Джаз-вибрафон Bobby Hutcherson биография и видео

                    Bobby Hutcherson
 

  Один из самых любимых моих джазовых вибрафонистов  Bobby Hutcherson.У меня есть коллекция всех известных вибрафонистов и конечно вся дискография Хатчерсона.Спокойные его композиции очень умиротворяют и вносят в душу свет и радость,наполняют дом прекрасными звуками сказочных палочек вибрафона. Здесь я написала его биографию,собрала видео и просто композиции.Послушайте,почитайте и посмотрите мои дорогие читатели.

Бобби Хатчерсон родился 27 января 1941 года в Лос-Анджелесе.Настоящее имя Хатчерсон Роберт, Hutcherson Robert.Рос в Пасадене (Калифорния)

BOBBY HUTCHERSON, When You Are Near February 8, 1966

 читать далее

Тайна Черного Идола

 

Владимир В.Видеманн

Тайна Черного Идола
или У истоков адвайты:
индийская мистическая философия в практическом ключе

Часть I. Волшебный мурти - 4

I.1. Магическая книга - 4
I. 2. Мистерия самадхи - 7
I. 3. Магический маятник - 9
I. 4. Адвайта-парампара - 14
I. 5. Гностическая трансляция - 19
I. 6. Сквозь тернии – к звездам! - 27
I. 7. Лондонское Общество Теогуманистов ...32

Часть II. Путешествие в Бадринатх - 40

II. 1. Транзитная зона: изолированный делириум - 40
II. 2. Первые впечатления: Ворота Индии - 43
II. 3. Ришикеш – город ашрамов над Гангой - 45
II. 4. Омкарананда Сарасвати: в поисках сподвижников гуру - 48
II. 5. По следам Господа Рамы: глядя из космоса - 53II. 6. 1. Бху-мандала: геоцентрическая модель вселенной - 55II. 6. 2. Мифология – небесная механика древних - 57
II. 6. 3. Неолитические культы, первые храмы и священный календарь - 58
II. 7. Пандукешвар: ущелье Рудры - 65
II. 8. 1. Бадринатх – священный город Вишну - 70
II. 8. 2. Пуджа: священная литургия индуизма - 80
III. 8. 3.Бхарат и ведическая кухня: шиваит из Ришикеша- 88
III. 8. 4. Храм Шивы: шактизм в действии - 90
II. 8. 5. Мана – родина Вед - 92
II. 8. 6. Пранаяма и йога сновидений - 97
II. 8. 7. Японка в белом сари и речной бодхисаттва - 103
II. 8. 8. Муни-баба: колдун с серебряным трезубцем - 107
II. 8. 9. Аптека на площади: форпост аюрведической традиции - 114
II. 8. 10. Йоги Пир Махарадж: индусский Харон - 117
II. 8. 11. Великое Время и его запредел - 130
II. 8. 12. Махалакшми-пуджа - 135
II. 8. 13. Метод и мудрость / праджня-упая - 138
II. 8. 14. Магический менталитет - 142
II. 8. 15. Кришна-джанмаштами - 145
II. 9. Джошиматх / Джйотирматх - 148
II. 10. 1. Ришикеш – по храмам и гхатам - 153
II. 10. 2. Лакшман-джула - 157
II. 10. 3. Бхарат-мандир - 160
II. 10. 4. Прогулка по городу с Филиппом - 162
II. 10. 5. Cвященные пространства, живительные потоки -164
II. 11. Лондон – 172

Часть III. Дхармическая перспектива - 172

III. 1. Астральные конт(р)акты – 172
III. 2. Особенности дхармического мировоззрения – 176
III. 3. Обратная связь - 185

Часть IV. Путешествие в Кедарнатх - 187

IV. 1. Ришикеш - 187
IV. 2. Харидвар - 190
IV. 3. 1. Пещера Васиштхи (Васиштха гуфа) – 196
IV. 3. 2. Девапраяг / Рагхунатх-мандир - 197
IV. 3. 3. Джошиматх / Нарасимха-мандир - 199
IV. 4. 1. Бадринатх / Бадрикашрам – 205
IV. 4. 2. В пещере над городом – 209
IV. 4. 3. Один Бог – один банкомат… - 214
IV. 4. 4. Чаран-падука – след Вишну - 218
IV. 4. 5. Тропик Рака - 222
IV. 4. 6. Магическое наследие Зервана  - 227
IV. 4. 7. Учение о пяти огнях: Панча-агни-видья - 234
IV. 4. 8. Ритуал как стиль жизни - 242
IV. 5. Через Чопту в Утхинд - 245
IV. 6. 1. Путешествие в Кедарнатх – 250
IV. 6. 2. Мистерии шиваизма – 256
IV. 7. Нисхождение в сансару – 264
IV. 8. Ришикеш битловский – 269

