Я так стремился уходить, что оставался.
Я так стремился быть другим, но не менялся.
Я говорил о чести и любви и предавал,
Не верил, но молился, любви не чувствуя, страдал.
Хотел остановиться, ускорялся бег,
Хотел на море – падал с головою в снег.
Тянулся к рыженькой, с блондинкой просыпался,
И врал и изворачивался, но попадался.
Не жизнь, а некая монета с ненужной стороной,
Ждешь решку, появляется орел дурной.

Это написано в январе 2006-го. И я хочу этого вот уже больше полутора лет. И все никак не удается



Лес в снегу, протоптанные среди сугробов дорожки, скамеечки, очищенные от снега заботливыми руками неких невидимок. небольшой, но непременно двухэтажный домик за елями и соснами. на первом этаже кухня, гостиная, на втором - спальня. В домике богатая библиотека в которой таинственным образом находится любая, заинтересовавшая меня книга. В гостиной телевизор, ДВД, музыкальный центр, гора дисков. На полу толстый ковер. На кухне в холодильнике запас еды на неделю. Тишина. только скрипит снег под ногами, когда выбегаешь в туалет.
Это место, куда я в последнее время хочу попасть. Один, без семьи и друзей. Провести там несколько дней, пусть глаза любуются двуцветием мира - иссиня черным и ослепительно белым. Хочу ходить в толстом шерстяном свитере, хочу, чтобы в доме было градусов 18 - так тепло принимается, как наивысшее наслаждение а бессилие холода оттенено до крайности. хочется спать, читать, есть, смотреть кино, гулять по лесу (можно на лыжах), жарить яичницу с колбасой только для себя, с утра выпивать водки и закусывать ее квашеной капустой, сидеть на крыльце и пытаться уловить узор в выдыхаемом на морозе пару. Когда-нибудь, может очень скоро, это все станет реальностью. Уже убеждался не раз, что когда долго что-нибудь хочу, это происходит, да так неожиданно, что никто не спрашивает моего согласия.

Это автобиографичное написано уже давно-давно.

