Я хочу немного рассказать о моём любимом поэте.

В 1960 году 27 мая Александр родился в городе Череповце.
Отец: Башлачев Николай Алексеевич. 1936 г.р. ЧМЗ. теплосиловой цех, начальник участка.
Мать: Башлачева Нелли Николаевна. ШРМ №4, преподаватель химии.
В период с 1967 по 1977 учился в городе Череповце,в средней школе.
С 1977 работал на Череповецком металлургическом комбинате художником.


В 1978 уволился и поступил в Уральский государственный университет (г.Свердловск), на факультет
журналистики. >> Выписка из зачетной ведомости Башлачева
В это время часто ездит в Череповец, где пишет тексты для Череповецкой группы "Рок-Сентябрь".

В 1983 году появляется первая известная нам песня - "Грибоедовский вальс".
Чуть позднее, в этом же году, появляются несколько других известных произведений.
1983- окончил университет. После чего вернулся в Череповец, где год проработал в газете
"Коммунист". Там он писал статьи про завод, а, позже, кафе - Буратино.

В мае 1984 года посетил питерский рок-фестиваль, там купил себе гитару.
В сентябре того же года, на квартире у своего друга Леонида Парфёнова
показал свои песни А.Троицкому, с которым незадолго до этого
и познакомился. С подачи Троицкого Саша уехал из Череповца в Москву с серией квартирников.
Потом в Ленинград, где и остался. Как говорил Саша: "В Москве можно жить, а в Лениниграде стоит жить!"
Он играет бесчисленные квартирные концерты в Москве, Питере, Новосибирске и прочих городах
отечества, не участвуя в мероприятиях типа "рок-фестивали".

В 1985 г. на студии Алексея Вишни в Ленинграде записал альбом "Третья столица".
Январь 1986 года необычайно активный концертный месяц, в течении которого были произведены
две записи, впоследствии рассматриваемые издателями как студийные - запись на домашней
студии А.Агеева и запись концерта в Театре на Таганке.

1986 г., апрель - запись на домашней студии А.Липницкого на Николиной горе альбома -
"Вечный Пост". Оригинал был затерт Башлачевым в октябре того же года.
В мае, в Череповце написана последняя (из сохранившихся) песня - "Вишня".

1987 г. - редкие квартирные концерты. Весна - съемки в документальном фильме А.Учителя-
"Рок". В процессе съемок от участия в них отказался. Из фильма убраны все кадры с участием Башлачёва.

Основное событие этого года с 3 по 7 июня выступление на V Питерском рок-фестивале, где получил приз: "Надежда" Август - написана последняя песня. Не сохранилась. С этого дня новых песен не писал,
пребывал в постоянной депрессии, совершал неоднократные попытки самоубийства (одну из них - накануне V фестиваля).
Сентябрь - съемки в фильме "Барды покидают дворы", от участия в которых в процессе работы отказался.

В 1988 году несколько концертов в Москве. 29 января, на квартире Марины Тимашевой
был последний концерт Башлачева
17 февраля 1988 года покончил с собой, выбросившись с девятого этажа.
Похоронен под Питером на Ковалевском кладбище: 3 квартал, 3 участок.