Часть V. Адвайта-Веданта - 273

V. 1. Три типа человеческой религии - 273
V. 2. Санатана-дхарма - 276
V. 3. Истоки философии адвайта-веданты - 279
V. 4. Матхи адвайта-веданты - 281
V. 5. Нео-индуизм (нео-веданта) - 282
V. 6. Рама-ашрама - 283
V. 7. Рама-парампара - 288
V. 8. Веданта как сумма Вед - 291
V. 9. Самадхи – последнее прибежище йога – 294

Приложение - 299

Мандукья Упанишада - 299
Р. М. Тамм. Философия Адвайты - 301

Часть  VI. Краткая история раннего буддизма   - 303
VI. 1. Южная Азия во времена Будды Шакьямуни   303
VI. 2. Путь Будды   304
VI. 3. Первые буддийские соборы   306
VI. 4. Северный буддизм   311
VI. 5. Школы тибетского буддизма Ваджраяны   320

Часть  VII. Зов архата - 321

VII.1. Шангшунг и Шамбала   321
VII. 2. Хельсинки   326

Часть  VIII. Путешествие в Шангшунг - 328
VIII.1.  Врата Бога: райский чертог в горячем аду   328
VIII. 2. Долина Алакнанды: Девапраяг-Пандукешвар-Бадринатх   333
VIII. 3. Гималайская мистика   338
VIII. 4. Форпост адвайты: Джошиматх   346
VIII. 5. Столица йоги: Ришикеш   350
VIII. 6. Мекка архитектуры: Чандигарх   353
VIII. 7. Долина Беаса: Куллу-Наггар-Манали   353
VIII. 8. Долины Ченаб-Спити: Каза-Табо   358
VIII. 9. Бон – религия свастики   363
VIII. 10. Астральный гнозис   371
VIII. 11. Колесо времени   374
VIII. 12. Дзогчен: Гью   376 
VIII. 13. Долина Сатледжа: Нако-Кальпа   378
VIII. 14. Менри   383
VIII. 15. Чандигарх-Курукшетра-Дели   388
VIII. 16. Небесный пояс цивилизаций: Путь из Варяг в Шамбалу   389
VIII. 17. Тайна Черного идола   392

Часть IX. E pluribus unum – 396

IX. 1. Дхармизм и монотеизм   396
IX. 2. Аватары индуизма   401
IX. 3. Будды, бодхисаттвы и защитники веры   406
IX. 4. Джайнские тиртханкары   409
IX. 5. Ось мира   411

 

Мария Спиридонова


Эта удивительная женщина была одной из тех, кого до октября 1917 года называли неистовыми борцами за народное счастье. Из тех, кто жаждал свержения самодержавия и — революции, после которой Россия обретет, наконец-то, свободу. Но когда случилось желанное, пламенные соратники тотчас упекли ее в тюрьму и держали там почти четверть века. До расстрела...

Четыре дня она охотилась за своей жертвой, ночуя на железнодорожных станциях, где, по предположению, мог остановиться поезд, везущий губернского советника Гаврилу Луженовского. Советник, конечно же, выйдет на перрон размять ноги, и вот тогда... Мария была убеждена: даже если он окажется в толпе, ей удастся приблизиться — ну кто заподозрит в чем-либо хорошенькую гимназистку? И впрямь: гуляет себе розовощекая от морозца крохотуля в кокетливой шляпке, по виду совсем еще девочка, когда бы не каштановая коса до колен. По ней, да по озорному, дразнящему взгляду опытный мужчина мог враз понять: э, батенька, какой же это ребенок? Барышня! И в головке у нее весьма, знаете ли, игривые фантазии...

