Заветный самолёт пущу из класса...

А перед этим всё же подожгу.

На нём умчатся словеса бессвязны-

е, как следы от санок на снегу.

Пылает на ветру комок из пепла,

И оставляет слабый дымный след.

По снегу курс проложат сани беглы-

е, будто их следам немало лет.

Что поделать! Разбойник о нас по-разбойному судит.

Ну, а мы всё пытаемся в нём что людское сыскать.

Непреложные истины мчатся по морю посуди-

нами, резво волнуется пены кичливая ска-

терть. И мы всё надеялись — море нещадно потопит,

Только волны не властны над флотом дырявых тазов.

Третьегодник злосчастный в тетрадку те истины копи-

рует, чтобы начать изучение с самых азов.

Нынче и я в заветные сети попался...

Скоро коня и дорогу свою забыл.

Отблеск случайный до тихого места мне подсо-

  бил.

Как же коварен уют, и перины злые!

Жизнь подгоняет только в ледовых ветрах.

Надо бежать, пока эта чаша не выпи-

  та.

Укрылись и мы за хлипкой стеною от ветра...

И сколько стена порывы будет держать?

Под пяткой хрустят осколки разбитого витра-

  жа.

Давно сорвало крышу с изогнутых балок,

И двери по щепкам в старом саду разнесло,

Трещит под рукой стена, качается жало-

  стно.

С каждым днём картина в окне всё хуже и хуже...

Неизвестный художник правит пейзаж с людьми.

Скоро сменят снега листву осеннюю с лужа-

  ми.

И потом весна. Но уже не такие вёсны.

И опять смотрю. Не могу уйти от окна.

Всё хочу изведать, что мною ещё непозна-

  но.

Годы прошли. Ты теперь оказался не нужен,

Старый седой патефон у парадных дверей...

Да и порушенный дом между скомканных куши-

  рей.

Жди. Скоро мода на эти пластинки вернётся.

Руки заботливо вытащат, вытряхнут пыль.

Раструб с утра заиграет заветными солнца-

  ми.

Как же выжить после трудного диплома?

Ты свободен. Только некуда идти.

Ты зубрить привык, в ночной пыли и копо-

  ти.

Мир простой предстал запутанным и сложным,

И за шторкой раскрывается нутро,

И студенческое время в точку прожи-

  то.

Ловлю я удачу за хвост... Только хвост оборвался.

И стал обладателем многих удачных хвостов,

И многих билетов на рейсы ушедшие поез-

  дов.

А птица-удача отрощенный хвост распустила,

И ждёт, что сейчас брошу всё, и опять ухвачу.

Но я уступаю охоту надменному сила-

  чу.

Мои часы всё время ошибались...

Когда дарили целый лишний час,

Во время боли сонного парали-

   ча.

А после также скоро отбирали,

Меняя жизнь, меняя точный курс,

Покоя не давая нынче стари-

   ку.

Не берись прочитать бесконечных томов в древней зале...

Десять жизней не хватит для лютых, заядлых чтецов.

Даже если не спать и не есть, каталог полный нали-

   цо.

Но приходим, и вновь по слогам разбирать начинаем,

Прихватив самый первый, случайно попавшийся том.

И его до конца не осилим мы с ухарским нале-

   том.

Дорого я заплатил за свои эпохи...

Втридорога достались часы и дни.

Мне предстоят счета из текущих сроков,

Хоть и казалось, что жизнью. доныне храним.

В старые времена не хочу возвращаться,

Хоть и хотелось сделать не так и не то.

Мирно лучатся грядущие годы на пальцах,

Всё, что оставлено было мной на потом.

Я строил дома, чтоб жили потом другие...

Готовил еду, что в обед съедят без меня.

Но мне перепала пара томатных килек,

Да хлипкий навес в одной из отрытых ям.

И вроде мне самому не нужны хоромы,

Да скудным своим обедом доволен вполне.

Но нынче к ненастью усталые кости ломит,

И крутит живот, что в голод обычно нем.

Расскажи, забытый король, ты куда собрался?

В чужедальние земли поход? И опять война?

Пропустил ли песок золотой между щедрых пальцев,

Или может, твой вечный враг ныне стар и слаб?

Или может, что ищешь новое королевство,

Где сумеешь править мудрей в вожделенной тиши?

Но напрасно. Не скрылся ещё ни монарх, ни герцог,

В окружении грёз, у подножий кристальных вершин.