Наш корреспондент встротилсл с одним из близких друзей Александра Башлачева — Сергеем Смирновым и попросил поделиться воспоминаниями о первой магнитной записи Сашиных песен.
Рассказывает С. Смирнов:
— Есть в городе Череповце улица, которая заканчивается на кольце. Дом голубой. Средний подъезд. Третий этаж. Балкон. Я с моим другом Андреем Хариным иду слушать Сашу Башлачева. Потому что Андрей пришел и сказал:
— Знаешь, есть такой парень в Череповце, который хочет, чтобы его кто-то послушал.
Поднимаемся. Открывает дверь Саша. Комната почти пустая. Два низких кресла, какой-то диван. Обстановка нейтральная. Тусклый свет лампы, которая стоит на полу в углу.
Саша сказал:
— Знаешь, я написал песни... Ты просто их послушай...
Это была песня «Время колокочьчиков». Она звенела... и текла речь. Я сидел и просто обалдевал. В чем-то здесь была аналогия с Гумилевым.
Песня закончилась. Потом были другие.,
— Сергей, а почему Саша обратился именно к тебе?
— Может быть, потому, что он знал, что я учился в пединституте, на филологическом факультете. И что увлекался стихами.
— Какой это был год?
— Я могу сказать определенно. Это был 1983 год. Это было время, когда мы не ощущали ни оттепели, ни того, что сейчас происходит. Здорово, что Сашку можно сейчас так просто послушать. А тогда у меня возникла идея. Я сказал: «Саша, это должно как-то остаться. Давай запишемся». На что он мне ответил: «Ну, конечно, запишемся..,
ведь главное, чтоб люди слушали».
Потом уже я постарался собрать друзей, для того чтобы просто послушать песни. Саша готовился к этому. Это была первая запись. И были песни «Палата № б», «Черные дыры», «Прямая дорога», «Трагикомический роман»... Это было как-то непривычно и очень напряженно для всех, но всех занимало. Многие смеялись. В то время от поэзии мало кто плакал. Это было позже... Когда был «Грибоедовский вальс» в «Огоньке»...
Это был ритм. Это был какой-то азарт. Многие говорили: «Саша, не спеши». Но он куда-то спешил.
Было «Время колокольчиков», а после, как остановка, песня «Осень»,..
Я хорошо очень помню, как первый раз услышал песню «Подвиг разведчика». Я зашел утром. Он только встал с постели. Оя встретил меня и сказал: «Ты знаешь, я написал песню...» И спел. Он пел ее с листа. Лист был недописанный...
У Саши был очень оригинальный способ письма. Он начинает с одной строки. Потом пишет вторую, третью, четвертую... Это все на разных листах тетрадных. Здесь он пел с листа, и я не успел ему перевернуть. И есть заминка в песне... Это был такой темп. Мы все время говорили: «Саша, помедленнее...» Шла музыка. И потом были «Минута молчания" и «Час прилива»... Они просто потрясали, они отделялись от других и остались отдельно. Потом я убедился, когда собрали последние его вещи, что эти песни никому ранее не показывались,
Я всегда завидую тем людям, которые слушают первый раз то, что слушаешь очень много раз.
Мы сейчас остановились только на одной пленке, а этих пленок был целый поток...