Луженовского она настигла на вокзале Борисоглебска. Он стоял на платформе, окруженный сопровождающими казаками. Мария выбрала место поудобнее — площадку вагона, извлекла из меховой муфты револьвер и выстрелила. Спрыгнула на землю и вновь выстрелила. Возникший переполох позволил ей выпустить еще три пули. И все пять — в цель: две — в живот советника, две — в грудь, одна — в руку. Шестую приберегла для себя. Однако едва она поднесла ствол к виску, кто-то из охранников оглушил ее мощным ударом.

Сначала ее били прикладами, потом схватили за ноги и поволокли, отчего юбки и прочая одежда сползли к подмышкам, совершенно обнажив тело. Позвали извозчика, и казачий офицер Аврамов, намотав косу на руку, поднял пленницу в воздух и бросил в сани.

Ее, оглушенную, привезли в полицейское управление, раздели донага и кинули на каменный пол холодной камеры. Здесь Аврамов и помощник пристава Жданов пытали ее до полуночи: хлестали нагайками, пока не отслаивалась кожа, которую затем отдирали кусками и прижигали раны горящими папиросами, каблуками сапог обрушивались на ступни одеревеневших ног... Выяснили немного: она назвалась ученицей 7-го класса тамбовской женской гимназии Марией Александровой, исполнявшей смертный приговор, вынесенный Луженовскому комитетом партии социалистов-революционеров за преступное засекание и истязание крестьян во время беспорядков.

Решено было сей же ночью отправить террористку в Тамбов, в губернскую тюрьму. В вагон ее в буквальном смысле погрузили — она не приходила в сознание, бредила. Подъесаул Аврамов заперся с девушкой в купе, выставив в коридоре караул и, объяснив подчиненным, что продолжит расследование. А потому, дескать, если раздадутся крики, внимания не обращать. Но криков никто так и не услышал — рассудок не возвращался к измученной, изувеченной арестантке, и, пользуясь этим, пьяный подъесаул до рассвета ласкал ее: обнимал бедра, целовал, ощупывал пах и гладил груди, шептал банальную чепуху. А в завершение — изнасиловал. Потом уже, позже, Мария пожаловалась тюремному врачу: мол, обнаружила у себя признаки сифилиса. Доктор, осмотрев покрасневшую сыпь, успокоил: “Вы ошиблись...”

Известие о том, что 16 января 1906 года совершено покушение на губернского секретаря Луженовского, напечатали многие, газеты. Сообщали, что Мария Спиридонова (открылась ее настоящая фамилия), эсерка, из состоятельной дворянской семьи, в прошлом первая ученица гимназии, 21 года и трех месяцев от роду, находится в ужаснейшем состоянии. Лицо — кровавая маска. И, как она сама рассказывает, “очень болит голова, ослабла память, трудно излагать логично мысли, болит грудь, иногда идет горлом кровь. Один глаз ничего не видит”. Правое ухо оглохло. На теле нет живого участка, только рубцы и кровоподтеки.

Луженовский не выжил. В апреле неизвестные мстители прикончили Аврамова, в мае — Жданова. Ответственность за устранение негодяев взяли на себя эсеры. Они же задумали морально поддержать ожидающую суда Марию Александровну — заключенный в ту же губернскую тюрьму Владимир Вольский, эсер из потомственных дворян, по совету товарищей с воли вдруг начал слать ей пылкие любовные письма, наверное, он и сам внушил себе, что без ума от Марии. Послания его переполняли страсть, томление сердца, романтическое восхищение и нежные мечтания о том часе, когда они, несомненно созданные друг для друга, соединятся в трепетном объятии. Скорее всего она тоже поверила в это, и в ее душе отзывчиво вспыхнуло ответное чувство. Спиридонова попросила начальство о свидании с Владимиром, Вольский же ходатайствовал о разрешении на бракосочетание. Разумеется, им отказали, сославшись на то, что Вольский уже женат, а его энергичные клятвы, что супруга четыре года как ушла от него, веса не имеют.

Любопытно: они встретились одиннадцать лет спустя, в мае 1917 года, и... прежнего влечения не испытали. То были два абсолютно чужих, равнодушных друг к другу человека.