Время на землю. Давно в небесах отлетался...

Красит багровым закат по истёртой стене.

Китель на вешалке, брюки, да старенький галстук,

Лживый свидетель курсантских утраченных нег.

Только всё грезятся новые в вечность полёты,

Вроде здоровье ещё позволяет пока.

Тянутся руки к окружиям облачных сводов,

Красит багровым по стенке тягучий закат.

Что купить на потемнелую копейку?

Под забором закопать в глухой ночи?

Сдать её в ломбард скорей под вечный выкуп?

Под процент ростовщику, что весь нечист?

Кто транжирит за бутылкой горы злата,

Кто припрятал, и похож на нищету.

Мой же путь с копейкой вечной был не краток,

И не вёл к решенью долгих трудных дум.

Какими короткими стали летучие ночи...

Какими горячими пыльные яркие дни.

Дорога прямая пошла, без ухабов, без кочек,

От сбитых мостов и провалов надёжно хранит.

И жёлтым листком поминает, что это недолго,

Крутой серпантин нас ведёт в облака, в небеса.

Тогда-то откроется снежный и сумрачный полог,

И впустит в не знающий ночи и холода сад.

Под гору нам катиться много легче...

Но вот больнее кровь и синяки.

Сидящий путник на дороге встречен,

Чей провиант давно от жара скис.

И мы просили поспешить немного,

Но головой качал, и ждал ещё.

Мечтал, быть может обернуться в кокон,

Но будет свергнут времени мечом.

Я вошёл в эту жизнь, заплатил за билеты на кассе,

Ручкой щёлкнул, и тронулось кресло на крепкой цепи...

Заиграли динамики чёрные, бил в небо лазер,

Замутило, но только не слезешь, крутись и крепись.

И другие на креслах соседних по кругу несутся,

Кто кричит, кто смеётся, кто плачет, цепляя листву.

Впрочем, пару минут, гаснет лучик прожекторов куцых,

Карусель затихает, чуть пыльного ветра раздув.

Лес непонятный тянется у дороги...

Долго идут минуты на старых часах.

Страх отгорел, настало время печали,

Сталью сверкает дорожный ободранный знак.

Так он меня предупреждает о чём-то,

Стёртый давно, но всё на часах до сих пор.

Скор был мой ход, но дорога шибко длинней.

Дней череда пока не сулит чудес.

Охота порой в песке копаться совочком...

По кочкам бегом бежать, по лужам скорей,

Дверей оседлать немало, на них покататься,

На станции ближней монету на рельс положить.

Кружит незаметная жизнь, как листок по луже,

Но стружку снимает, как плотник умелый, лихой,

Покой остаётся нам на скамейке старой,

Где с жаром идёт по постройке замков работа.

Телефон старинный красуется в тёмной прихожей...

Как же сложно было достать в прошедших годах.

Смутный страх, что опять зазвонит. То радость, иль горе?

Кто-то спорит, что проще прийти, рассказать самому.

И тесьму кручёного провода рвать из розетки,

Чтобы редкий звонок не тревожил больше в ночи,

И кричит на лестничной клетке вестник тревоги.

Нынче строгий седой аппарат погрузился в сон.

Много игрушек изломанных в старой коробке...

Робко глазами истёртыми куклы глядят.

Склад оружейный, да ржавых машин недобитых,

Свита лежит по частям у принцессы седой.

Той, что когда-то бывала любимой игрушкой.

Пушка в прошедшие годы в почёте была.

Хлам. И не просто. а тот, что в помойку отправлен,

Славно бывало на пыльных житейских дорогах.

Много лет летела грозная лавина...

Сгинул лес, исчезла длинная река.

Но пока не появились в небо горы,

Скорый бег на этом месте завершён.

Склон укрыт, но вот далёко до вершины,

Длинный путь назад идёт за горизонт.

Вот и он развеян долгими ветрами.

С нами память пошутила очень строго.

Пора бы и мне собирать перемшелые камни...

На дальней дороге рубить молодые леса,

В часах заржавелых завод закрутить попытаться,

И пальцем заросшее пылью окно протереть.

И медь на раскопанном примусе счистить немного,

Почиркать истлелою спичкой о борт коробка.

Рука устаёт от попыток вернуть реку в русло,

И чувства обманут, и жизни лихая игра.

Искал я книгу... Да она сгорела.