...В ту ночь мне не спалось. Я рассеянно крутила ручку коротковолнового приемника и, поймав Би-би-си, слушала и не слушала немного развязные, как всегда, разглагольствования Севы Новгородцева. Вдруг интонации изменились и Новгородцев сказал. «А сейчас у нас необычная передача. Депо в том, что в Ленинграде погиб большой русский поэт...» Я насторожилась и стала слушать «.. большой русский поэт Александр Башлачев».
О сне не могло уже быть и речи.
Саша, Санечка. Он приехал в нашу редакцию в 1983 году из Свердловского университета. Работал неровно. То выдавал страницы, которые восхищали нас, его старших коллег. То приходил на работу невыспавшийся с виноватым или отрешенным лицом. Кое-кто понимал это по-своему, посмеивался, молодость, дескать. А Саша писал по ночам стихи. Они переполняли его, рвали душу, и жить двойной жизнью: ночью — поэзия, днем — скучные отчеты со скучных заседаний — было невозможно. И Башлачев уехал в Ленинград. Жил в безденежье.
Он мог бы «выйти в люди». став вполне респектабельным журналистом или приличным поэтом — Можно было протиснуться в литературу бочком, предложив для печати удобные стихи, не пугающие чиновников от культуры. Он мог бы сняться в фильме — пробы на роль оказались удачными. Но Башлачев отказался от не понравившейся ему роли, оставив фильму только свою песню. Что касается стихов, то вот что сказал о них Булат Окуджава:
"Незнакомый молодой поэт должен приходить в литературу не с гладким чемоданчиком аккуратно подогнанных стихов, а с мешком, набитым острыми гвоздями, которые выпирают в разные стороны и задевают меня и ранят, и его боль становится моей болью... Он открывает мне многослойный смысл явлении и такие глубины, под которыми не пустота, в новый смысл. Тогда, пораженный его зоркостью, я кричу, плачу вместе с ним и вместе с ним ликую, потому что его мир становится как бы моим. Так я воспринял стихи Александра Башлачева, поэта незнакомого, но истинного, сказавшего свое слово с подлинным вдохновением и неугасающей болью».
Когда в передаче лондон-ской радиостанции было сказано, что песни Башлачева сильнее песен Высоцкого, я усомнилась в этой оценке. Она показалась мне чрезмерной. Когда послушала Сашины песни, почитала его стихи, согласилась. Они уступают, может быть, песням Высоцкого в музыкальности и манере исполнения, в них меньше юмора и совсем нет искрометной фельетонности. Но они более глубинны, более национальны. В них такое проникновение в русскую стихию, такое органичное чувствование себя в ней, словно Башлачев прожил не одну, совсем короткую, а несколько жизней в разных веках русской истории. В них столько той неугасающей боли и стопько силы, что не могла выдержать хрупкая Сашина оболочка.
Почему на Руси получается так, что поэты сами начинают искать себе смерти? Лермонтов и Башлачев — в двадцать семь, Есенин — в тридцать, Рубцов и Маяковский после тридцати. Многострадальная Марина Цветаева благодаря женской живучести дотянула до сорока девяти. Поэты с обнаженными нервами.
Живя не так, как все, они страдают от обывательского любопытства к их жизни и от равнодушия к их творчеству. Но поэты и умира-ют не так, как все, оставляя после себя «знак кровоточия», и дают новую пищу для толков и домыслов. Когда год назад я подготовила первые в кашей газете заметки о Башлачеве, мне позвонила незнакомая женщина и спросила. Нет. не о том, где можно раздобыть его стихи или песни. Она спросила: "Дак, а чево с ним случилось-то?»
Передача по Би-би-си, с которой я начала эти заметки, вышла 25 февраля 1988 года — через неделю после Сашиной гибели. Всего семь дней понадобилось западной радиостанции, чтобы получить пленку с его песнями, интервью Артема Троицкого и подготовить передачу. На нашем Вологодском телевидении видеопленка пролежала год, почитатели таланта Башлачева так и не дождались обещанной передачи...
За два с лишним года, прошедшие после гибели поэта, публикации о нем прошли по всем тонким и толстым журналам. В Москве и Ленинграде вот-вот выйдут книжки его стихов. Но я боюсь, не произойдет ли так, что, отдав дань безвременно ушедшему поэту, печатные издания забудут о нем. И останется имя Башлачева лишь в памяти лю-дей, любивших его самого и его творчество. И, быть может, лишь спустя десятилетия Са-шино слово, открытое заново каким-нибудь специалистом, войдет в широкое сознание читателей, и они удивятся: «До чего современно». Современно, потому что писал он о вечном.