Но вернемся к началу века, в Тамбов. Следствие завершилось, и военно-окружной суд приговорил Спиридонову к смертной казни через повешение. Однако, как ни странно, именно он нашел и смягчающие обстоятельства и неожиданно заменил виселицу бессрочной каторгой в Нерчинске. Путь туда пролегал через Пугачевскую башню Бутырской тюрьмы в Москве, где содержались и другие отчаянные социал-революционерки — каждая из них в разных концах империи покушалась почему-то непременно на губернатора. Но, пожалуй, лишь о Спиридоновой либеральные газеты писали столь восторженно: “Вы — символ еще юной, восставшей, борющейся, самоотверженной России. И в этом — все величие, вся красота дорогого вашего образа”.

Она трижды пыталась бежать с каторги — безуспешно! Освободил ее А. Керенский, министр юстиции Временного правительства, 3 марта 1917 года. Через одиннадцать лет она вернулась в столицу и в активную политику, сблизилась с Лениным, о чем Н. Крупская потом вспоминала: “Какая-то комната в Смольном... На одном из темно-красных диванчиков сидит Спиридонова, около нее сидит Ильич и мягко как-то и страстно в чем-то ее убеждает”. Знаменитая и авторитетная эсерка Спиридонова нередко поддерживала большевиков, а большевики — ее. Но то, как действовали они, она категорически не принимала, о чем не замедлила откровенно заявить возмущенным письмом в ЦК партии большевиков. Вы, утверждала она, извратили нашу революцию! Ваша политика — сплошное надувательство трудящихся! Ваше многочисленное чиновничество сожрет больше, чем буржуазия! Творятся, негодовала Мария Александровна, неслыханные мерзости над рабочими, крестьянами, матросами и запуганным обывателем!

Ответом на яростные обличения стало спешное решение Верховного ревтрибунала при ВЦИК, датированное 27 ноября 1918 года: подвергнуть М. А. Спиридонову тюремному заключению на один год. Правда, через два дня ВЦИК, учитывая ее “особые заслуги перед революцией”, объявил об амнистии. Попытка угомонить несгибаемую каторжанку не удалась, она продолжала темпераментно выступать на рабочих митингах. Сохранился конспект ее речи на заводе “Дукс”, сделанный каким-то сотрудником ВЧК для доклада наверх: “Рабочие задушены, связаны по рукам и ногам, вынуждены подчиняться декретам, кои издаются кучкой темных лиц во главе с Лениным, Троцким... Все комиссары — мерзавцы, жиреющие на бешеных жалованиях. В партию коммунистов записываются проходимцы, чтобы получать лучший паек, лучшую одежду, галоши...” И каждое обвинение, честно отмечал чекист, вызывало шумные аплодисменты.

Естественно, Спиридонову опять арестовали, теперь — “за контрреволюционную агитацию и клевету на советскую власть”. Ревтрибунал постановил: изолировать ее на год “посредством заключения в санаторий”.

Санаторием оказался узенький закуток при караульном помещении в... Кремле, сырой и промозглый, часовые чуть ли не ежеминутно заглядывали к узнице: сидит? Лежит? Пристроилась на ведро по естественной надобности? Их и это не смущало, да и подстражную — тоже. Но густой, удушающий дым махры, врывавшийся в закуток, когда распахивалась дверь, повергал ее в затяжной кашель. У Марии Александровны возобновилось обильное кровохарканье — кровь просто лилась изо рта безостановочно. Вдобавок онемели руки, не подчинялись ноги, она страшно зябла. Мужики из караулки забеспокоились: “Амба! Сейчас отойдет!” — и вызвали фельдшерицу. Та вызвонила санитаров, и умирающая Мария очутилась ненадолго в больнице.

Ей посчастливилось — с помощью жалостливого, из рязанских крестьян, охранника бежала. Полтора года скрывалась в Москве, но это была лишь краткая передышка. ГПУ, по горькому признанию Спиридоновой, уже не выпускало ее из своих лап. Когда ее, сраженную брюшным тифом, но успевшую сдать товарищам по партии перечень явочных адресов, рукописи злых статей и шифры, снова арестовали, карательные санкции следовали одна за другой. Спиридонову упрятали в психушку под фамилией “Онуфриева” и создали такую невыносимую обстановку, что у нее началось помутнение разума. Чтобы не сломиться, она объявила двухнедельную сухую голодовку и лежала неподвижно с исхудавшим лицом и застывшими в выражении тоски и ужаса глазами. Доктора говорили, что она умирает. И лишь тогда ее освободили под условие: отныне — никаких статей для подпольных газет, никакой политики! Никаких публичных выступлений! Отныне Спиридонова должна заниматься только собственным здоровьем, подорванным тифом, туберкулезом, цингой и нервным расстройством. Соответствующие условия будут ей созданы.

