* * *
 - А когда человек уже готов появиться в мир, вы обязательно должны дать ему щелчок по подбородку, - наставлял школьников рослый ангел, то и дело поправляя на переносице очки в желтой оправе. - тогда он все забудет, и станет узнавать мир заново, с чистого листа.
 - А если не дать щелчка? - послышался голос с задней скамьи.
 - А тогда человек станет неполноценным. - устало ответил Учитель. Как часто за время его бытия ангелята задают подобные вопросы. - И как ты думаешь, Габриэль, интересно ли жить, зная все наперед?
 - Не знаю, Учитель. Я никогда не был человеком. 
 - А кем же? - Учитель был удивлен.
 - Кошкой. Сибирской. - уточнил Габриэль, улыбаясь по-кошачьи.
 - Ну, тогда тебе сам Б-г велел следить за душами кошек. - подвел итог ангел.

* * *
 Большой сибирский кот пробирался вдоль забора. 
 - Видишь ли, милый, это моя территория. - растягивая слова, сообщил ему с забора вальяжный персидский аристократ.  - Тебе здесь ловить нечего, разве что оставить пару клочьев в зубах нашего сторожевого пса. Охранник что надо, поверь на слово.

 - А что здесь ловишь ты? - осведомился сибирский кот, легко запрыгивая на забор. Он терпеть не мог смотреть снизу вверх на обидчиков.

 - А я готовлюсь к серенаде. - медленно ответил перс. - Ты мне мешаешь, мне надо распеваться.
И он принялся прочищать горло.
- Какие ужасные звуки. - пробормотал сибирский, спрыгивая обратно. Пройдя ещё пару шагов, он понял, что серенада предназначается не кому-то, а именно его любимой, дворовой кошечке, не желавшей идти в дом к людям и мирно копавшейся в мусорных баках, предпочитая сытости свободу. Она славилась добрым нравом , хозяйственностью, и - чудесным, маленьким, но очень пушистым хвостом. Кот не стал раздумывать, и юркнул за ближайший бак, чтобы найти любимую, не привлекая внимания персидского гордеца.
 - Габи?
Кошечка потянулась, высвобождая чудесную шкурку из-под старого тряпья.
 - Мира, к тебе там пришел ухажер. - сообщил кот. - Собирается петь серенаду.
 - А я думала, кого-то избивают хозяева. - удивилась Мира.
Кот коротко рассмеялся. 
 - Как поступим? Пойдем погуляем, но тогда нам придется пройти мимо этого расфуфыренного куска пуха, или останемся здесь, и будем слушать это издевательство над классической музыкой?
 - Давай попросим его уйти. - предложила кошечка, обвивая хвостом лапу сибирского кота.
 - Что ж...давай попробуем. - согласился Габриэль.
Персидский красавец сидел на прежнем месте, потягивая из миски гоголь-моголь и хрипло голося во всю глотку.
 - Послушай, друг. - начал Габриэль. - Не мог бы ты уйти и петь где-нибудь в другом месте? Моей невесте не очень нравится твое пение.
Перс посмотрел на него и ощетинился. В его глазах мелькнул опасный огонек.
 - Конечно. - легко согласился он. - Если девушке не нравится моя серенада, я уйду.
Он спрыгнул с забора и медленно удалился, прихватив с собой миску гоголя-моголя. На ходу он обернулся и пообещал:
 - Но тебе, помойник, придется об этом пожалеть.
Габриэль рассмеялся и обнял хвостом свою невесту.
 - Пока у меня есть Мира, я ни о чем не пожалею.

На следующий день Миры нигде не было. Ни в помойных баках, ни в гнездышке, где она так любила спать. Габриэль пытался узнать даже у людей, где она, но никто из соседей не брал кошечку в дом. Габи осунулся, отощал и стал похож на пугало. Его перестали подкармливать, гнали прочь, науськивали на него собак, но он не сдавался - все искал и искал Миру, и однажды...

* * *
 - Габриэль, ваша история показательна. - Учитель внимательно смотрел на него. - Теперь мне понятно, почему каждый раз, когда рождается персидский котенок, и вы показываете ему жизнь, вместо законного щелчка по подбородку вы даете ему по морде сковородкой. Ничего, все забыли, что когда-то было по-другому, а людям даже нравится. Но почему вы никогда, ни разу за все время, пока вы здесь, не посмотрели на соседнюю скамью - это остается для меня загадкой.
 - А что бы я мог там увидеть? - спросил Габриэль.  - Тысячу одинаковых белых спин, закрытых крыльями?
 - Поглядите сами - ответил Учитель. - Я ведь уже не смогу дать вам щелчок по подбородку, если что...
Габриэль нехотя взглянул на скамью, и среди тысячи белых спин, укрытых крыльями, он увидел необычайное - чудесный, маленький, но очень пушистый хвост.

