видней.
А потом небеса начинают гнить и скукоживаться над ней.
И становится все темней.

Это больше не жизнь, констатирует Грейс, поскольку товаровед:
Безнадежно утрачивается форма, фактура, цвет;
Ни досады от поражений, ни удовольствия от побед.
Ты куда ушел-то, кретин, у тебя же сахарный диабет.
Кто готовит тебе обед?

Грейси продает его синтезатор – навряд ли этим его задев или отомстив.
Начинает помногу пить, совершенно себя забросив и распустив.
Все сидит на крыльце у двери, как бессловесный большой мастиф,
Ждет, когда возвратится Стив.

Он и вправду приходит как-то – приносит выпечки и вина.
Смотрит ласково, шутит, мол, ну кого это ты тут прячешь в шкафу, жена?
Грейс кидается прибираться и мыть бокалы, вся напряженная, как струна.
А потом начинает плакать – скажи, она у тебя красива? Она стройна?
Почему вы вместе, а я одна?..

Через год Стивен умирает, в одну минуту, "увы, мы сделали, что смогли".
Грейси приезжает его погладить по волосам, уронить на него случайную горсть земли.
И тогда вообще прекращаются буквы, цифры, и наступают одни нули.

И однажды вся боль укладывается в Грейс, так, как спать укладывается кот.
У большой, настоящей жизни, наверно, новый производитель, другой штрих-код.
А ее состоит из тех, кто не возвращается ни назавтра, ни через год.
И небес, работающих
На вход.

и вот в тот момент, когда прозвучало последнее слово, с неба посыпался снег, как перья из разодранной подушки. я вообще не склонна к таким дешевым метафорам, но это было именно так - то ли небеса пытались доказать, что на выход они тоже в силах, то ли привет от Стива и всех наших ушедших... не знаю.
это было чудо, настоящее. Яростный снег летящий сверху, легкий, как тополиный пух, теплый какой-то... и через минуту все прошло.

чудесная ночь была. отличная.