Марию Александровну отправили в подмосковную Малаховку вместе с давней и верной подругой по каторге А. Измаилович. На двоих, по описи, у них было: две старые юбки, одни старые ватные брюки, одна рваная кофта, две старые телогрейки, одно ватное одеяло, вязаная шапка, одно рваное полотенце, эмалированная тарелка и две железные кружки, три деревянные ложки, одна кастрюля... Жили впроголодь, зато под явным надзором местного ЧК, накапливающего против них “компромат”. Знать бы несчастным женщинам, что нищее “малаховское сидение” очень скоро им покажется раем.

Впрочем, судьба подарила Спиридоновой и короткую радость — в Самарканде, куда она с А. Измаилович была выслана без суда, Мария Александровна обрела “друга любимого и мужа”, бракосочеталась с Ильёй Андреевичем Майоровым, членом ЦК левых эсеров. Член коллегии наркомата земледелия, автор проекта закона о социализации земли, он тоже был репрессирован — за несогласие с методами коллективизации. Двое гонимых образовали семью, куда входили старик отец Майорова, 17-летний сын Ильи Андреевича, а также две беспомощные приятельницы Спиридоновой — бывшие политкаторжанки. Майоров как-то не тяготел к семейным хлопотам, все заботы о прокорме, об одежке-обувке взяла на себя Мария Александровна, умудрявшаяся еще и рассылать посылки бедствующим единомышленникам: варенье — в Суздаль, изюм — в Соловки, деньги — в Казань и Тулу... Невесть откуда взявшаяся энергия, заглушая прилипчивые болезни, помогала ей крутиться, словно белке в колесе. Кажется, она вновь ощущала себя молодой, желанной, единственной, потому что рядом был самый близкий человек, вроде бы не замечающий, как она дряхлеет... Думается, она была признательна ему за эту “близорукость”. И в Уфе (теперь их сослали сюда) устроилась на две работы, чтобы не только по праздникам покупать забытые белый хлеб, молоко, сахар.

Когда в феврале 1937 года всех их снова арестовали, следователь не без ехидства сказал Марии Александровне, что у Майорова изъята значительная сумма денег — он скрывал от жены случайные заработки. Это ее не обидело, не возмутило — экая мелочь в сравнении с пытками, которым ее подвергали в тюрьме Башкирского НКВД, обвинив в подготовке покушения на Ворошилова. Допросы продолжались по два-три дня без перерыва, с матерщиной и рукоприкладством. Сесть не позволяли, отчего ноги Спиридоновой превратились в нечто бревнообразное, черно-лилового цвета, и не умещались в ботинки. Увидев, сколь неприятны ей личные досмотры, обыскивали непрестанно — надзирательница лезла даже в задний проход и во влагалище и корявым пальцем что-то выискивала там.

Однажды устроили очную ставку с Майоровым и вслух зачитали его признание: да, он замышлял теракт против Сталина, и Спиридонова об этом знала. Это была чудовищная нелепость, ни у кого из них подобная идея никогда не возникала.

— Ах, Илюша! — укоризненно прошептала она. — Лучше бы ты изменил мне с десятком женщин, с целым гаремом, а не так... Какое низкое падение!

Она не догадывалась, что фантастическое “признание” супруг сделал под пыткой крысами.

В начале января следующего года военная коллегия Верховного суда СССР утвердила приговор: М. А. Спиридоновой — 25 лет тюремного заключения, Майорову — 10 лет. Мария Александровна приговор не расслышала — она оглохла.

Историк В. Лавров, в наши дни проследивший ее жизненный путь по архивным документам и впервые составивший из них впечатляющую ужасами книгу, приводит страшные свидетельские показания: 11 сентября 1941 года содержащаяся в Орловской тюрьме НКВД заключенная М. Спиридонова была “препровождена в особую комнату, где специально подобранные лица из числа личного состава тюрьмы вкладывали в рот осужденному матерчатый кляп, завязывали его тряпкой, чтобы он не мог его вытолкнуть”. Затем ей объявили: “Именем Союза Советских Социалистических Республик... Спиридонову Марию Александровну... подвергнуть высшей мере наказания — расстрелу без конфискации имущества за отсутствием такового”.

