Это жаркое лето, которое станет зимой,
беспардонно озвучило наше с тобою молчанье.
Голоса, улетая на юг, где назойливый зной
их давно ожидает, останутся с нами случайно.
Прибывает вода, прибывает большая вода,
скоро выйдут дожди разгибать свои жидкие спины.
Ты, наверное, скоро умрёшь, но не бойся, когда
это станет фрагментом почти очевидной картины.
Ты, наверное, скоро умрёшь, я умру за тобой
через (страшно подумать) четырнадцать лет или восемь,
и огромная память, покрытая страшной водой,
воплотится - теперь уже точно - в последнюю осень.
Будут хлопать, взрываясь, комки пролетающих птиц,
отменив перспективу, себя горизонт поломает,
и границами станет отсутствие всяких границ,
и не станет тебя, потому что возьмёт и не станет.
Ты красиво умрёшь, ты умрёшь у меня на руках,
или нет - ты умрёшь на руках у другого мужчины,
это он будет пить твой с лица истекающий страх
три мгновения до и мгновение после кончины.
Треск лесной паутины... по-моему, именно он
воплотится в хрипение свечек в побеленном храме,
где какие-то деньги шуршать не устанут вдогон
мимолётным молитвам, которые будут словами.
Будут камни лежать; их под кожей солёная плоть -
кристаллический воздух для духов подземного горя,
оным, видимо, нравится каменный воздух молоть,
выдыхая остатки в пустыни песочного моря.
И, не зная зачем это всё я тебе говорю,
я тебе это всё говорю как нельзя осторожно,
потому что умрёшь, потому что я песню пою,
потому что нельзя это петь, но не петь невозможно.
Я смотрю тебе в спину, которая движется вдоль
засекреченной улицы в сторону грязного рынка:
между тонких лопаток твоих начинается соль,
поясню - продолжая нетвёрдую нежность затылка,
ты идёшь не быстрее, чем я ухожу от тебя,
ты идёшь, отбиваясь ногами от собственной тени,
ты идёшь по границе уже неземного огня,
напрягая колени...