И пеплом разлетелась над землёй.

Покой утратил я, о том не зная,

По краю, по дворам чужим ходил.

И сил утратил безвозвратно много,

Пороги заступая каждый раз,

Сейчас, казалось, обрету я книгу.

За мигом миг я жизнь свою терял.

Пробиваются в смутном эфире обрывки сигналов...

И в начало глухих монологов пытаюсь попасть,

Чтобы часть непонятных призывов услышать хотя бы.

Нитью слабой на бланке слова, да и буквы пишу;

Чуть дышу, но опять голоса в океане утопли,

Может, вопли, а может, и шёпот сквозь скрипы звучат,

И свеча мне запас чуть дольше растянет.

Мыслей странных читаю поток, микрофону кивая.

Нет ни гроша, но богатства сулит карта...

Пусто сейчас на столе, но растёт урожай.

В древних томах неясно, но снова за партой,

Вслед улетевшей стреле уходить решай.

Нынче нужда, а сегодня звучат посулы,

Завтрашний день с процентом долги возвратит.

Старый усталый конник тропой подлунной

Вызови тень, и отсыпь ей битых корыт.

Приходит пора. Из тела лезут осколки...

Казалось, они давно уже с плотью срослись.

И вроде не под прицелом, на грани ломкой,

В глубоком лихом вираже разрезая высь.

И кожа срослась, нутро не чуяло стали,

Но кровь полилась, металл в разрезе блестит.

Гремит поднебесный гром, разрывая дали,

И прошлого призрак восстал, сжигая зенит.

Мне достался счастливый билет, да только на память...

По нему уехал давно пассажир другой.

Над речным заливом серые тучи и слякоть,

И почти темно, и почти что верный покой.

Но тревожит билет, и в дорогу дальнюю манит,

В пролетевшие дни, в отменённые поезда.

За окошком сырость немного, да флаги на кране,

Маяка огни, да уходит к морю вода.

Старый билет в неистрёпанной книге старинной...

Верно, читатель в дороге тебя сохранил,

Тихо укачанный дрёмой у старой картины

Мчащихся рощиц убогих, да сельских могил.

Книгу, как видно, с тех пор никогда не читали,

Мне же целее досталась. Спасибо на том.

Что не в растопку, в костёр, не в помойные дали,

Просто похмельная малость под старым кустом.

Летний зной... А мы всё зиму ожидаем.

А пройдёт зима, и снова пыльный жар.

Из ворот тюрьмы сбегает уток стая,

Отгулять сполна, но до закатных чар,

И опять к себе на птичник возвратиться,

Где ни зверя нет, но есть тепло и корм.

Что у вас в мольбе, прирученные птицы?

Вроде мил вам свет, но вот смертелен шторм.

Стоят в середине дороги пустые ворота...

Закрыты засовом, и путника резвого ждут.

Ворона закаркает строго, с крутого полёта

Усядется снова, с отсчётом тягучих минут.

Дорога наезжена, ржавчиной створки покрыты,

Ворона, питаешься где? Глазом скосит в ответ.

Разметкой опасность означена, сколоты плиты,

И в этой седой пустоте утекла сотня лет.

Неважный в океане путь ледовый...

Пешком нельзя пройти, проплыть нельзя.

Торосных изваяний почерк новый

Под солнышком блестит, змеёй скользя,

А после гром обрушит канонадой.

Летать осталось научиться мне,

Сухим пером подняться с солнцем рядом,

И запоздало утонуть во сне.

Скоро будет весна... Превратится в болото дорога.

Разлучит нас горячее солнце, лихое тепло.

Возвратятся заморские птицы, и будет их много,

Снег недолго оплачет, и сгинет за тёмным углом.

Перекроют ожившие реки могучим разливом,

А потом подустанут, но вброд их нельзя перейти.

Поселковые крыши за тундрой распластанной сгинут,

И ликует, смеётся народ у разрыва пути.

Все улетели... А я на льдине остался.

Близится летний жар, да гибель сулит.

Мокрой постелью снег протекает сквозь пальцы,

Сеянцы точат глыбы плывущей гранит.

Рады теплу люди, звери и птицы,

Рыбы, наверное, тоже в своей глубине.

Садом на крепкой земле не успел разжиться,

Всхлипом волны у ног доволен вполне.

Мы шли по воде и суше к забытому дому...

Мы знали, что там давно нас не ждёт никто.