Дождило. Девочка сидела в большом плюшевом кресле, пытаясь вытащить из стеклянной розетки большое яблоко-ранетку. Не получалось. С яблока тянулись прозрачные, тягучие капли, которые неминуемо оставили бы на обивке заметные следы.
 - Дженни!  - гувернантка всегда появлялась невовремя, словно поджидала момента, чтобы высказать неудовольствие поведением маленькой наследницы огромного состояния. Девочке иногда казалось, что строгая мисс на самом деле - муха, которая прячется в старой лепнине на потолке, когда её никто не видит.
- Вы снова ведете себя недостойно. Неужели за обедом Вам было недостаточно варенья?
Дженни вздохнула. 
 - Нет.
 - Вы сказали: "Нет"? - гувернантка сделалась малиновой, её лицо стало похожим на бутон китайской розы, выглядывающий из тугого черного воротничка.
 - Да. - так же спокойно ответила Дженни, думая о том, как бы объяснить, что яблоко - ещё не самое важное в варенье.
 - Десять ложек касторки перед сном. - разразилась гувернантка. - И десять минут в углу!
Дженни внимательно смотрела на неё, прищурив левый глаз. 
 - И десять...
 - Дней на лепнине. - спокойно закончила Дженни, окончательно закрыв глаз. Повернулась и вышла из комнаты. Она знала, где среди склянок с духами и маслом можно найти касторку, а в углу давно уже был нарисован большой сеттер, чтобы не так скучно было отбывать положенное наказание.
Гувернантка посмотрела ей вслед, сжав кулаки, потом подобрала упавшую шаль, и подошла к столику.
Варенье в розетке было таким прозрачным и соблазнительным, что она воровато огляделась по сторонам, и поднесла ко рту большое яблоко-ранетку, ту самую, с которой баловалась Дженни. 

Когда пришла пора укладывать девочку спать, слуги хватились гувернантки, но дворецкий, будучи уверенным в том, что мисс никуда не выходила из гостиной, нашел там только большую черную муху на старой лепнине.
Дворецкий потом говорил, что она ему подмигнула. Лепнина, конечно - разве можно ожидать такого от гордой английской мухи...

И снова целитель, и тонкие руки

вливают судьбу в побелевшие лица,

И снова морская, и снова дельфины,

и жемчуг летит с рукавов и запястий,

Живи же, ты слышишь, в речные излуки

несут мое сердце поющие птицы -

В родительский дом, в сердцевину долины -

Ты плачешь? Не надо, ведь это же - счастье.

Да, знаю, звук боя, лежи, ещё рано,

Там справятся, брат, береги свои силы,

И жизнь твоя будет прекрасной и длинной,

Да, я обещаю, ты выйдешь на битву.

...Темнеет листва, как открытая рана.

Пал город, и небо как-будто застыло

И парус летит,  обгоняя дельфина,

Нечаянно сотканный нашей молитвой.

Дороги и судьбы не знают разлуки -

Ведь просто прочитаны наши страницы

В чудесной, потрепанной книге старинной -

Никто не отнимет у нас сопричастья.

Живи же, ты слышишь, в речные излуки

несут мое сердце поющие птицы -

В родительский дом, в сердцевину долины -

Ты плачешь? Не надо, ведь это же - счастье.

Ещё немного -и я пойду пить чай. Около моей работы нет чайных клубов, а именно в них меня сейчас тянет. Быть, неторопливо пить из маленьких чашечек пахучий настой, бережно быть. С ними, с чаем, собой.

   Эта осень выдалась холодной. И голодной, ничего не скажешь. Хлеба в амбаре едва хватит на то, чтобы каждое зимнее утро выдавать детям по кусочку размером с их ладонь. Франсуаза вздохнула и принялась за бесконечную стирку. От воды её руки покраснели, кожа стала грубой, как то неровное полотно, что она стирала.

  - Мама, сегодня мы будем есть?

Голос Жака прозвучал в доме гулко, как колокол, если стоять под ним и раскачивать тяжелый чугунный язык, слушая, как волны звука скатываются по плечам.

