чувствую себя замыкающим круг. Королевский архив не похож на туристическую компанию так же, как города западного побережья на шумную столицу, и мне нравится тишина утреннего моросящего дождя, живущая в этих стенах. Наши гости – наши посетители – все больше чопорные старцы, студенты и чиновники; они носят плащи и котелки, и трости с резными ручками изо дня в день строятся в ряд у окна, смотрят на меня птичьими, кошачьими, драконьими глазами, и молчат так торжественно и задумчиво, что мне порой кажется - я лишний в этом холле, среди этих кресел и у этого камина. За прошедшие три месяца я так и не смог понять, чем же я занимаюсь здесь и что представляет из себя это место: небольшая библиотека, маленькая кофейня и несколько комнат с каминами, это что-то среднее между кафе и гостеприимным домом. Наверное, это клуб. Сюда приходят общаться, платят за время и место, за беседы с нами, работниками архива, больше похожими на хозяев дома. Нас пятеро, мы работаем посменно – и мы столь чертовски хорошо подходим друг другу и этим стенам, что я позволю себе рассказать вам о каждом из нас и об архиве.
Здание красного кирпича, незатейливое, двухэтажное, с одной маленькой башенкой и жестяным флюгерком на крыше, стоит на набережной маленькой тихой Митойи, окованной чугунными перилами. Дом стоит ровно между двумя мостами, и на той стороне реки блестят серебром рельсы, по которым ходят два трамвая – Симиль и Ретая. Все дома в этом районе – историческом центра Верна – не выше трех этажей, большинство с барельефами и лепниной; улочки узкие, и часто между домами перекинуты балконы, на которых летом выращивают цветы. Мостовая кое-где вымощена булыжником, а по тротуарам местные фирмы (район в основном офисный) выложили яркие мозаики.
В Королевском архиве (интересно, почему он так называется?) работают сейчас пять человек, не считая временной прислуги. Только двое из них занимаются, по-моему, разумным делом: сэр Акрен, которого мы прозвали Мастером, и леди Миина, его жена – они содержат кофейню при архиве. Не сказал бы, что у них так уж много посетителей, зато есть шахматы и странная игра с фишками на треугольном поле, смысл которой я никак не могу постичь – они скрашивают ею пасмурные утренние часы. Мастер вовсе не стар, но у всех вызывает ощущение мудрого и одинокого ворона. Его жена, напротив, выглядит пожилой, но всякий раз, когда она входит в комнату, комната будто озаряется светом, словно в нее заглянуло солнце.
Остальные трое работников не имеют нормального рода занятий. Они ходят по комнатам, расставляют свечи, прибирают; встречают гостей и проводят их в помещения. Иногда нам звонят и просят заранее обставить комнату тем или иным образом или подобрать в библиотеке подходящие книги и оставить их на столе забронированной комнаты. К вечеру (а иногда и днем), начинают приходить люди; мы встречаем их и общаемся, как хозяева дома общаются с гостями, или, быть может, как работники гостиницы – с постояльцами.
У каждого из нас есть свои комнаты, за которыми мы следим. За двумя гостиными и библиотекой на первом этаже смотрит Ричард, человек неопределенного возраста и удивительно незапоминающейся внешности, в вечном шарфе, небрежно перекинутом через плечо. К нему чаще всего приходят пожилые политики и светские львы. Мы с Шалин, девушкой лет двадцати (недавно она призналась – восемнадцати, но мне велено об этом тактично молчать) поделили между собой второй этаж, при чем ей достались комнаты с окнами, выходящими в сад, а мне – те, что смотрят на реку. Шалин удивительно женственна, хоть и острижена коротко, как мальчишка и совсем не использует косметики; она носит брюки и рубашки, на которых ее младшая сестренка, только заканчивающая младшую школу, вышивает цветы и диковинных птиц. Часто Шалин сидит в библиотеке на лестницах, что ездят на колесах вдоль стеллажей и служат для того, чтобы доставать книги с верхних полок, обняв руками кружку с имбирным чаем и листает иллюстрированные каталоги столичных картинных галерей. Жаль, я почти не знаком с нею, она обворожительно неприступна и я даже не знаю, о чем с ней завязать разговор – все мои слова кажутся кощунственными… Нет, ее нельзя назвать красивой, но лицо у нее оригинальное, узкое, острое, очень живое и даже какое-то птичье.
Последний обитатель архива (себя я, пожалуй, описывать не стану, упомяну лишь, что мне достались три комнаты, одна из которых в той самой башенке), хоть и не является постоянным работником, но, тем не менее, довольно много времени проводит в доме. Я не помню его настоящего имени, мы зовем его отчего-то Гю – откуда взялось это прозвище, я не знаю, ибо Гю появился на Соленой улице раньше меня. Он клерк, вечно юный мальчишка (хотя, как я вчера выяснил, у него есть жена и даже двухлетняя дочь), рыжий, пухлый и конопатый. Он носит клетчатые рубашки и брюки с подтяжками, просиживает несколько часов не неделю за бумагами в кабинете, высчитывая что-то и заполняя бесконечные таблицы округлым ровным почерком. У него совершенно невоспроизводимая подпись и хорошее чувство юмора; когда он выходит к нам в холл, мне кажется, дом трясется от взрывов нашего хохота.
С каждым днем работы в этом странном месте мне все больше кажется, что оно нереально, что его нет и оно просто не имеет права на существование в этом мире. Наши гости кажутся мне ненастоящими, оно слишком похожи на призраков моих снов и на тех, о ком пишут в книгах. Стоит мне выйти из архива и пересечь мост, стоит мне ступить на подножку Симили, как этот трамвай уносит меня обратно, в реальный мир – в мир серого дождя и хмурых прохожих на улицах. Я выезжаю из центра – и снова вижу автомобили, которых нет на узких пешеходных улочках старого города; я вижу детей и взрослых, целующиеся парочки и зажигающиеся в окнах огни, и понимаю, что вернулся из сказки.
Домой.
Чтобы утром уйти снова.
4:17 мин, 2.95 Мб.
p_Simon, отражения художников в паутине времени. Все-то у нас с тобой как по расписанию, и обеды, и электрички, и выборы невозможные... Если бы я был тобой, я бы свихнулся. Если ты был мной - бросился бы из окошка. Каждому свой выход из ситуации...