В этот день прозвучало 157 похожих приговоров. 157 человек (в том числе и И. А. Майорова) вывезли на грузовиках в Медведевский лес, что в десяти километрах от Орла, к которому приближались немцы. Накануне чекисты выкапывали здесь с корнями деревья. В образовавшиеся ямы спихнули расстрелянных, сверху поставили деревья, насыпали землю и утрамбовали...

Место захоронения не найдено до сих пор.

См. http://www.passion.ru/stars/701.htm

John Lennon 70

Imagine there's no heaven
It's easy if you try
No hell below us
Above us only sky
Imagine all the people
Living for today...

Imagine there's no countries
It isn't hard to do
Nothing to kill or die for
And no religion too
Imagine all the people
Living life in peace...

You may say I'm a dreamer
But I'm not the only one
I hope someday you'll join us
And the world will be as one

Imagine no possessions
I wonder if you can
No need for greed or hunger
A brotherhood of man
Imagine all the people
Sharing all the world...

You may say I'm a dreamer
But I'm not the only one
I hope someday you'll join us
And the world will live as one

Владимир Видеман (Кест). Хиппи в Эстонии. Как это начиналось (2)

Русалка революции

14 мая 1972 года, в одном из городских парков Каунаса, в знак протеста против оккупации Литвы советским режимом совершил самосожжение молодой человек по имени Ромас Каланта. После этого люди вышли на улицы, стали наезжать на ментов и уничтожать советскую символику, взвились национальные триколоры, зазвучали гимны времен независимости. Власти ввели в город усиленные наряды милиции и десантников, которые бросились хватать и мочить национал-революционеров. Практически за день основные очаги общественного сопротивления были подавлены. Потом начались репрессии. Милиция и спецслужбы организовали поголовную фильтрацию всех альтернативных тусовок в республике.

СОБЫТИЯ В ЛИТВЕ. 14 мая на одной из площадей Каунаса под лозунгом "Свобода Литве" совершил самосожжение выпускник средней школы, сын преподавателя одного из вузов РОМАС КАЛАНТА (1953 года рождения). Трое его товарищей окружили горящего и не давали никому к нему подойти. Они были арестованы и им было предъявлено обвинение в "умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах" (в УК РСФСР это статья 102). Имена их "Хронике" пока неизвестны. Р. КАЛАНТА скончался в больнице через несколько часов. Похороны были назначены на 18 мая. За несколько часов до назначенного времени тело было тайком вывезено из морга и похоронено. Люди, пришедшие на похороны, пошли на место самосожжения. Собралась очень большая толпа. Милиция стала разгонять ее. Собравшиеся оказали сопротивление. По слухам погиб один милиционер. После этого были вызваны десантные войска, которые разогнали собравшихся. "Беспорядки" продолжались и 19 мая. Многие были задержаны. Некоторые получили по 10-15 суток за "мелкое хулиганство". Против нескольких человек возбуждено уголовное дело.

28 мая, во время ярмарки, на базарной площади г. Варена СТОНИС (1949 года рождения; сантехник) и три его товарища
вывесили национальный флаг. Товарищи СТОНИСА были сразу же схвачены милицией, ему удалось уйти. На следующий день на той же площади он совершил самосожжение. Умер он 10 июня в военном госпитале. Похороны проходили под надзором милиции и КГБ. Во время похорон все дороги в Варену были заблокированы. 3 июня на одной из улиц Каунаса (площадь, на которой совершил самосожжение Каланта, охраняется) сжег себя по тем же мотивам АНДРЮШКЯВИЧУС (1912 года рождения; рабочий). Умер он на следующий день в военном госпитале. Похоронен был милицией тайно, в неизвестном месте. 10 июня на улице Капсукас пытался совершить самосожжение ЗАЛИЧКАУСКАС (1910 года рождения; рабочий), но был схвачен. Сейчас он находится в военном госпитале.

