Когда друзья, случалось, спрашивали его, сколько у него было в жизни женщин, он отвечал уклончиво, но если они наседали на него, он говорил: '' Ну что ж, их могло быть сотни две '' Иные завистники считали, что он преувеличивает. Он защищался: '' Разве это так много? Мои связи с женщинами длятся лет двадцать пятью . Разделите две сотни на двадцать пять и у вас получится каких-нибудь восемь новых женщин в год. Не так уж это и много ''
Однако с тех пор, как он стал жить с Терезой, его эротическая активность наталкивалась на организационные трудности; ей он мог отвести лишь узкую полоску времени .
Что он искал в них? Что его влекло к ним? Разве любовный акт – не вечное повторение одного и того же?
Отнюдь нет. Всегда остается маленькая доля невообразимого. Когда он видел женщину в платье, он конечно умел приблизительно вообразить себе, как она будет выглядеть обнаженной ( здесь его опыт медика дополнял опыт любовника), но между приблизительностью воображения и точностью реальности всегда оставался маленький зазор невообразимого, не дававшего ему покоя. Погоня за невообразимым не кончается открытием наготы, но продолжается дальше: как женщина будет вести себя, когда он разденет ее? Что будет говорить, когда он будет обладать ею? В какой тональности будут звучать ее вздохи? Какой гримасой исказятся ее черты в минуту экстаза?
Исключительность '' я '' скрыта как раз в том, что есть в человеке невообразимого. Представить себе мы можем лишь то, что у всех людей одинаково , что общо. Индивидуальное '' я '' – лишь то, что отличается от общего, иначе говоря то, что нельзя предугадать и вычислить, что необходимо лишь обнажить, открыть , завоевать.
Томаш , который последние десять лет врачебной деятельности занимался исключительно человеческим мозгом, знает, что нет ничего более трудного и непостижимого, чем '' я ''. Между Гитлером и Эйнштейном, между Брежневым и Солженицыным гораздо больше сходства , чем различия. Если это выразить числами, то можно было бы сказать, что между ними одна миллионная доля непохожего и девятьсот девяносто девять миллионных сходного.
Томаш одержим страстью открывать и овладевать этой одной миллионной долей и ему кажется, что в этом – смысл его одержимости женщинами. Он одержим не женщинами , он одержим тем, что в каждой их них есть невообразимого, иными словами, он одержим той миллионной долей непохожести , которая отличает одну женщину от других.
Мы можем конечно по праву спросить , почему он искал эту миллионную долю непохожего именного в сексе? Разве он не мог найти ее, допустим в походке , в кулинарных пристрастиях либо в художественных увлечениях той или иной женщины?
Несомненно , миллионная доля непохожести присутствует во всех сферах человеческой жизни, однако в любой их них она общедоступна, ее не нужно открывать, она не требует скальпеля. Одна женщина на десерт предпочитает сыр пирожному , другая не выносит цветной капусты и хоть каждая из них тем самым демонстрирует свою оригинальность, эта оригинальность тотчас обнаруживает свою полную пустоту и никчемность и убеждает нас в том, что нет никакого смысла примечать ее и искать в ней какую-либо ценность.
Исключительно в сексуальном плане миллионная доля несхожести являет собой нечто редкостное , ибо недоступна публике и должна быть завоевана. Еще полвека назад для такого завоевания требовалось уйма времени ( недели , а может и месяцы ) и стоимость завоеванного была пропорциональна времени, затраченному на это завоевание. Однако и сейчас, хотя время необходимое для завоевания неизмеримо сократилось , сексуальность все еще продолжает оставаться металлической шкатулкой, в которой сокрыто таинство женского '' я ''.
Итак, то была не жажда наслаждения ( наслаждение приходило сверх всего, как некая премия ), а жажда овладеть миром , именно она увлекала Томаша в погоню за женщинами.