Вчера случайно попала в магазин.
Фотографировала открытки ко дню св.Валентина.
Предназначенные для супруга.
Те, которые не розовые - они чёрные.
Красивые.
С бордовыми буквами.
Бархатные.
Чёрный глубокий бархат.
С трогательными подписями.
Дескать, я так счастлива, милый,
что ты есть,
и дарю тебе эту чёрную бархатную открыточку
с бордовым разломанным сердечком.

Вижу Ирбита в черном с ног до головы и вспоминаю, как Катя Кадиева рассказывает: "Я ему говорю: Ирбит! У тебя депрессия!" А он мне: "Да нет у меня депрессии! Просто не делают красивых вещей другого цвета!"

Что обычно рисуют на чёрных новогодних ёлочных шариках?

Есть загадочные девушки с магнитными ушами,
есть загадочные юноши с машинными усами
есть которые не с нами
и которые не сами
и которые не знали но узнали и сбежали -

а я - чёрное мясо.

Я просто-напросто есть.
Для того чтобы есть.
Для того чтобы взять и съесть.
Если я зверь - то сначала отшкрябать шерсть.
Если я птица - повыдергать пух и перья.

Посмотрите на это небо, эти горы и этот мир!
До него не дотянешься - словно не мир, а локоть.
Можно сесть у стены и плакать -
на стене тишина и копоть,
я копчёное чёрное мясо,
чёрный душистый ломоть.

Когда-нибудь я испорчусь.
Испорчусь, стану гнилым,
трухлявым, червивым, полым,
рассыпавшимся, негодным,

а пока что я чёрное мясо.
я просто чёрное.
я чёрное-чёрное мясо.

Положите меня на стол.
Возьмите вилку и острый нож,
и немножко соли,
и перца возьмите, что ли.

.

Он всё таки бывает по настоящему чёрным.

Без скидок и экивоков: как уголь, как смоль, как жёппа одноногого ни чёрная застывшая лава, из которой песок и происходит: лаву океан дробит в чёрные обмылки, а их в песок, но пляж разделён между песком и ещё не песком примерно поровну.

Самое то для асов. Больно ходить и страшно когда сбивает волной и проволакивает по чёрной лавовой гальке: руки и то жгёть, а если упасть лицом и прочим обнажённым по поводу сумерек телом..

Потому что нечего было купаться, нечего: это для асов, для духов древних сайтсерферов, для смуглых бесформенных богов лавы, это не для людей; и на табличках штуки четыре ворнингов: о волнах, о камнях и о жгучих медузах.

На соседнем пляже, уже по настоящему чёрном, стоял указатель: "Ancient burial site - 0.7 m". Смеркалось. Чёрные вулканические камни в белёсой копоти - бьюриал сайт значит древний инопланетянский космодром? а то похоже, и залезть в лингво ленюсь. Эти 0.7 милей вились между чёрных глыб, и пальмовых корней, и зелёных инопланетянских водорослей на чёрных глыбах, ярких даже в сумерках. Дошла ли я до древнего сайта, вот в чём вопрос - а ведь никогда уже не узнаю.

Когда день, и головная боль, и ноги по какому-то странному стечению обстоятельств покоятся на подушке: я лежу по диагонали огромной кровати застеленной чёрным, я сплю поперёк кровати застеленной чёрным, я сплю; а в тредах воркуют две пьяные компании, и мне так хочется в любую из них, так хочется: но нельзя, потому что я сплю по диагонали чёрной кровати; мне снится как я вижу мир сквозь бойницу окуляра телеобъектива, и я меняю резкость вручную: всё резче и резче и резче, но я забыла какая мелкая деталь этого мира вкручивалась в окуляр; и я сплю поперёк: я не как я, я Вишну Нараяна, я сновидец, я вас придумала: теперь во сне видится какое-то окно и отражение в этом окне, оно попало сюда контрабандой: в моих окнах отражаются молчаливые сосны и полосатые рёбра заката, а в сновидящемся окне поблёскивают гибкие плети берёз: я знаю откуда прокралось это окно, но это ведь просто сон, я сплю, распятая на кровати, прикрытая чёрной простыней, под неотвратимым оком истончающейся пятницы, я просто сплю: а вас, любимые мои, я придумала, я всех вас придумала, любимые мои, чудные, светлые, любимые персонажи... это потому что ноги покоятся на подушке, опасно так спать, а к тому же ещё и закат.