Хроника текущих событий. Выпуск 26, 1972

По всей Литве шли посадки по дурдомам, люди сваливали в другие города, в том числе в Таллин, где обитала целая группа литовских беженцев. Другая часть беженцев прибыла из Москвы и Питера. Этот пипл спсался от дурдомов, которые им грозили по случаю визита в СССР американского президента Ричарда Никсона. Известно, что в США хиппи выступали против Никсона как разжигателя вьетнамской войны. Советские власти собственным хиппи тоже не доверяли: кто знает, что могут выкинуть эти больные на голову?

В обеих столицах, которые заокеанский гость должен был посетить, фасады зданий на центральных улицах красили до второго этажа (выше якобы из окна автомобиля не видно), а ненадежный народ пытались рассадить по дурдомам. Люди валили в Таллин отсиживаться. По весне в городе высадился целый десант. Среди новых гостей здесь появились такие персонажи, как Диверсант, Джонни, Сережа Зимин, Юра Федоров, Клёпа, Сержант, Монро, Сеня Скорпион, Вася Лонг, Саша Ермаков... К сожалению, всех не упомнить — столько воды утекло! Питерцы тоже зачастили: Лео, Женя Кричман, Жгиров, Кирилл Воскресенский, Гена Зайцев, Меланья... Нарисовалась даже хипповая троица из Тбилиси: Гурам, Шота, Наина. Гурам утверждал, что они — единственные хиппи во всей Грузии. Но хотя грузины, по его словам, вовсе не считали себя частью СССР (даже якобы в аэропорту объявляли: "Внимание, объявляется посадка на рейс в Советский Союз, по маршруту "Тбилиси-Москва"), к проявлениям западного либерализма — в виде потертых джинсов и длинного хайра у мужчин — они относились крайне нетолерантно. Вот троица и перебралась в Эстонию — поближе к реальному Западу...

В те времена под Таллином находился всесоюзно-известный рыболовецкий колхоз им. С. М. Кирова. Тут были очень крутые зарплаты, а для колхозников устраивались шумные и дорогостоящие мероприятия. По Песочнице прошел слух, что в этом колхозе будет рок-концерт с бесплатным пивом по случаю летних дней молодежи. Но когда наша десантная рота высадилась на кировском побережье, то никаких предполагаемых позиций там не обнаружила: ни рок-концерта, ни пива... Пипл угрюмо переминался с ноги на ногу в ожидании обратного автобуса. Курить тоже не было. А хотелооось! Неподалеку от остановки, на пригорочке, разложила скатерть с напитками и закусками компания местных рыбарей. Я решил стрельнуть у них сигаретку. Не успел я еще подойти, как мне уже машет человек из их команды:

— Эй, ты кто, давай сюда!
— Я... литовец! Хочу курить.
— А выпить не хочешь?

После первой стопки сразу же пошла прана по сосудам.

— Ты что тут делаешь?

Я сообщил, что скрываюсь от советской власти за участие в народном восстании: 

— Каунас, революшн, баррикадас!
— А твоя компания, там, на остановке — тоже литовцы?
— Да, литовцы! Мы должны были встретить здесь наших эстонских друзей, но как-то потерялись...
— Ну так зови своих приятелей сюда!

Через пять минут вся наша тусовка, которую я оперативно предупредил про "литовскую революцию", сидела вокруг импровизированного стола. А водки — залейся. Сразу видно: колхоз-миллионер. Эдика от такой наглости даже немного заколбасило:

— Вова, карэн уркас вырубонас! — обращается он ко мне (Карэн — это наш знакомый урка), намекая, что пора бы и честь знать, а то ведь местные могут и не понять юмора. 
— Герай, баррикадас но пасаран!

Ну как отсюда уедешь, когда только-только появились белокурые девахи-рыбачки. Они налетели щебечущей стайкой на наш издержавшийся гаубичный взвод... Я решил остаться вместе с герлами. Как оказалось — правильный был выбор. Они отвели меня на местную дискотеку, представив своей клике литовским революционером из Каунаса, только что с баррикад. Народ проявил недюжинную солидарность, тосты только и опрокидывались под "Nopasaran!" Я чувствовал себя прямо-таки Оводом. В завершение ко всему, одна из русалок затащила меня к себе на чердак, на сеновал. Правда, с утра имела место быть немного стремная сцена. Подруга повела меня вниз, в дом — познакомить с семьей, накормить завтраком. Ее папа, голый по пояс усатый амбал, посмотрел на меня с интересом:

— Ледукас? Литовец?

