От цветов кошачьей мяты пахнет терпко и приятно, в зарослях кошачьей мяты кто-то ходит не спеша…На поляне возле леса нет ни замка, ни принцессы, и не водятся драконы. Там живет один пушан.
Два больших мохнатых ушка, весь — как мягкая игрушка, умный взгляд невинно просит: я хороший, ну, поверь…Выраженье человечье, только нанести увечья может он вполне зверино, потому что это зверь.
Есть на свете, может, страны, где и водятся пушаны, только здесь совсем не знают про подобного зверька. Просто он пришел однажды по траве сырой и влажной, он пришел и поселился у лесного родника.
Он сноровисто и споро под обрывом вырыл норы, вход и выход хитро спрятав в пышных зарослях травы. Он не виден и не слышен, бродит ночью, ловит мышек, змей кусачих не боится — ест их прямо с головы. За лягушками в болото он выходит на охоту, видно, мясо лягушачье для него деликатес.
Но, как ни был бы он занят, лишь сверкнет перед глазами месяц хитрою улыбкой — и пушан уходит в лес. По песку и мелким ямам устремленно и упрямо, страх загнав поглубже в пятки, пробирается пушан. Через тернии и корни он бежит-спешит упорно. Перед лилией цветущей замирает не дыша.
Звезды свет в ладони лилий до краев почти налили, даже ветер затихает, чтоб его не расплескать. И пушан, шагнув отважно, опрокидывает чашу: серебристый свет стекает по прозрачным лепесткам.
Лилии сияют белым. Звездный свет ползет по телу. Исчезает мех пушаний, начиная с головы, с живота сползают клочья… Происходит что-то ночью под совиное кряхтенье и шуршание травы...
Под пушаньей мягкой шкурой, длинношерстной, рыже-бурой, под уютной легкой шубкой, что мохната и тепла, проступает птичье тело: перья острые, как стрелы, крепкий клюв, два умных глаза, белоснежных два крыла. В лунном свете серебрится, может, зверь, а, может, птица…
Он взмывает над поляной, устремляясь в небеса, улетая прочь из леса, где нет замка и принцессы, но случается, бывают вот такие чудеса.

(c) NeAmina