Любовь в поселке была представлена исключительно в традиционных формах. Никаких пидоров, гомиков, садо-мазо и прочих излишеств. Присутствовали крепко спаянные советским бытом семьи старшего поколения, и только познающие прелести друг друга подростки – юноши и девушки. Правда, имелись случаи супружеских измен, но разводов не было. В поселке существовало несколько секс-богинь, занимавших наши неокрепшие умы. Одна из них имела тело, которое, казалось вырывалось из тесных оков платьев (или формы прапорщика, она была прапором!). Тело вырывалось во все стороны, прямо-таки бугрилось в районе грудей и ягодиц, порождая в головах окружающих ее мужчин и мальчиков грязные и похотливые мысли. Не счесть рассказанных шепотом 12-летними соплежуями историй о том, как они трахали эту красотку или как она делала им минет. Другой богиней была учительница английского Татьяна Ивановна. Раньше я уже писал об этой женщине, поэтому сейчас вспоминается только то, как я обратил внимание на ее привычку отвечать на вопрос ученика, наклонившись к нему и удобно устроившись на его плече своей пышной грудью. При этом она черкала в переводе текста своей красной ручкой, а грудь подрагивала, лишая последних остатков ума. После того. как я поделился технологией с соседом по парте, а он с остальными, школа пережила неожиданный и бурный интерес к английскому языку, проявленный отъявленными хулиганами и шпаной.
Среди учениц непререкаемым авторитетом пользовались подружки Оля и Леля. Леля была просто красивой девушкой, а вот Оля, которую к красавицам не отнесешь, была не прочь дать себя потискать, чем и пользовались многие пацаны. Помимо них, славилась своей доступностью Яна (правда, к себе она подпускала только старших). Все три были в моем классе.
Нравилась ли мне какая-нибудь девочка настолько, чтобы я испытывал к ней глубокие чувства? Да. Еще в первом классе я был безнадежно влюблен в Машу, то ли дочку, то ли внучку нашей учительницы. Любовь эта была печальной и трагичной – я скрывал свои чувства от всех без исключения, а чтобы никто не догадался о моих переживаниях, всячески демонстрировал всем, что эта Машка-задавака меня раздражает. Когда через год она с семьей уехала, мое сердце надолго было отдано исключительно мужской дружбе. Лет до 12-13, когда мне показалось, что я влюблен в какую-то девчонку (даже не помню ее имени, чего уж говорить о внешности). Это было началом периода, когда я забросил солдатиков и деревянные мечи и стал активно искать внимания от противоположного пола. Правда дальше поцелуев и зажатий ( в таком возрасте будет правильнее именно так называть объятия) не заходила, да и эти радости случались нечасто.
Моя семья (папа и мама, а потом и отчим, дядя Т.) дружила с семьей С, у которых была дочь Л. И хотя никто этого не озвучивал, все естественно не удивились бы, если бы с Ленкой проявляли друг к другу нечто большее, чем дружбу. Но мы только дружили; единственный случай, когда я позволил себе лишнее, произошел, когда мы у нее дома играли в комнате в настольный теннис (без стола, просто так перекидывали ракетками мяч друг другу). В момент, когда она наклонилась за шариком, упавшим за диван, я шлепнул ее ракеткой по попе. Но это не было проявлением гормонов, я лишь изрядно разозлился на ее неуклюжесть, да и по попе ее припечатал с такой силой, что Ленка в слезах убежала в ванную.
У Лены были подружки – Лерка и Наташка. Как совсем недавно я услышал от матери (которая сейчас находится в периоде сентиментальных воспоминаний о том, какой у нее был классный сын в школьные годы), обе девочки засыпали меня записками о любви, засовывая их в карманы пальто, обувь в гардеробе или на лестничной площадке (крысятничества в поселке не было, поэтому обувь смело оставляли на лестничных площадках). До меня эти записки не доходили, так как мать их периодически изымала. Зачем – ума не приложу, потому что даже если бы они дошли до адресата, то оный был слишком увлечен солдатиками, корабликами, деревянными мечами и луками, чтобы отвлекаться на девчачьи сопельки. Судьба не дура – я так долго закрывал глаза на девчонок, что к 13-ти, когда я их наконец-то открыл для себя, мой фарт закончился, никто не писал мне записок и сам я был вынужден добиваться их симпатий. Но вернемся к времени, когда я был баловнем женского внимания.
Как-то отец передал мне подарок – перочинный нож. Я стал обладателем неслыханного по поселковым меркам артефакта, нож назывался исключительно кинжалом и обсуждался всеми, сталь пробовалась на зуб, лезвием скоблили метал и собственные ногти. Не удержался я от того, чтобы похвастаться перед девчонками. И вот, когда Ленка крутила нож в руке, почему-то на ее ладошке образовался порез, из которого пошла кровь. Ленка расплакалась (любила она плакать) и убежала. На следующий день на перемен ко мне подошла Наташка. Ты, говорит, порезал мою подругу. Игриво говорит, улыбается. Я подвоха не чуя, говорю, что так мол и так, я уже и перед Леной Извинился, и она простила меня, и родители наши сами уже разобрались. А Натаха хвать меня за волосы и начала тягать во все стороны. Пока не выдрала из моей буйной головушки порядочный клок волос с корнями. Как же мне было больно! Потом этот клок, как вещественное доказательство, был представлен на обозрение двух матерей – моей и Наташкиной. А вскоре я узнал, как объяснила Наташка свое поведение – ей было очень обидно, что этой дуре Ленке ножик показали и даже порезали руку этим ножом, а ей – нет. Вот и пойми женщин…
А еще у нас в поселке, несмотря на наличие горячей воды в кранах, была баня, которую любили и мужчины и женщины. Зимними вечерами, когда темно уже в четыре часа дня, мы любили собраться вечерком и рвануть к бане в женский день, глядишь, повезет и найдется щелочка в окне или оттает уголок узора на стекле. По негласной договоренности мы никогда не шли к бане, если там была чья-то из наших матерей. Правда один раз с Женькой Коровиным случился досадный конфуз – его поймал банщик. По кошмарному и нелепому совпадению в бане была и его мама... Говорят Женькины крики и причитания неслись из их квартиры в доме барачного типа минут сорок. Отец его взлютовал страшно.
Вот, написал и о Женьке. Был он мои другом, с которым мы, естественно, побратались кровью. У него еще был мелкий брат. Нас невозможно было разлить водой. Наверное именно поэтому первая ссора, произошедшая между нами, оказалась по накалу сравнимой с некоторыми эпизодами Конана-Варвара и Терминатора. Мы поссорились из-за яичницы, не смогли ее поделить. Закончилось это все тычками и оскорблениями, довольно обидными, так как и его и моя фамилии происходят от животных, только он от коровы, а я от немного другой скотины. Помирились мы быстро и пообещали никогда больше не ссориться. Как ни странно, мы сдержали это обещание.
Женька умер в городе Жданове; когда он с местными пацанами лазил по стройке, рядом с ними разорвалась бочка, в которой строители разогревали битум или какую-то другую смолу. Но он навсегда со мной и беззаботно смотрит на меня, одетый в нелепое советское пальтишко, ужасную кроличью шапку на два размера больше, чем его голова, и оленьи ботинки на толстой войлочной подошве – советский мальчишка, так и оставшийся навеки ребенком.

Снова перечитывал собсвенный дневник. И поймал себя на мысли о том, что написанное мною год назад интереснее многого того, что я пишу сейчас. Поэтому решил "переиздавать" в дневнике собственные, удачные на мой взгляд сообщения.

Вот такой стишок родился у меня после некоего сна. Сам сон видимо был навеян пониманием того, что всякие там планерки и совещания только отнимают драгоценное время нашнй жизни, которое мы бы могли проводить с большим толком

Мне сегодня было ведение,
будто вместо планерки у нас
Приключилось телосплетение
Затянувшееся на час.
Руки, ноги узлами сплетались враз,
Стук голов хрустально звенел.
И обрывки летали рабочих фраз,
Разбавляя шуршание тел.