Надо снова учиться говорить.

Отсутствие разговоров с кем-либо кроме мамы и супруга с дочерью (дщерь не считается, она мне отвечает на тарабарском, поэтому диалогом назвать сложно. Хотя, я уверена, она говорит умные вещи) привело к тому, что я разучилась разговаривать. И, о ужас, рассказывать что-либо. Это странно. У меня всегда хорошо был подвешен язык, и я легко и текуче рассказывала обо всем на свете. Сейчас же, в моей голове живут стройные образы, которые едва ли согласны выливаться в текст из ровных букв, не говоря уже о том, чтобы быть словами в разговоре. Не том диалоге, что ведется у меня в голове, а так между живыми людьми. Это бывает приятным, но иногда я не могу выдавить из себя ни слова.

Накатывает какое-то безразличие ко всему, что не касается моего маленького мира. Я читаю Муми-троллей, вяжу всякую мелочь и играю со своей дочерью. Когда я вывязываю ровные петельки из теплой пряжи, я окунаюсь в мир тишины и покоя. В мир своих персонажей, где Миранда Норд проворачивает авантюру со своим фамильным замком, а Князь зависает над картами территорий, ломая голову, как спасти мир и пережевывает в голове скандал со своей супругой. Где Зигберт лечит Циан, после ее похода через строй и тысячи ударов батогами. В этом мире нет скуки, интернета, черных и белых граней и партии единая россия. 

Когда я пью обжигающий чай, медленно читая Муми-троллей и пожевывая печеньку, я восхищаюсь умением Снусмумрика быть одному. У меня так не выходит, ведь я всегда не одна. У меня есть доча, которая просыпаясь с дневного сна зовет меня, тянет ручки и обязательно улыбается. Которая научилась ходить задом наперед и теперь познает квартиру на ощупь, с картонной коробкой на голове. Дочь, которая бегает с кошкой на перегонки, сшибая углы и снося преграды на своем пути. Есть Йодж, который с его японистой деликатностью (имя то обязывает) гоняет Баст и Госю, рявкая басом и воображая себя волкодавом.

А вечером приходит супруг. Он чмокает меня в щеку и спрашивает как прошел день. Прямо так, с порога, не успев разуться, сразу же интересуется, что у нас нового. Потом я ставлю чайник на огонь, а он приходит в кухню (перед этим расцеловав хохочущую дочку) и мы делимся новостями.

Разве в эти моменты можно кого-нибудь допустить? Разве можно их кому-нибудь доверить? Ведь если об этом рассказывать, то ничего не останется. И когда снова захочется пережить это, то вспомнится лишь то, что когда-то говорил об этом...