Девушка, вы не против, если я закурю? Вот здесь налево, на кругу направо, угостите и меня сигаретой, выпускала сизый дым, щурилась, любовалась его руками: крепкие, загорелые, пальцы длинные с аккуратно подстриженными ногтями, неожиданно для себя начала представлять, как он ими обнимает, как гладит, ласкает, водит пальцем по голому животу. Какое-то наваждение, подумала Лидочка. Да, ее звали Лидочка, все так звали: и муж Василий, и дочь Жаннетта, и соседи, подруги, коллеги, и ему Лидочкой назвалась. Первый поворот во двор, да-да, вот здесь остановите. Телефончик, отчего же, дам! Первые цифры АТС моего района, дальше, как ваш номер машины: полкило сахара-кило, представляете, как совпало! А потом завертелось, закружилось, понеслось, твоя вишневая девятка опять сигналит под окном, не притормозить. Летние романы легки и воздушны, как взрывающаяся кукуруза-попкорн, в них нет ни тягостной осенней млосности, ни зимней студеной безысходности, ни оголтелой, ненасытной торопливости весны.
Как-то все просто и быстро у них вышло, Лидочка и не заметила, как влюбилась. Какая-то ерунда, думала она, вот жила-жила, а счастья-то и не знала, осенью 38, полжизни отмеряла, а тут первый раз, как девчонка, влюбилась. Правда, перед дочерью было стыдно, да и то чуть-чуть, в начале, взрослая уже баба, вон в брюхе дитя-любви носит – поймет.
Лето пролетело, промчалось, выдохлось. Дни становились короче, ночи все длиннее, желтел первый лист. По утрам, сидя на его балконе с большой чашкой крепкого сладкого чая, Лидочка все чаще и чаще думала о том, что скоро сентябрь, осень, пора умирания. Через неделю с юга вернется его жена с дочерьми, и, наверное, все враз оборвется, закончится, станет воздуха мало, может быть, еще немного потрепыхается в агонии: вверх-вниз, пауза, вверх-вниз хаотично надломленными линиями, как умирает сердце на кардиограмме. Было грустно и тоскливо, чай стыл, желтых листьев с каждым днем становилось все больше и больше. Уходило лето. И, когда ей казалось, что вот сейчас не сдержится, расплачется, потечет горьким изнутри, заунывно завоет, как баба, приходил он – мускулистый, поджарый, горячий с постели, обнимал ее крепко, целовал нежно в розовое ушко, шептал хриплым со сна голосом: «Лидунчик, сладкая моя, девочка моя!» и солнце опять било в висок наотмашь...
(продолжение следует)