Земли припасённая горсть обратилась комом,

И стали калёной котёл одно решето.

И может, что зверь лесной на обед поджидает,

И только к заветному дому успеть бы дойти.

Но кожей мы чуем, что жизнь уносит, крутая,

Осколки мечты по дуге земного пути.

Торопиться пытался... Пешком уходил по рельсам.

На резиновой лодке на вёслах за море плыл.

Чёрной птицей поезд меня нагонял, железный,

Ночью в спину прожектор лихой, пароходный, бил.

Всё равно в свой час. Но хочу успеть поскорее.

Неохота на старых вокзалах сидеть и ждать.

Перед сном брожу по перрону затравленным зверем,

Липким потом опять на спине возникла печать.

Лодка досталась... Простите, моря-океаны.

Реки длины бесконечной текут подо мной.

Сводка погоды, да свёрнутый парус желанный,

Крепко пропахший лесами полуденный зной.

Всюду видать берега, здесь валы небольшие,

Вдох не наполнится доверху солью морской.

Своды небес остаются заветною ширью,

Плох нынче в драной палатке бывает покой.

Свечи гасит налетевший вольный ветер...

Окна надо бы закрыть. Да только лень.

Вечер снова наступил на белом свете,

Соткан тучами сиреневыми плен.

Водопад на трепет листьев рухнет скоро,

А пока летит на стол песок и пыль.

Невпопад закатный луч глядит сквозь гору,

В облаках играя в небыль или быль.

На утренник детский приду с философским трактатом,

На пьесу добуду наждак да ключей разводных...

В прокуренной комнате, в бликах слепого заката

Пролезу с мольбертом и ящиком красок сухих.

Давно невпопад. И давно все друзья попривыкли.

Привык я и сам. Незнакомцы таращат глаза.

Окно вам покажет, как золото плавлю на тигле.

Увы! На балу удалось откроить с полчаса.

Идут по темноте седой гуляки...

И те, кто на работе допахал.

Салют гремит, и прячутся собаки,

В воде дрожат огни ночных зеркал.

Кто допоздна гостями засиделся,

Скорей спешат. А я покинул дом.

Сто лет прошли. Ещё не встало сердце.

Огней пока не затянуло льдом.

Сапоги истоптались, настойчиво требуют каши...

Изорвались штаны, расползаются ветхой трухой.

У реки неизвестной, похоже, пристанище наше,

Только малость освоиться. В общем, пора на покой.

Что сумели? Немного. Скудны на телеге припасы.

И звонок прозвенел, оставайся, докуда дошёл.

Но до целей охота добраться, хороших и разных,

Лепесток на весеннем цветке до сих пор не отцвёл.

Трудно представить, что было вокруг иначе...

Память шалит, ничуть не решает задачу.

Вроде бы здесь стояли старые дачи,

Нынче жилой район бетоном прохвачен,

Старое дерево о пролетевшем плачет.

Часто и мы не считали свои удачи,

Время держали тихой, изъезженной клячей,

Скоро транжиря листы календарных пачек.

Я много чего на старых тропинках забросил...

Давно моросит дождями холодная осень.

И стал забирать чужое, тихо, без спроса.

Чего ожидать? Того, что дадут на подносе?

Но верно дожди траву пожелтелую косят,

Любые удачи всего-то скорые гости.

Река поперёк. Не видно заветный мостик.

И здесь ни к чему чужие взятые гроздья.

Подожди ещё, бесприютный грязный бродяга...

Не наполнена мутной водой дорожная фляга.

Мелкий стылый дождь до конца пока не доплакал,

Не давал надёжный товарищ условного знака,

И поломана в щепы верная старая палка.

Но когда бы бродягу держал хоть какой-то якорь?

Ничего в душе не осталось от липкого страха,

Из тюрьмы сбежит. Не на волю, так хоть на плаху.

Крутится смерчик на пыльной пустынной дороге...

Поднял пакет, а потом яркий провод потрогал.

Бросил оторванный лист с плоской крыши под ноги,

Старых акаций рядок взъерепенил немного.

Двинулся дальше, ничьей не затронув берлоги,

Надо бы мне поднимать по округе тревогу.

Только какой в этом толк, коль беда на пороге?

Смерчик гудит в проводах неприкаянным волком.

В чьи-то двери вновь пытаюсь достучаться...

Но, видать, давно уснули домочадцы.

