Я возвращался в квартиру, как бы “включая” её собой и сразу же запирался в этом жилом двухкомнатном организме на все допустимые обороты. Ото всех. От людей, встреченных мной сегодня на улице. От работы. От звонков. От клиентов. От проблем. От всего. Только здесь я чувствовал себя в сохранности. Только здесь можно было расслабиться. Мои квадратные метры позволяли мне это. И каждый раз, когда я открывал дверь, мне казалось, что это не я в квартиру, а квартира приходила в меня с улицы.
Также мне нравилось, что меня здесь никто не ждал. Квартира почему-то ревновала к женщинам. Кроме меня, она не допускала присутствие постороннего лица женского пола на своей площади и никого к себе не прописывала. Женщины уходили от неё, а не из меня. Да и потом мне совсем не хотелось, чтобы после тяжёлого дня, кто-нибудь выносил мне из-за какой-нибудь ерунды, однако свой характер у квартиры имелся.
Квартира часто подшучивала надо мной. Прятала от меня очки, ключи и прочие необходимости, а иногда, привлекая моё внимание, начинала капризничать: бросала на пол какие-нибудь предметы (порой я даже не мог толком определить, где что упало), пагубно воздействовала на лампочки и батарейки в часах, из-за чего первые быстро перегорали, а последние также живо садились.
Ещё у неё были типичные заболевания по коммунальной части, лечить которые приходилось слесарям-гинекологам и другим сотрудникам жилищной службы. Протечки с верхнего этажа (слёзы моей квартиры) или полное исчезновение электричества (она так спала). Очень часто квартира томилась от жажды, когда из водопроводного крана не поступало ни капли жидкости (мне тогда приходилось отпаивать её искусственно, притаскивая с улицы запасы питьевой водой в пластиковых бутылках). Хотя, наверное, конфликты у всех бывают, а так в целом нам вдвоём жилось хорошо.
Моя квартира не была однородной, то есть выдержанной в каком-то одном стиле. Она была смешанной породы и предметы обстановки в ней резко контрастировали один с другим, совсем как в моей библиотеке, где старые книги соседствовали с новыми изданиями. Всё как-то шло вразнобой, невпопад чередовалось. Например, на фоне обоев советской эпохи (ковёр-то я давно снял), можно было наткнуться на современную плазму, а среди старой кухонной утвари, обнаружить новый чайник или индукционную плитку.
Впрочем, таких вот новых кусочков год от года становилось всё больше. Люстра, микроволновка, шкаф, диван, холодильник, кресло и так далее. Как только какой-нибудь элемент квартиры выходил из строя, то мне приходилось заменять его современным аналогом. При этом я не испытывал никаких терзаний относительно вещей, которые своё отслужили и которые мне приходилось утилизировать. Мол, эти вещи принадлежали моей бабушке и, наверное, были ей очень дороги, а теперь я как бы предаю память о ней. Нет, не было ничего такого. Я ставил себя на её место и был бы рад, если новый хозяин, пришедший после меня жить в эту квартиру, сможет позволить себе новые предметы обстановки, какие, например, не мог разрешить себе я.
Вещи, которые я выбрасывал, не были моими вещами. Эти вещи принадлежали – да, пусть родным и близким мне людям – но которых уже давно нет на свете. Но на свете пока ещё наблюдаюсь я. А значит, у меня должны быть свои вещи. И они – эти вещи – вполне возможно переживут меня самого и тот, кто придёт потом, в свою очередь их заменит. И он – этот человек – как бы я не был ему дорог, как бы он не скучал по мне, не станет хранить у себя дома, на память обо мне мой старый пиджак, который я когда-то носил. Не будет смотреть мой старый телевизор, который я когда-то смотрел. Не будет спать на диване, на котором когда-то я занимался любовью с женщинами и на котором я вероятно когда-нибудь отойду в мир иной.