Цитата сообщения Avel_Hladik ..часто на заседаниях нашей кафедры философии, которые происходили обычно по вторникам, в расслабленной атмосфере препирательств и вялого наушничества, вдруг возникала в воздухе ниоткуда, исподволь, невыносимая вонь.
Возникала, и после этого уже никуда не выветривалась.
Так и оставалась в стенах напитаных историей трех тысячелетий человеческих претензий, мудрости и тщеславия.
Мне казалось, будто бы кто-то тихо, но зловредно и злонамеренно пердит.
Форточку держали всегда открытой. Даже зимой.
Кафедральные философессы делали вид, что им все время хочется свежего воздуха.
А завкафедрой - профессор из рабочих - регулярно ловил меня за несуществующую пуговицу несуществующего костюма, смотрел в прямо глаза и спрашивал, считая, видимо, меня если не самым умным, то хотябы самым проницательным.
- Авель, вы чувствуете это? - и он совершал своим крупным французским носом-хоботом несколько кругообразных движений по часовой стрелке, - Вам не кажется, что у нас на кафедре кто-то пердит?
- Игорь Леонидович, - отвечал я, наморщив высокий лоб, выдавая тем самым свою уникальную способность напряженно думать по любому самому говнячьему и никчемному поводу. Т.е не просто думать, а думать с удовольствием, извлекая частицы высокого наслаждения не из предмета, который по определению ничто иное как говна-пирога, а из процесса: - вопрос не в том, - отвечал я - пукает кто у нас или не пукает, воняет или не воняет. И воняет ли это у нас вообще! И почему этот пердючий аноним - опарыш марксизма, отравляет наши жизни и воздуся. В конце то концов и не такое ведь нюхали.
Вопрос в том: отчего у нас, на кафедре философии, в логове идей, в умном месте чистой мысли, так вонюче?
Неужали, что-то не так в Датском королевстве?!
- Где где? - тревожился Храмов.
- Не обращайте внимания Игорь Леонидыч.- Успокаивал я его, - Это фигура речи. Шекспир!
- Ага. Фигура! - Игорь Леонидович, понимающе кивал кудрявой головой.
Пыльный бюстик Сократа в углу ехидно щурился, и кривил мерзкую, дурацкую, клоунскую улыбку.
- Думаю, - завершил я свою мысль, выбираясь из лужи софизмов и собственного скудоумия, витиеватым феноменологическим парадоксом в стиле Гуссерля - может это вообще: мышь сдохла под полом.
- А кто у нас может еще так вонюче вонять? Кроме твоих дохлых мышей, Хладик?- Продолжа гнуть своё пролетарский профессор Храмов, - Разве что Барганцоева. У нее такая жопа! Идеологичнеская жопа. ЧТо там у Канта, ну помнишь?
- Dind an sich? - т. е. вещь-в-себе Профессор, - услужливо подъялдыкивал я Храмову.
- Вот вот. В себе.
Тут наступало время соглашаться мне.
Аргументы пролетарского философа были сокрушительными.
- Да, действительно такой жопы еще поискать!

.... Так проходит год.
В мучительных размышлениях, взаимных подозрениях и досужих, но глубоких домыслах.
Потом мы попривыкаем.
Попридышались.
Потом наступает лето.
Время ремонтов.
Узбеки-рабочие на кафедре вскрывают пол, и обнаруживают под старым, императорских времен, дубовым паркетом истлевшие остатки - мумифицированные трупики мышек разной степени разложения. Десять или двенадцать.
Усыпальница диких животных.
Как видно потравились в университетской столовой.
И по мере того как травились приходили умирать и мумифицироваться к нам на кафедру.
Словом, египетская Книга Мертвых, а не кафедра.
Пирамида.
Зиккурат, на худой конец.
Проблема снимается или как говорят разрешается сама собой, не став социальным или межличностным конфликтом.
Профессор Храмов, подит ко мне и, покрутив пуговицу у меня на летней майке, говорит:
- Значит не Борганцоева. Мыши. Жаль. Вот такая у нас теперь Авель диалектика! Подпольщики.
Я киваю головой и направляюсь в отдел кадров сочинять заявление об увольнении по собственному желанию.

Так моя гносеологическая интуиция побеждает пролетарский онтологичекий скептицизм.

Однако теперь, спустя какое-то время я часто задумываюсь и спрашиваю себя:
- А может быть и правда кто-то пердел?
Тогда только или Барганцоева или же доцент Стулов.
Потому что - иметь такую фамилию: "СТУЛОВ"... и при этом умудриться не предеть, пусть даже тихо - это же как надо постараться?!!