Я бы рад в тюрьму, в холодный тёмный карцер,

Чтобы хлебом и водой раз в день питаться.

Сковородку неба месяц мажет смальцем,

Разлеглась трава периною для зайцев,

А дома вокруг оделись в крепкий панцирь.

Интересно, там кто жив ещё остался?

Как много висит на груди бутафорских медалей!

Тяжёлые гири сверкают под рампами сталью...

Зеваки сидят в полутьме, в переполненном зале.

И кубок из жести уже на арену доставлен.

Минутная слава сегодня нам кажется травлей,

Мы штанги толкаем, а в сердце зашиты печали,

Бездомная старость маячит туманною далью,

Но кто б рассказал нам об этом, да в самом начале?

Я, кажется, душою покалечен...

И руки отрубили мне по плечи.

Прошиты стопы сетью мелких трещин,

Язык оторван, и притом далече.

Глаза и ноздри обжигали свечи.

Душа жива. Но вот ничто не лечит.

Лежит себе пластом за старой печью.

Невесел врач, что на дороге встречен.

Половинки корыта лежат у землянки ветшалой...

Старый невод изорван на хитро припрятанных скалах.

И добычи в подтопленной лодке наловлено мало,

Хорошо, что не пущен на дно неподатливым валом.

Пролетели года. Всё мечтаю сорвать покрывало

С самых дальних земель, коль по морю ходить мне пристало,

Или стать мне царём в величавом дворце златоглавом.

Но опять отмеряю сажени кренящимся ялом.

В старом костре угасает дивная песня...

Тихо ворчит в котелке седая вода.

Тихо луна разливает по травам плесень,

Чтобы растаять за полночь без следа.

Как же на этой свободе людно и тесно!

И у костра юбилей где-то с двадцать лет.

Чай всё горчит дымком, но кажется пресным,

Слово скажи в темноту — и будет ответ.

В песочницу лезть? Пожалуй, мне поздновато...

Напиться ли вдрызг? Но какой же в похмелье прок.

Случайным странником снова срываюсь куда-то,

Домой возвращаясь в строго означенный срок.

Разбудят под утро грома лихого раскаты,

Напомнят, что надо ехать в новую даль.

И дома будет грустить чемодан невзятый,

Да ножик походный вновь не откроет сталь.

Кто-то ищет стоп-кран, чтоб покинуть поезд скорее...

А другой, на перроне, тщится догнать его.

Только ход состава по-прежнему скор и размерен,

В тихих сумерках гаснет закатное волшебство,

И на ключ закрыты в прокуренном тамбуре двери,

На ходу соскочить пытается пассажир,

А четвёртый проспал всю дорогу, глухая тетеря,

Но конечная станция. Здесь начинается мир.

Что у крестьянина нового? Будни на пашне...

Засветло встал, а по тёмному кратко уснул.

Жатва, посевы. И день так похож на вчерашний.

Катится волнами града нещадного гул.

Всё не побило. И это, наверное, важно.

На зиму хватит, ещё на посев по весне.

Старый мушкет на стене лет уж десять заряжен,

Только по дичи стреляет пока что во сне.

Здесь я был. Но только в очень прошлой жизни...

Да и город в прошлой жизни жил тогда.

Узнаю, но только с горькой укоризной,

И в бетон шальная скована вода.

Кто из нас, скажи, на волю нынче изгнан?

И меня в ответ не спрашивай о том.

Мы, что братья. То совсем недобрый признак.

Мы в лесу воспоминаний негустом.

Один уезжает. Другой на промокшем перроне

Глядит на огни уходящие, машет рукой...

Потом воротник на плаще ненадёжном чуть тронет,

Припомнив промозглый и серый домашний покой.

Придавлен к дорожным столбам купол неба огромный,

Три красные точки чуть видно в потоках дождя.

И хочется лихо по шпалам за ними в погоню,

Но дом не потерпит и часа разлуки спустя.

Давно мой двор исследован и тесен...

И если ценен — только для меня.

Я пыль стирал, и грязь, а то и плесень,

Вещей потёртых больше не храня.

Давно к походам не осталось спеси,

И в мире то же, что и во дворе.

И память попрошу — вернись, воскресни,

На виденной раз в тысячный заре.

Кто-то в прошлое, видно, проник, да ошибки исправил...

От оврага подальше отъехал подкошенный дом,

Испарилась куда-то сидевшая в лёгких отрава,

У соседа живой попугай, что задушен котом.