В чёрной комнате под чёрнымм проёмами в чёрные небеса: время.

В смысле - время написать о чёрном холлсе. Такие, знаете ли, сосалки эвкалиптовые. Различаются по цветам, самые эвкалиптовые и самые помогающие от боли в горле - чёрные. А прочие все фигня. И как раз чёрных, помогающих, и не продаётся в стране Америке: красные есть, синие есть, ещё какие-то серобурмалиновые. Я могу поверить что быстрорастворимые обезболивающие суть смертельный для американцев йад - но почему американскому горлу запрещены едниственно помогающие, такие безобидные, такие эвкалиптовые сосалки?

В эвкалиптовых рощах обычно светло, даже ночами. Тонкие струны деревьев, запах. Нежная сырость.

В чёрной комнате светится чёрный экран ноутбука, я катаю во рту свою эвкалиптовую сосалку с другого полушария, и саднящее горло проходит. Странные законы спроса и предложения: американцы боятся чёрного цвета. Американцы всегда улыбаются и приклеивают на свои машины розовые стикеры бантиком. Из окна видно четыре огня, это дома на соседней горе, а звёзд не видно совсем. Один из огней мелко подрагивает. Вообще-то эти сосалки совсем не вкусные, и нёбо кажется распахнутым: как будто задней стенки черепа нет вовсе, как будто вдыхаемый воздух пробегает по нёбу и беспрепятственно исчезает назад, в подушку, как будто свежий ночной воздух мечется между чёрным небом сверху и чёрной подушкой снизу, как будто я просто тонкая светлая эвкалиптовая струна.

Чёрное поглощает свет. Белое отражает свет.
Чёрное - тёплое. Белое - холодное.
Чёрное - шершавое. Белое - скользкое.
Чёрное: земля, небо, окно.
Белое: земля, небо, окно.

Додумаю завтра, на рассвете - когда окна уже перестанут быть чёрными, но ещё не смогут считаться белыми. Я теперь всегда просыпаюсь на рассвете: в спальне с белыми стенами и глазницами в потолок; здесь не выспаться как под землёй, в подвале.

засыпанное будто снегом, только это не снег: это тонкая невесомая меховая пыль.
Так просто сдёрнуть чёрное бельё и встряхнуть, и оно уже не будет засыпано снегом, который на самом деле - пыль.
Так просто.

В комнате, более высокой чем просторной: белые стены, белая мебель, много окон. Окна чёрные по ночам и светлые днём, а сегодня утром были молочно белые: потому что туман. И огромный чёрный прямоугольник кровати, занимающий почти всю комнату малевичевский квадрат кровати, чёрный проём кровати, уже не присыпанный тонкой светлой меховой пылью как будто снегом - уже встряхнули.

Что бы ещё на стену привесить чёрного.

Ночью просыпаюсь от громкого хлюпающего звука непонятного происхождения, совсем рядом. Над головой проскальзывает почти не уловимая чёрная тень. В комнате и так темнота; тень имеет странную дырчатую фактуру, чем то похожую на мою новую горнолыжную водолазку из супер-бупер техногенной ткани: общий фон чёрно-чёрно-черноты, абсолютного отсутствия цвета, провал, и ритмичная сеточка просто чёрных точек, по контрасту воспринимающихся как ослепительно яркие.

Нет, я не сплю. И не буду вглядываться в то что пролетело над головой - "не ищите да не обрящите". А то ещё всмотрюсь попристальнее по сонной неосторожности - чего доброго, увижу (хотя чего доброго я там увижу...) В такие полночные мгновения я помню гораздо больше чем наяву. Помню чёрных змей из той же полупризрачной материи, шипевших с моего подоконника. Помню бледную женщину, что лежала справа, глядя в потолок бледными мёртвыми глазами. Многое помню из того, что позволяет забыть милосердный полдень. С неотвратимой отчётливостью знания - это не сны... но я не стремлюсь получить решающих доказательств (решающих и последних; такие доказательства если решающие - то запросто ещё и последние).

