Андрей – воробей
не гоняй голубей
гоняй галочек
из-под палочек

***

- Папа, папа!
- Птица, птица!
- К нам залетела птица!
Дочки бежали ко мне, подпрыгивая от восторга, выкрикивая, перебивая друг друга.
- Там, там, - показывали они пальцем,- Пойдем. Она там. Там. Птица.
У меня похолодело все внутри, на лбу выступил холодный пот.
Нет, я не такой уж суеверный, но … признаюсь, бывает… накатывает, что-то первобытное необузданное, не поддающееся разумному объяснению.
Это был тот самый случай.
- Пойдем, посмотрим, что у нас там, - не показывая испуга, бодро пошел за дочками.
Внутри, что-то ныло, к горлу подступила тошнота.
На балконе о стекло билась маленькая птичка.
Как только я её увидел, меня отпустило.
Протянул руку, птичка перестала биться, сложила крылья и легко далась мне в руки.
Держал нежно, чувствуя, как в ладони бешено бьется маленькое доброе сердце.
- Папа, папа, покажи.
- Ой, какая хорошенькая.
- А можно мне взять? И мне.
- Нет, взять нельзя, можно погладить по готовке, только осторожно, чтобы не напугать.
…
- Ну, вот, а теперь мы её отпустим.

***

Всякий переживает это по-своему. Кто-то замыкается, кто-то впадает в депрессии, кто-то озлобляется, кто-то …, но каждый ищет и не находит ответ на простой вопрос: - Почему я?
Несправедливость.
Андрюха замкнулся, ни с кем не разговаривал. Мучительно долгие тягостные часы он сидел погруженный в себя, о чем-то думая, что-то проговаривая про себя. Казалось, он просто потерял себя и никак не может найти. Он был похож на маленького обиженного мальчика.
Сашка на всех рычал. Он все еще был в бою. Он все еще был не здесь. Куда-то рвался. Его все раздражали. Все это он считал какой-то ошибкой, глупым ненужным сном. Закрой глаза и пройдет. Не проходило. Внутри кипела и выплескивалась злость. Он был, как скала, нет, как разрушитель скалы.

Они поступили в один день. Один маленький и щуплый, второй огромный и страшный.
Пытался их расшевелить, рассказывал анекдоты, смешные истории, просто говорил.
Андрюха молчал, Сашка рычал.
Второй день все без изменений.
Сашка изрыгая проклятия и скрипя зубами, отвернулся к стенке, Андрюха смотрел будто сквозь меня, думая о чем то своем.
Встал, сделал шаг.
Не буду писать, с каким трудом давалось каждое движение, каждый шаг.
Даже если бы было возможно это описать, не испытав, понять это не возможно.
- Ну, что тезка, пойдем? К Сашке обращаться было безполезно.
- Куда? – дернулся, будто разбуженный Андрюха. А потом добавил: - Так нельзя же.
- Пройдемся, - сказал, глядя в глаза, постепенно обретающие человечность.
В них можно было увидеть, как безразличие меняется удивлением, затем страхом и, наконец, любопытством.
Он дернулся.
- Давай, - подбодрил его.
С трудом встал. Мы вышли в коридор.
- Ну, что, - кивнул я, - туда и обратно сможешь.
Он посмотрел в конец коридора: - Ругать будут.
- Смеешься? – как мог, улыбнулся я.
Он улыбнулся в ответ и мы пошли….


Когда мы вернулись обессиленные и счастливые, Сашка все еще грыз стенку.
- Завтра в самоволку. Саш пойдешь с нами?
Сашка ругнулся. Андрюха удивился: - В смысле?
- В прямом. Самоволка это Солнце, это Небо, это Девушки … - причмокнув, добавил, - в коротких юбках. Разве ты против?
- А разве можно? – удивленно уставился на меня Андрюха.
- Смеешься?
На это у меня был такой ответ.
Мы захохотали. Сашка заскрипел зудами.

***

Помню, как тогда испугался Андрюха, когда проходя мимо киоска, а тогда в киосках свободно продавали спиртное, я предложил ему: - Вмажем по двести грамм?
И помню, как он неудержимо смеялся, когда я купил три алюминиевые банки газировки.
Пошел дождь, мы спрятались в соседний подъезд, пили там газировку, смотрели на капли, что бились вначале о сухой асфальт, потом пузырили лужи, на бегущих прохожих.
Опустевшую банку раздавил, смял в руке, превратив в комок металла.
- Вот, - протянул, - держи.
- Ух, ты! – восхитился Андрюха, - прямо как …
Он искал слово.
- Как кастет. Возьми его в руку. Сожми. Видишь?
Там же я рассказал ему свой план, с которым, посмеявшись, он согласился.