Однажды, когда Александр Башлачев учился на IIIм курсе Свердловского университета, он договорился с одной девочкой сочинять роман в письмах - просто так, о чем попало. Девочкины письма не сохранились, а Сашины - вот...
Письмо господина N госпоже К, писанное им 9 января нов. ст. 1...79 г. от рождества Христова.
Здравствуйте, сударыня!
Я думаю, Вас не удивит получение сего письма, если Вы, впрочем, не забыли нашего недавнего уговора. Признаюсь, Ваше предложение показалось мне несколько странным, но, уверяю Вас, только поначалу. Ведь цель и вправду весьма значительна, если учесть, что наши отделения для корреспонденции в университете имеют завидное по своему постоянству обыкновение оставаться для нас пустыми - и для Вас, насколько я понял, это тоже иногда бывает важно...
Итак, я к Вам пишу. Не знаю, с чего начать, ибо любое начало в этом хитросплетении нашего мира является случайным.
Начну с извлечения на свет факта, содержанием которого является следующее: я Вас совсем не знаю, как Вы не знаете меня, наши считанные встречи носили характер случайный, и в силу этого первая глава классического повествования не должна раскрывать образ главных действующих лиц, это начнется со второй главы, в которой, надеюсь, Вы примете непосредственное участие. Будет ли это поверхностным или глубоким изучением -- рано судить, увы, мы не властны видеть оглавления, которое откроется не раньше, чем будет перевернута последняя страница, захотите ли понять меня Вы, захочу ли я понять Вас -- еще раз повторяю, рано судить.
На каком языке говорите Вы, сударыня, окажется ли нужным искать бесполезный словарь?
А вообще мне, наверно, будет приятно получать Ваши письма, да, я буду ждать ответа, в коем не сомневаюсь, уверенный в Вашем бесконечном благородстве, что Вы успели мне внушить наряду с некоторыми другими умозаключениями на предмет Вашей прелестной особы. Сейчас, если мне не изменяет память, Вы находитесь во временном отъезде, но как только колеса Вашей изящной кареты остановятся на брусчатке перед университетской колоннадой, как только Вы взбежите по ступеням, войдете в залу - обратитесь к ящику и достанете оттуда мое письмо, я думаю, Вас оно тоже приятно обрадует,-- прошу Вас, не медлите, а самым безотлагательным образом возьмитесь за перо и не забудьте надушить бумагу Вашими духами, очень на это рассчитываю, не казните меня уделом тщетного ожидания, пусть ``продолжение следует`` как можно скорее...
За сим вечно к Вашим услугам г--н N.
P. S. Все имеет свою оборотную сторону. Здесь я имею сообщить Вам на всякий случай свой почтовый псевдоним - письма следует опускать Башлачеву Александру (что касается имени - здесь возможны вариации).
Здравствуй!
Маленькая язычница, мне казалось, что ты приедешь в карете, а ты трогала холодные ступени босыми ногами, и духи твои - роса? Я услышал тебя, хотя мой мир и враждебен тебе. Мой мир? Он скучен и сер, и крахмальный воротничок больно врезается в шею. Но участь графа, согласись, не самая худшая в этом мире, и поэтому я граф.
Да, забыл предварить свое послание важным, на мой взгляд, советом: никогда не делай категорических выводов, возлюби многоточие. Хотя, впрочем, все мы считаем, что прекрасно разбираемся в людях - тем они, скорые выводы, возведение случайной, возможно, детали в некий ранг, и опасны. И как быть с невольными предубеждениями?
...Верю ли я в рок? Да я верю в рок, маленькая язычница, как склонен верить во все мистическое. это объяснить несложно - одним из самых величайших мучений (не единственным, впрочем), что я вынужден выносить в этом мире - есть постоянная, хроническая ностальгия по чуду, отсутствие чудес, и бога... и дьявола...
И есть ли во мне хоть капля лжи? Уверяю тебя, того, что называается ложью, в моих письмах нет. И не нужно видеть во мне врага, и защищаться тоже не нужно...
Есть и другой мир, маленькая язычница. У меня в одной из задних комнат есть большой, громоздкий шкаф, и я иногда, без сожаления расставшись с сюртуком, цилиндром и штиблетами, сняв со стены гобелен и завернувшись в него, ухожу через скрипучие двери гулкой фанерной пустоты - выхожу в исчезнувший город, на ощупь прокладываю себе дорогу, стараясь не натыкаться на невидимые фонари и деревья, и наконец выхожу к горизонту...
Вот он, мой мир! Мир грустный, и веселый, мир ассоциативный, сейчас в нем почему-то вприпрыжку бежит ко мне веселый майский дождик, шлепает по тяжелой и мягкой траве - разве он грустный, дождик-то? он добрый и умный, как дворняжка, он только иногда притворяется плачущим, а кто-то верит... Мир рождественской сказки, лунного полета, здесь даже метлы не нужно, мир часто сюрреалистический, где одним из законов мышления является абсурд, мир, который...
И все-таки это одинокий мир. Я не встречал в нем людей. Правда, я все-таки догадываюсь, что это не только мой мир. Изредка я встречал там, на песке, человеческие следы, иногда находил исписанные разной рукой обрывки бумаги, исповеди без начала, без конца, часто рифмованные... Кто эти люди? И когда они приходили сюда? вернутся ли они, и где они сейчас?
Я слышу, как шумит где-то вдали водопад. Маленькая язычница, а разве ты можешь распоряжаться собой? Что же, в таком случае, заставляет тебя приходить в холодный, серый и неуютный мир из твоего далекого храма?
Ответь мне, но помни - тебе не пристало лгать.
...Где ты живешь - вот что меня интересует. Может быть, ты, в отличие от меня, только приходишь в то, что называется действительностью - действительностью, и никуда от этого не денешься, как бы ни был велик аквариум, а жаль. Я все же не могу оставаться в своем мире надолго, чтобы не сдохнуть на берегу этого теплого, ласкового озера от остракизма...
Сегодня полнолуние - и завтра на рассвете я все же отправлюсь в путь, и кем я вернусь в тот мир, и вернусь ли?
Выходи и ты в путь, маленькая язычница, авось, и встретимся где-нибудь... Захвати с собой бумагу и пиши мне в дороге обо всем, что ты увидишь на своем пути. Можешь наколоть свое письмо на ветку какого-нибудь дерева -- ведь чудеса случаются здесь чаще, чем там, или можешь положить свое письмо просто на песок, и не пугайся за его судьбу, когда его подхватит неожиданный ветер... Эти дни я потратил на постройку плота. Широкоствольные дубы удивительно легко превращались в бревна, а гибкая лоза крепко переплела их - готов мой плот,широкий и верный!
Я плыву вниз по реке, у которой еще нет имени. Куда я плыву? Разве это имеет значение, особенно, когда можно направиться в любую сторону?
Мои длинные волосы спутаны ветром, гобелен - мой парус: мимо плывут незнакомые берега, незнакомые цветы. Могу растянуться, подставив тело солнцу и слушая в себе просто единственного на всей планете человека - это сладкое и грустное чувство,- могу опустить руку в быструю воду, котрую слепит солнце... Роса? Слезы? Солнечные брызги в моей руке? Капли дождя? Водопроводная вода? Это небо исцеляет все раны, это солнце делает прозрачными все маски... Все комплексы -- на дне целиндра, страх расползся по углам шкафа, здесь - свобода, нагота тела и слова, и одиночество, заставляющее, мучительно щурясь, всматриваться в берега... Маленькая язычница, появись за поворотом, войди по колено в прозрачную воду - помаши мне рукой! Я возьму шест, подплыву к тебе -- ты ступишь на теплые пахнущие смолой, бревна плота, появись, если ты не страшишься возможного водопада... И не распни меня если...
Что нужно тебе, маленькая язычница? Появись, я никогда не видел твоих глаз...
Мерно журчащая вода баюкает меня... перо вывивается из рук... Я засыпаю, храм, фрески... река уносит мой плот все дальше и дальше... затерянный комок перепутанных снов...