Обижаться на радость внезапную, в общем, не вправе,

Но не тают горячие шрамы на чёрствой душе.

Вместе с болью позора должна бы исчезнуть и слава,

Проверяю тревожно, не стёрлась ли память уже?

Много билетов купил... Выбирать придётся.

В горы до неба, в холод седых ледников.

В тёплый заветный край, с домом и садом,

В город столичный, с кучей рабочей возни.

Все поезда в единственный день отходят,

В кассе заветной новый билет беру,

В сельскую глушь, где бредёт к водопою стадо

По долетевшей с небес ледяной крупе.

Пора бы машину времени разработать...

Вернуться назад, исправить ошибок груз.

Поглубже вкопать забор, установленный слабо,

Приладить пламегаситель над старой трубой.

Но шепчет мудрец — загляни в грядущее лучше,

Исправь, если хочешь, ошибки грубые там.

И дальше гляди, узнай исправлениям цену,

И стоит ли править картинку в старом окне.

Позовите меня с собой, летучие ветры!

Я пока что справляюсь с течью расшатанных швов...

И не топит волна с пеной в высокой гриве,

И горят по бортам моим ходовые огни.

Но на берег вытащен, и далеко от моря,

Между старых улиц стою, залитый в бетон.

На колёсах машины уходят по носу прямо,

Исчезая между домов, на холмистом горбе.

Вроде бы всё... На покое пишу мемуары.

Если подымут в дорогу, ворчу, будто стар.

Не привлекает из горного озера рыба,

Вместо ветровки удобней по парку в пальто.

Только вот ветер далёкий повеял мне морем,

А надоело, пахнул жарким зноем пустынь.

Нынче несёт от морозов арктических кремом,

Снова я жаждой дорог многолетних живу.

Вроде письма электронные мгновенны...

Только сбоит несгибаемая сеть,

Как пшеница, что легла на жёлтой ниве,

И скользит, как по ухабам колея.

И компьютер захандрил, и повисает.

И прочёл ли запоздалый адресат?

До чего зависим нынче от железа,

Как бездомный от похлёбки на костре.

В чулане припрятанный хлеб покрывается гнилью...

Давно превратилась в недвижимый камень крупа.

Как много я прятал в загашнике, глупый и юный,

На тяжкий мороз, на неведомых засух жару.

И прячу ещё до сих пор. Но беда приходила,

Откуда не ждал. И всегда заставала врасплох.

И час не пришёл на заветные древние клады.

Но кажется, что не надобно только пока.

Я думал — дом... И снова я ошибся.

Но поезд укатил. И жди другой.

Немного на пальто дорожной сажи,

Прореха помнит крепкую кору.

Как часто я срывался из вагона,

А поезд даже ход не замедлял.

И ждать электровоза снова надо,

Что паровоз обгонит на холме.

Прикажу-ка себя привязать к перекошенной мачте...

Соблазнителен берег, и зелень бескрайних полей.

Мне сигналит одежда цветная на выцветших стенах,

И тупик поселкового склада, древесный, слепой.

Там леса, города, бесконечные вьются дороги,

Не качает волна, и не лупит солёным в лицо.

До отплытия пару часов. Я привязан, и хитро,

И сорваться хочу, крепкой солью до сердца полит.

Как поживаешь? Письма доходят нескоро.

Много чего случится, пока прочтёшь.

Где-то за бурным морем, за кряжем горным

Будет везти почтальон заветную ложь.

Ты прочитаешь счастья заветные строки,

Только Вселенная рухнет в эту же се...

Письма приходят поздно, без всякого прока,

По разметавшей дома ушедшей грозе.

Устал капитан Очевидность в прошлые годы;

Устал говорить, что ночью будет темно,

Что все океаны полнят солёные воды,

Что движется изображение в старом кино.

Но люди не верят. И всё отрицают люто.

Вот кто-то задумался. Может, сейчас и до...

Но длится эта задумчивость меньше минуты.

И снова черпает воду его решето.

Я забыл дорогу назад. Напрягаю память.

Ворошу записок в кармане выцветший ком.

И пытаюсь уйти без поворотов прямо,

На удачу надеясь в этом пути лихом.

И почти довела до цели заросшая тропка,

Но внезапно понял, что это вокруг насто...

И грядущее за поворотом мостится робко,

И годов пронеслось над лесом, кажется, сто.