Привычно кидаюсь к холодной расщелине жидкокристаллического монитора или к тёплому телу рядом. Кто-то живой. Не потому кидаюсь, что несколько строчек в мониторе или несколько сонных междометий могли бы меня спасти. А потому, что когда придёт время - никто меня не услышит.

Сегодня посетили Храм Древних Богов, нерукотворный. Гид называл его "sea cave", но я-то знаю. Волны бьются о складчатый занавес из чёрной лавы. Внизу лава красная. Сверху - чёрная. И потолок чёрный. На выходе вода лазурная как на детских картинах. Страшно. Надо было бросить в воду какую-нибудь мелочь, зря не бросили.

У подножия Храма (он огромным чёрным языком выдвигается в океан) купались, ныряли. Я научилась заныривать чуть-чуть, метра на полтора-два. Деспот поднял со дна скелет морского ежа. Ёж - прекрасен. Ныряющий деспот - тоже прекрасен. Дно располагалось (на глаз) примерно в шести метрах вниз, но на самом деле существенно больше - вода приближает.

На следующем пляже с просторным белым песком прибойная волна сорвала с деспота рентованную маску с диоптриями. Вместе с купленной трубкой, удобной для ныряния. Надо было бросить в пещере какую-нибудь мелочь в воду.

Когда-нибудь на месте Храма будет просторный пляж с чёрным вулканическим песком. А пластик, наверное, целиком растворится.

Надо было бросить мелочь.

прыгать не ощущая под ногами дня.

Не дня, а дна - но и дня не ощущая под ногами тоже.
Хорошо и свободно, как никогда. Только кажется, что вон та волна, на горизонте - она больше, и барашки белее, и мир в ней обрушивается с более стремительным грохотом. И гонишься за этой мифической волной - а возвращаться на землю потом жестоко. Плывёшь как будто не двигаясь. Ласковые тёплые руки океана влекут назад (откатная волна называется. я в курсе), ласковые губы шепчут что пена на горизонте ещё упоительней - но страшно, и дыхалки не хватает, и вкус горькой соли по всем отверстиям тела.

А песок потом, как доплывёшь - явственно чёрный. Даже удивляешься - ну как я могла принять его за светлый, когда заходила в воду? Чёрный он, чёрный.

...я ангел. Ничего, что черный и склизкий. Настоящие ангелы именно такие, а перья появились после линчевания.

Пара самых счастливых месяцев моей жизни прошли на чужой даче без воды и электричества. Без денег и вообще без легальных способов добыть пищу - зато с ребенком и собакой, которых надо было кормить.

Но по ночам на ржавую трубу наверчивался водопроводный кран; жрать можно грибы из леса и кабачки из соседских огородов; чай варить в самоваре, а еду готовить на костре. Безмятежная жизнь и спокойная при всегда тёмных окнах. Рано ложишься и рано встаёшь; в августе короткие ночи.

А в Калифорнии свет в окнах гаснет к восьми часам вечера. Рестораны закрываются в девять, особо продвинутые - в десять. В одинадцать улицы чёрные и пустые (у подростков в это время комендантский час). Может быть, поэтому калифорнийцы отличаются такой безмятежной (до дебильности) лёгкостью бытия.

Хорошо жить в деревне. Вот действительно большому городу труднее достичь просветления.

А ведь песок вовсе не чёрный (нет у меня фотографии, нет). Он просто тёмный, песок, и в нём перемешаны самые разные цвета - есть и жёлтый, и коричневый, и даже красный, ну и чёрный тоже - как будто вкрапинами угля. Маленький пляжик, женщина с кучерявой псинкой, угнавшей у нас недопитый кокос, дети с купальными досками. Большая волна далеко - и я боюсь туда забираться. Я трусиха. Я прыгаю в волнах где могу стоять. Потом беру аналогичную доску (нашли в номере, небось подарок предыдущих жильцов) и ухожу в океан с нею - не то. С волной надо сшибаться своим животом, а не пенопластовым буфером. Так мы с доской и прыгаем в волнах отдельно, состёгнутые верёвкой. Наглотавшись солёной воды, хорошо присосаться к свежему кокосу. Их продаёт колоритный туземец рядом с пляжем - срубает им головы огромным секачом. ...Знаете, для чего я судорожно выкладываю эту незначительную труху времени? Пока ещё получается вспомнить и записать?