 - Будем, сынок. - Франсуаза отложила белье, вытирая о передник руки. - Вот придет отец, и будем.  

 Жак забрался на старый сундук, откопал среди своих сокровищ старый нож и стал точить его, приговаривая:

- Я вырасту, мама, а когда вырасту, я пойду в лес и убью оленя. И тогда у нас будет много еды. Мама, я ведь вырасту до зимы?

  Франсуаза кивнула, смахивая жемчужные слезы, так, чтобы сын не видел. Жаку уже девять лет, а ростом он - с материну метлу, на сундук-то еле залезает...А маленькой Жанне впору кукольные платья - такие игрушки бывают у богатых детей, Франсуаза когда-то видела на ярмарке.

  Муж весь высох, как пшеничный стебель в засуху, а Франсуаза знает - хлеба в амбаре едва хватит на то, чтобы каждое зимнее утро выдавать детям по кусочку размером с их ладонь.  Хлопнула дверь, и муж, пригнувшись, вошел в дом. Франсуаза повернулась, чтобы встретить его улыбкой, слабой и светящейся - но он протянул ей сверток и рухнул на скамью.    Сверток оказался большой краюхой сливочного сыра, завернутой в белое полотно. Франсуаза изумилась, но долго раздумывать ей не дали восторженные вопли сына, требовавшего похлебки.

  В эту ночь все уснули рано, усталые и счастливые, все, кроме маленького Жака. За ужином он припрятал кусочек странного сыра, и теперь осторожно пробирался к сундуку, чтобы взглянуть на сокровище. Идти, а вернее, красться, ему приходилось осторожно, чтобы не скрипели половицы, а подолгу стоять на одном месте было холодно, и он уже подумывал забраться обратно под одеяло, как вдруг взглянул в окно, и замер на месте. Прямо на него смотрела большая серебряная луна, почти полная, только с одного бока была темная косая полоска, как-будто кто-то отрезал оттуда краюшку.

  Рядом с Жаком скрипнула половица. Он вздрогнул и покосился в темноту. Там стояла маленькая, растрепанная Жанна, сложив ладошки на груди - так, она видела, стоит в церкви Божья Матерь, а Она всегда счастливая, даже если плачет.

  - А давай ты не будешь есть этот кусочек - прошептала Жанна - Может, он потом пригодится?

   - Дура. - обиделся брат. - Я не собирался его есть. Смотри!

 Он дошел до сундука, стараясь не слышать, как по щеке сестренки катится слеза, одна-единственная, большая, и протянул сверток. Там лежал серебристый кусочек, светившийся нежно, так нежно, что у Жанны сразу пропало желание плакать. Она дотронулась до маленького чуда, и рука её засветилась таким же волшебным, притаенным светом.

 - Смотри! - Жанна провела рукой по лицу, и, сияя, повернулась к брату.

 - Теперь ты будешь светиться. Ой, здорово - и лучины зажигать не надо! Около тебя можно шить! -

  Жак затанцевал от радости.

 - Дева Мария! - проговорила Жанна - Я теперь как свечка!

  Она и вправду была похожа на свечку - маленькая, тоненькая, светящаяся в темноте фигурка в белой рубашке, - девочка с льняными волосами, будущая надежда Франции.

  В другом конце комнаты заворочался отец, и дети быстро спрятали кусочек волшебного сыра, а уже через несколько минут грелись рядышком под шалью Франсуазы.

    Родители обнаружили странную перемену не сразу. Заметили только, что по ночам стало куда светлее, а Жанна повеселела. Теперь она пела, часто и так самозабвенно, что никто даже и не подумал бы прервать её. Каждый вечер отец приносил с собой краюху волшебного сыра, Франсуаза готовила похлебку, а Жак неизменно припрятывал кусочек за ужином. Мальчик заметно вытянулся, похорошел, стал много бегать по двору и, кажется, собирался построить лестницу, такую, чтобы дотянуться до луны. Отец посмеивался, но ничего не говорил. А Франсуаза была счастлива - как бывает счастлива женщина, которой вернули надежду.

 Да и все они были счастливы, пока на тринадцатый вечер отец не вернулся с пустыми руками. Семья притихла, и спать все отправились молча, почти не глядя друг на друга. Когда родители уснули, Жак потянул сестру за рукав.

   - Пойдем, я тебе кое-что покажу.

 Он взял из сундука большой сверток, и дети вышли во двор. В небе была пустота.

