Читаю великолепнейший максимовский «Год на Севере».  

«Чаще стали выплывать шняки на голомя…  Целым селением ходят бабы к морю дразнить ветер, чтобы не серчал и давал бы льготу дорогим  летнякам… На следующую ночь после богомолья все выходят на берег своей деревенской реки и моют здесь котлы; затем бьют поленом флюгарку, чтобы тянула поветерье. Тут же стараются припомнить и сосчитать ровно двадцать семь плешивых из знакомых своих в одной волости, и даже в деревне, если только есть возможность к тому.»

И думается – а родись я на сто пятьдесят лет пораньше и верст на 1000 севернее – что бы я делала? Со своею-то  привычкою скептически относиться даже к аксиомам. Вот выплыл мой летняк на шняке на голомя , бабы зовут плешивых считать.

- Давай, Танька! -  кричат – собирайся и котел прихвати. Тебе, кстати, доверено важное дело – будешь поленом флюгарку бить.

Тут ведь на выбор, или лиходейкой  прослыть, не дай бог,  мужегубицей для всего селения, либо со всеми  идти и лупасить по флюгарке,  морщась от неловкости.

Где он тут - идеальный компромисс между уважением к себе и социальной встроенностью?  

P.S.

 «Она влетела в Париж к градоначальнику и представлена к королю; на голове корона, нос корпусом индейского петуха, голос павлиный, выговор турецкий, пение ее весьма приятно и всех пленяет по примеру инструмента; ест мясо и всякую снедь, что человек употребляет. На спине имела гробницу и в оной три человеческие кости: когда запевает, то всех к сражению приуготовляет. Думают так, что послана по Божию повелению»

Подпись к рисунку птички, обнаруженному  путешественником Максимовым на стене одного дома в Кандалакше. Середина 19 века. Рисунок не сохранился.