«Мы строили замок, а выстроили сортир.
Ошибка в проекте, но нам, как всегда, видней...»

Эти резкие строки из стихотворения-песни Александра Башлачева «Черные дыры» — своеобразный ключ к его поэзии. Поэзия болезненной и по-своему ' гармоничной, поэзии песенной и очень стихотворной, в которой, однако, и законы стихосложения, и музыкальное сопровождение —вещи весьма условные. Поэзии, которая воплощает к объясняет личность ее создателя,
Александр Башлачев (27 мая 1960 — 17 февраля 1988) был журналистом по профессии. Учился в Свердловском университете, работал в Череповце, много ездил по стране.
Как он пришёл в поэзию — об этом можно только гадать. Этот процесс всегда тайна абсолютно ясна. * разве что авторам школьных учебников. Почему ом решил оборвать жизнь (а значит, и поэзию) — тоже тайна, и не стоит рядить ее в романтические одежды фатальности, якобы неизбежной для поэта ранней гибели. Смерть достаточно трагична сама по себе, без всяких глубокомысленных мотивировок.
А. Башлачев состоялся как поэт. В чем это выразилось? Его песни были известны и задевали, тревожили отнюдь не только поклонников подпольного рока. Они выли жесткими, брали слушателя «за шиворот» и безжалостно тыкали его в больную обыденность нашей жизни. Срывали тонкий защитный слой благодушия и заставляли примерить эту гнусную обыденность на себя. Невозможно слушать Башлачева и не задаваться вопросом: «Ну а я, мы все?.. Вот же оно, то, о чем он поет, почему же, пока он не спел об этом, нам не было от этого больно? "
... К этому сборнику трудно писать предисловие. Предисловие — это для того, что свершилось, как некий законченный «факт». А поэзия Башлачева внутренне чужда всякой я кой законченности. Когда называешь созданное им «стихами * или «песнями», то определения эта повисают в пустоте: чувствуешь, что не сказал ничего. Да и поэзия ли вообще этот напряженный поиск смысла, принявший форму стиха?
Можно говорить о рифме и ритме, строфах и стопах и т. д., но опять же в данном случае — это разговор ни о чем.
В годы кризисов время ускоряет свой бег. Гибель Александра Башлачева произошла так недавно, в на дворе уже другая эпоха. Башлачева ушел из жизни тогда, когда, казалось, ту часть культуры, к которой он принадлежал, ожидал рассвет. Но прошло несколько лет, и оказалось, что этот ожидаемый рассвет на самом-то деле был закатом. Все было создано и все было сказано тогда, когда создавать не рекомендовалось, а говорить было нельзя. И сегодня — лишь движение по, инерции. Лишь разработка открытого тогда.
На глазах хиреет рок- и поп-культура, мельчают темы, исчезают редкие индивидуальности, выветривается бунтарский пафос. И даже журналисты и телеведущие, щеголяющие молодежным Сленгом, играют уже не в те игры. А точнее — не играют, а банально делают деньги из обломков некогда более или менее цельной и цельной своей независимостью молодежной субкультуры. И ощущение такое, что на смену мятущимся Гребенщикову, Башлачеву, Цою, Шевчуку грядет одно всесветное шоу: «Поле чудес в стране дураков *. Да, не «время колокольчиков» — время «капитал-шоу»:

Мы строили замок, а выстроили сортир,
Ошибка в проекте, но нам, как всегда, видней».

Но, может быть, и хорошо, что уже поставлены все точки над "i" и стало ясно, кто чего стоит.
Ясно уже, что Башлачев не стал и не станет кумиром толпы, что его творчество — явление другого, высшего порядка. Он состоялся как поэт, «этим и интересен».







А сейчас я напишу текст песенки о которой говорилось выше, это "Время колокольчиков"

Em C
Долго шли зноем и морозами,
Em C
Все снесли и остались вольными,
Em C
Жрали снег с кашею березовой
Em C
И росли вровень с колокольнями


Если плач -- не жалели соли мы.
Если пир -- сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.


Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.


Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков.


Зазвенит, сердце, под рубашкою.
Второпях врассыпную вороны.
Эй! Выводи коренных с пристяжкою
И рванем на четыре сторны.


Но сколько лет лошади не кованы,
Ни одно колесо не мазано.
Плетки нет. Седла разворованы.
И давно все узлы развязаны.


A на дожде все дороги радугой!
Быть беде. Нынче нам до смеха ли?
Но если есть колокольчик под дугой,
Так, значит, все. Заряжай, поехали!


Загремим, засвистим, защелкаем,
Проберет до костей,до кончиков.
Эй,братва! Чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?


Век жуем матюги с молитвами.
Век живем, хоть шары нам выколи.
Спим да пьем сутками и литрами.
И не поем. Петь уже отвыкли.


Долго ждем. Все ходили грязные,
От того сделались похожие,
А под дождем оказались разные.
Большинство-то честные, хорошие.


И пусть разбит батюшка Царь-колокол,
Мы пришли с черными гитарами.
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.


И в груди искры электричества.
Шапки в снег -- и рваните звонче.
Rock-N-Roll -- славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.



И немного стихов об моём любимом городе:



На Шексне стоит наш город, много - много лет.
Он величественный, гордый от своих побед.
Город мой над Шексной ты наш дом, дом родной.
Мы здесь весело живём, о Череповце поём!
Здесь театры и музеи только позови,
Обещаем вечно помнить улицы твои


Мы любим наш город, наш город родной.
Красивый он летом, красивой зимой.
Оделся он в парки, мосты и дворцы,
Которые строили деды, отцы.
Всегда в нашем городе много гостей,
Пускай приезжают мы любим друзей.
Покажем им парки, мосты и дворцы,
Которые строили деды, отцы.

В самом центре Российского Нечерноземья, в синем кружеве северных рек и озёр, на землях, до сих пор хранящих следы трёх оледенении, издревле щедрых богатством лесов, раскинулись просторы Вологодской области: на 650 километров с запада на восток и на 250-380 километров с севера на юг. Под воздействием Северного Ледовитого океана и циклонов с Атлантики формируется её климат. Сравнительно тёплое короткое лето сменяется длинной холодной зимой со жгучими, доходящими до 35 градусов морозов.
Немало мужества и упорство всегда требовались от живущих здесь людей, чтобы нелёгким трудом приумножить могущество земли русской и создавать своим искусством такую красоту, которая и ныне поражает неукротимой фантазией мысли и совершенной техникой исполнения.
С давних пор поселился человек в этих местах. В летописных источников из всех существующих ныне 15 городов области первым упоминается Белозерск. Отчет его истории ведётся от 1862 года. Более чем восьмисотлетний возраст Вологды, Великого Устюга и Тотьмы.
Как гласит легенда, даже столицу Русского государства хотел перенести на эти земли Иван IV, развернув тут масштабное строительство «каменного города» со всеми необходимыми для царского двора постройками