Он пил совсем не беспробудно, а с перерывом на работу,
с улыбкой пьяненького Будды на кухне крохотной в субботу.
Он смело резал хлеб и правду, но путал имена и числа,
к жене цеплялся вечер кряду, а жил как будто не родился,
как будто впереди лет триста - счастливых лет до тихой смерти,
в душе он был большим артистом, и это знать могли бы дети.
Она носила , как порфиру, горжетку, меховые боты
и повторяла :"не до жиру" и ненавидела субботы,
когда уборка, стирка, ужин и перебранка со свекровью,
и тихо изменяла мужу, не ради страсти, для здоровья.
Душой, по-птичьему пугливой, любила море, свежий ветер.
Она мечтала жить красиво, и это знать могли бы дети.
Жизнь не текла, едва сочилась, рапидным кадром застывая,
ни божий гнев, ни божья милость их не пугали. Жили с края,
обычной жизнью без рефлексий, не лили слезы крокодильи.
Купили дом, гараж и Лексус, вот только деток не родили.
Лишь сердце ныло от печали и запиналось на рассвете.
Но дети этого не знали, их просто не было на свете...
