Маленькая девочка со взглядом волчицы

Сегодня еду в метро, и где-то на Кропоткинской происходит вполне тривиальная жизненная ситуация. Толпа народа выходит, освободив сидячее место. В подобных случаях я почти всегда проявляю благородство и терпение, ожидая желающих плюхнуться на скамью. В этот раз желающих не нашлось, а маразм стояния над пустующим местом в вагоне метро может затмить только жуткое упрямство. В последнее время оно меня посещает нечасто, взрослею, наверное.

Итак, сажусь я, благочинно складывая ладошки на коленях, и с любопытством поднимаю взгляд. На меня с трудно передаваемым выражением смотрит юная миниатюрная девушка. Девушка не отличается особой красотой, у нее неудачно покрашенные волосы, крупноватый нос, черный маникюр и традиционный шарф Пилота. Плюсом служит то, что куртка и кофта - не черные. И идут у меня параллельно две мысли: первая и радостная о том, что поприветствовать бы сейчас девочку, вторая виноватая – а фиг я это сделаю. А все почему? Потому что в плеере у меня сейчас играет что-то типа Dredg’а, да и выгляжу я слишком далекой от девочки. А обидно-то как: у меня есть целая одна композиция Пилота в плеере, у меня, наверное, есть толика той агрессии, переполняющей неформалку.

Стала я с жалостью наблюдать за девочкой, и видела в ней свою гипертрофированную раннюю молодость. Она принципиально не села, прекрасно понимаю, какие чувства у нее были внутри. Она условно принципиально не держалась: ей было стыдно показать свою слабость и подвинуться немного к поручню у дверей, а на верхнем она, с ее ростом могла только висеть. Когда вагон шатало, она отчаянно пыталась удержаться, временами рефлекторно вскидывая руку вверх. Но самое главное – это то, что во мне она с вероятностью в 95% видела очередного «врага».

Хорошо или плохо быть такой? Стыдно ли не вписываться в правила псевдоблагополучного мира, быть с рваной, острой душой, ершистым нравом, упрямым характером в слабом тельце? Наверное, нет. Если повзрослеет, а это обязательно случится. Но и повзрослев, можно и нужно остаться личностью. Я понимаю это каждый раз, когда тихонько прохожу мимо кабинета, в котором ребята застыли у мольбертов. Вдыхаю краску и улыбаюсь. У меня вызывает полуностальгию засевшие с гитарами студенты. И я знаю, что если напротив меня сидит ухоженная девушка, вынужденная одеваться в офисном стиле, это совсем не значит, что она не похожа на меня.

Иногда, когда наваливается темнота и ночь сажает свою злющую
метель на цепь, я иду вдоль каменного узора улиц, вжимая голову
в плечи и, дрожа от холода, вспоминаю, как ко мне в первый раз
пришел Прыгун. Темнота тогда начинает меркнуть, и я опять начинаю
верить. Верить во что-то иное, в иное новое, и снова в новое.

А во что-то новое очень сложно верить, когда вся улица - нескончаемая пробка, в который ты бежишь наперегонки с автомобилями и понимаешь, что даже если купишь себе личный транспорт, и сдашь на права, то не здесь, не здесь, не здесь. И тебя морально выворачивает наизнанку в метро, в котором каждый не прав по отношению к другому, и человека, придавленного, пусть, невольно, тобой в попытке впихнуться в забитый вагон, из которого никто выходит не собирается, совершенно не волнует то, как нагло следом за тобой ввинтилась бойкая дамочка с каре. И тебе неловко и стыдно каждый раз падать на стоящего сбоку мужчину, а сделать ничего нельзя - ведь ты довольно хрупкая девушка, и находишься в точке, в которой сходится вся масса вагона. Впрочем, тем, кто в центре тоже не позавидуешь. Устойчиво-шаткое положение весьма сдавлено. А потом ты видишь парня, одного с тобой возраста, который резво обгоняя старушек усаживает свою пятую точку на свободное место. И тебе даже не обидно, что ни он, ни прочие сидящие в вагоне мужчины не уступают тебе места, ведь всем известно, что нашим мужчинам, воспитанным мамами, мужья которых погибли или сбежали, сложно быть сильными. Их надо беречь. Мы же, женщины, все постоим, чего уж там. И я, и симпатичная девушка в сапогах на устойчивом, но все же каблуке, и женщина с сумкой, полной, возможно тетрадей с домашними работами школьников. Мы все потерпим. Мы действительно сильные. Только, боюсь, моя неприхотливость вскоре все же уступит место возмущению - праведному или нет, решать мужчинам - и я выскажу то, что думаю. И несмотря на то, что в моих словах не будет ни единого нецензурного, боюсь, мужчинам станет неприятно. И рано или поздно я очень боюсь не сдержаться, и больно ударить кулаком или локтем очередного русского или не очень мужчину, который по-куриному суетливо вкудахчется в вагон, наплевав на женщин. Типа мы слабые, мы подвинемся. И можно рассуждать о том, что женщина, которая бьет мужчину, достойна того, чтобы самой быть ударенной. Мужчины, дорогие, не будьте этого достойны вы. Даже несмотря на то, что живете в той стране, которая упорно прожирает свои природные богатства и в которой работают в перерывах между перекурами.

И если из-за вас хоть одна девушка не сможет родить ребенка, я надеюсь, что и вы станете импотентами. Физическими, ибо морально вы уже импотенты. Единичны случаи, когда мужчина смертельно устает, и вынужден сесть. И я сомневаюсь, что полные вагоны мужчин ежедневно так устают, что им совершенно плевать на то, что женщины, стоящие над ними устают так же, если не сильнее, при всей своей слабости.