Потому что тот жалкий песок неуклонно испаряется перед пустынным пляжем из безупречно чёрного антрацитового (не антрацитового. Лучше - обсидианового. Да, обсидианового - слегка подкрашенного кровью босых конечностей), грохотом волн в два человеческих роста и сполохами костров. Когда прыгаешь в волнах ночью, приближение очередной видно по загибающейся линии горизонта.

У меня почти ночь, хотя только вечер. В москве почти ночь, потому что ещё не светало. Внизу вопит телевизор. От этого глубина ночи становится беспросветной.

Или от того что лиру так долго не отзывался.

Что-то ведь я хотела написать, я всегда что-то хочу написать, я всегда хочу слишком много. Надо открыть окно, там весенний ветер. Надо включить свет. Надо доотладить функцию и приготовить блины, отделить зёрна от плевел и познать самого себя. Вот пошлятина-то: "познать самого себя". Чего доброго, подумаете, что у меня опять карнавал - а это не так, карнавал кончился и караван ушёл.

Серый прямоугольник внутри чёрного прямоугольника внутри серой рамочки внутри черной рамочки - которую предполагаешь, потому что вокруг тоже черно. Это я сейчас вижу. И блики на чёрных кнопках.

Пойду выпью солфадеина.

Конечно, теперь я думаю о любви, а ещё о кошке, которой нет. Потому что её совсем нет - кошки. И никто не сдохнет под лапою садиста Шредингера. А с любовью вопрос посложнее. Чтобы понять, что она есть, придётся подойти слишком близко, до упора близко, сверх упора близко, в. А если есть необходимость подойти близко, значит - есть такая возможность. А если есть возможность подойти близко, значит - на данный момент ты далеко. А раз ты далеко, то и подойти ты никогда не сможешь, как Ахиллес к черепахе. Ни один Ахиллес не угониться за черепахой, пока он имеет возможность куда идти. Значит, любви быть не может, но как раз в этот решающий момент, когда напряжение максимально и сопровождающая музычка начинает косить под Бетховена, а главный герой пытается налить себе несладкий и крепкий чай без лимона, как раз в этот момент на сцене появляются квантовые переходы. Раз - и ты уже там, а кошка сдохла и даже хвост облез.

Бессмыленно пытаться вспомнить дорогу, которой просто нет. Храм есть, а дороги нет. Ты можешь быть в храме и можешь не быть, но если ты встанешь на дорогу, то ничего кроме неё и не получишь. Одним нужен храм, другим - дорога. Бессмысленно брать человека за руку и предлагать прогуляться к храму, так и сам рискуешь заблудиться. Бессмысленно думать, что ты в храме - так и до дороги не дотянешься. Всё равно что тянуть дохлую кошку за хвост.

Так век минувший делает древних греков с помощью аппарата квантовой механики и нечёткой логики. Греки вяло отбиваются и суют вперёд Гераклита, но какой из него воин с недолеченной водянкой.

Очень полезная вещь сетевой дневик. Откуда иначе бы я узнал, что 24 Августа 2004 года, во Вторник, я был счастливым обладателем 1 анонимной симпатии, 1 анонимной любви и 1 анонимной антипатии, предлагающей мне помыться.

А сейчас у меня нет ни одной антипатии, ни одной любви, только одна симпатия - тоже анонимная, но не та же, а новая. Значит, 1 человек незаметно перестал мне симпатизировать, 1 человек незаметно перестал мне антипизировать и 1 человек незаметно перестал меня любить.

А если бы у меня не было дневника, я бы этого никогда не узнала.

За черным-черным лесом в черной-черной яме сидит черный-черный ребенок. Из его черного-черного глаза течет черная-черная слезинка. Иногда к ребенку приходят прекрасные сущности, заоблачные и подземные, вперемешку.

- Чего ревешь? - спрашивают. - Что случилось-то?
- Я, - шмыгая носом, отвечает малыш, - сын человеческий.

И буквально захлебывается ревом.
От стыда.

Это была страшная сказка про жизнь, спасибо за внимание.

(с) Макс Фрай