   - Как ты думаешь, этого хватит, чтобы вернуть её? - Жак кивнул на сверток.

 - Если бы мы могли забраться туда. - промолвила Жанна, глядя на странное темное небо.

  - Я попробую, сестренка. Я ведь вырос! - гордо сказал мальчик. - Ты думаешь, я не смогу построить лестницу до неба?

  - Сможешь, сынок. Когда вырастешь. А если ты не ляжешь в постель, ты заболеешь. - Франсуаза стояла на пороге, кутая детей в шаль. - Идите-ка в дом.

    Прошло две недели, и в ночь, когда должно было случиться полнолуние, Жанна проснулась от шума. Стучали в окна, стучали в дверь, мать стояла у стены, белее муки с мельницы дедушки Луи. Отца всё не было. Жанна оделась и подошла к окну.   Похоже было, что вся деревня собралась у их маленького дома. Люди что-то кричали, вразнобой и невпопад, так, что нельзя было разобрать слова.

  - Жак в амбаре. - сказала Франсуаза. - Хоть бы он догадался сбегать за отцом.

 Она взяла Жанну за руку, отодвинула засов, и вышла на крыльцо.

  - Ведьма! Ведьма! - завопила толпа.    - Кто вам сказал? - перекрикивая толпу, спросила Франсуаза. - Кто из нас - ведьма?

  Люди смешались. Вперед вытолкали старика, дедушку Луи, он держал мельницу на реке.

  - Франсуаза, ты должна понять. Беда обрушилась на деревню. Неурожай, засуха, а теперь ещё и луна ушла с неба - не иначе, как Матерь Божья разгневалась на нас. Люди говорят, ведьма всему виной. А ещё мы недавно видели, как твоя дочка стояла на крыльце ночью, смотрела на небо, а лицо у неё - светилось!

 Толпа зашумела. Франсуаза отодвинула Жанну подальше в дом, сама встала крепче в дверях.    - Той ночью моя дочь крепко спала в своей постели. - женщина чеканила слова, как солдаты на мостовой чеканят шаг, - Она могла видеть сны, и улыбаться во сне, но она не гуляет по ночам и не якшается с дьяволом!

Дедушка Луи отшатнулся.

- Там! На крыше! - он указывал дрожащей рукой наверх.

  Франсуаза захлопнула дверь и выбежала во двор. С крыши дома в небо тянулась лестница, высокая, тонкая, а по ней карабкался все выше и выше мальчик. Знакомый мальчик.

   - Жаааак! - от крика Франсуазы у дедушки Луи зазвенело в ушах. - Жак, Жак...

   Мальчик взбирался все выше и выше, и вот - он уже стоит на последней ступеньке, вот уже летят на пустое небо кусочки сливочного серебра, один за другим, и уже собирается воедино прежняя, большая, добрая, как сыр, луна, улыбается освещенным ею людям - только последней ниточки света не хватает ей... И тут из дома зазвучала песня.

А вчера мы пекли пирог. Яблочный, с сахарной корочкой, мой самый любимый. Это целое счастье - когда ты наливаешь теплое молоко в пушистые комочки дрожжей, и, пока варишь янтарные яблоки в сахаре, ты видишь, как опара растет, высится, поднимается, как город, и тебе во всем этом сказочно тепло)

Ну и пусть у вас в доме почти нет сахара, его хватит - впритык - если покопаться по банкам в шкафу, хватит и на тесто, и на вкусное пятиминутное варенье, и на необыкновенную, нежную, сахарную корочку - кулинарную мечту и любовь моего детства. И яблок - как раз столько, сколько нужно, и масло мягкое, желтое, и совсем все нетрудно делается, как клубочек сказочный - сам катится.

А ещё можно обнять тесто лапами и слушать, какое оно доброе, пушистое и говорящее)

Обед. В офисе тишина и духота, в магазинах нет томатного сока и все салаты - с фасолью. Контакт-лист вымер, за исключением любимой женщины, играющей в третьих "Героев". Ранвен прекрасна)

Волнуюсь, как маленькая девчонка - с первого рассказа, выставленного на конкурс, эх, Миа, а ведь уже пора бы привыкнуть.

В  следующий вторник читаю в Проекте "Археология". И тоже волнуюсь. Черт возьми, да, я буду волноваться. В конце концов, я имею на это полное право!

ЩАВЕЛЕВЫЙ ПИРОГ. Как факт. Просто щавелевый пирог.

И матэ, абсолютное, немечтательное матэ в чашке у левой руки.