***

Ребята еще проходили обследование, поэтому процедуры им еще не назначались, мне в тот день поставили капельницу, вен на руках уже не было, воткнули в кисть. Мне это нравилось, можно ходить, только приходиться всюду таскать с собой стойку с бутылкой и капельницей.
Но в тот раз я лежал.
Андрюха допивал оставшуюся со вчерашнего дня банку.
Сашка метался в легкой истерике.
Я начал рассказывать, как здорово мы вчера прошвырнулись и как много потерял Сашка, отказавшись от вылазки.
Это была красная тряпка. Сашка затрясся, заорал на меня, здесь, как Вы понимаете, я вынужден отойти от цитирования и пересказать от себя сказанное в сердцах. Итак, в пересказе прозвучало примерно следующее. Что … он не мы, а мы не он, что мы здесь …, а они там … и ему здесь противно, потому что мы не стоим одного ногтя мизинца его и его друзей - товарищей, которые там рискуют жизнью за нас здесь ничего путного не делающих кроме … И что мы все … ну, слабоки в общем.
Ну, я тут конечно встрепенулся ( с кровати встал), по-пацански огорчился (ответил, что мы совсем не те) и держа в одной руке капельницу словами подкрепленными взглядом пригласил его к столу разобраться кто из нас тот. Отказать он конечно уже не мог. Уселись поудобней, поставили на стол локти, обхватили ладони друг друга и на счет три…
Боль была адская. Думал, что он оторвет мне руку. Держался из последних сил. Но расчет оказался верен, все-таки не просто так он сюда попал, его рука дрогнула, поддалась …
В последний момент я расцепил руку, и вскрикнув – Черт, капельница! - вскочил.
Он испугался, засуетился вокруг:
- Что, что случилось? Капельница, да? Капельница? Извини!
Я посмотрел, облегченно вздохнул:
- Фу, показалось. Ну, ты амбал! – и через секунду добавил – Садись, продолжим.
От его злости не было и следа.
Но он не мог отказаться. Сел. Поставили на стол локти. Обхватили ладони друг друга и …
Тут то и вступил Андрюха.
- Ей, парни, а Вы так можете?
Он вытряхнул из пустой банки последние капли, подбросил, поймал, сунул под одеяло, напряг на шее вены, захрустел.
Выдохнул.
И протянул нам сжатую в кулак руку.
- Вот так, - раскрыл ладонь. В ладони был плотно спрессованный алюминиевый комок с четкими вмятинами от пальцев.
Я во второй раз расцепил руки, вскочил и дико изумившись, ахнул: - Черт! Ну, ты даешь!
Сашка взял в руки спрессованную банку, покачал головой и восхищенно произнес:
- Ну, ты амбал!

С того дня, мы стали друзьями. Я рассказывал анекдоты, веселые истории, пацаны умирали со смеху. Андрюха, как оказалось, был знаток китайской истории и культуры и мог говорить об этом часами и тогда наша палата надолго затихала. Сашка басил, рассказывая о своих незамысловатых мечтах. Потом включался Андрюха. И они говорили, говорили о том, что будет.
О любви,
о жизни,
о красивых и единственных, которые еще только будут, но о которых они уже сейчас многое могут сказать.
о детях …

***

- Папа, папа!
- Птица, птица!
- К нам залетела птица!
…
- А можно мне взять? И мне.
- Нет, взять нельзя, можно погладить по готовке, только осторожно, чтобы не напугать.
…
- Ну, вот, а теперь мы её отпустим.
- Полетела.

***

На следующий день зазвонил телефон.
Нет, я не такой уж суеверный, но … признаюсь, бывает…
Вздрогнул, взял трубку:
- Да, слушаю.
- Андрей, это Вы.
Защемило в груди.
- Да, это я…
В трубке горько вздохнув, хрипя, через силу, сказали:
- Андрюша умер …

Я это знал.
Знал до того как мне сказали.
Ведь это он прилетал ко мне вчера проститься.
И мои руки еще чувствовали ритм его сердца.

Андрей – воробей,
не гоняй голубей…


P.S. Сашка умер через три месяца практически у меня на руках. О нем я уже писал.
Андрюха боролся и мечтал еще пять лет. Я никак не мог написать про него. Вот написал