Я утвердительно закивал:

— Ледукас, ледукас!

И тут он что-то меня спросил по-литовски. Я это понял из интонации, но ничего не понял. Да и вообще, кроме "герай" по-литовски ничего не знал.

— Герай!

Я ему кивнул с выражением "знаем-знаем", и тут же постарался что-то втереть по-эстонски, с якобы литовским акцентом. Главное — сбить папу с толку, а то, не дай бог, откроется история — сильный выйдет конфуз...

— Ну и что теперь будешь делать?
— Хочу пойти посмотреть город. Никогда здесь не был!

Дочка вызвалась меня сопровождать. Мы, в самом деле, поехали из Кирова в Таллин, и рыбачка водила меня по Старому городу, по всяким таким забойным для туристов местам, а я все думал, как бы случайно не напороться на знакомых. Бог миловал — все сошло. Но ее знакомые, как ни странно, повстречались.

— Это кто с тобой?
— Да так, один ледукас. Из Каунаса...

Вечером, когда уже темнело, я ее посадил на автобус до Кирова. Моего литовского адреса она не спросила. Эстонские девушки — очень воспитанные.

Сейшен в Тарту. Одним из самых крутых сейшенов на раннем этапе развития советской хип- и рок-культуры был двухдневный фестиваль в Тарту летом 72 года. Народу навалило очень прилично, причем — не только из Прибалтики. В первый день зажигали на тартуском стадионе. Народ бросился танцевать. Менты начинали пресекать такое спонтанное поведение. Астральный начальник не дает им покоя... Получилась странная ситуация: на сцене выламываются рокеры, динамики убивают, а на земле сидит по-концлагерному, на корточках народ. Всякая попытка встать на ноги жестко подавляется. Типа "сиди — не рыпайся!" Народ начал напрягаться. Все больше и больше непокорных поднимаются, назло псам системы, с колен... Церберы в панике. Они не знают, что делать. И тут, словно сговорившись, все вместе, человек семь-восемь, бросаются к Солдату и берут его в коробочку. Парень слишком близко подошел к сцене, оторвавшись от основной массы танцующих. Вот его и взяли на мушку. Толпа страшно возмутилась, засвистела. А когда менты вели Солдата сквозь строй, народ просто бросился на них и отбил узника. Менты разошлись. А через минуту Солдат вновь нарисовался перед толпой, снова слишком близко подошел к сцене и опять был схвачен сгруппировавшимися ментами. И вновь отбит толпой. После чего он появился перед ней в третий раз, изгиляясь в еще более развязной манере. Но менты больше не появлялись. Уступили поляну. И тут весь народ затанцевал с удвоенной энергией!..

Спать отправились к одному местному челу-студенту, любезно предложившего свою комнату нашей интернациональной бригаде. Разлеглись. Буквально вплотную друг к другу. Человек двадацать. А окна — не открыть! Ирка Лягуха воспротивилась: "Ой, тут холодом аж зарезает, заиндевеем!.." Я помучился часа два, а потом пошел спать в прихожую. Там вовсю трахались две парочки. Бирути с приятелем пялили каких-то местных девок. Так что мне пришлось пойти аж на самую лестницу. Минут через десять ко мне присоединились еще пару человек, так же не выдержавших пытки герметической комнаты. Ну, что ж: спали мало — зато поржали...

На следующий день сейшн должен был проходить местечке Эльва, под Тарту. Это была совсем густая местность, открытая эстрада скрывалась под вековыми деревьями, обступавшими естественный амфитеатр с трех сторон. Здесь можно было, практически, открыто бухать и даже — мазаться! Активисты моментально надербанили маков, кто-то достал батлы. На сцене царил жесткий хард-рок. Кто лежал, кто ползал. Кто-то стоя изображал, как он себя чувствует... Вдруг пространство резко прорезал звук спецсигнала. Я обернулся. Буквально в двух шлагах от меня резко тормознулся серый милицейский микроавтобус, из него выскочил мент и открыл дверь. Но оттуда никто не вышел. Я обернулся и увидел, как, буквально мимо меня, проносят за-руки-за ноги упитого абсолютно в хлам человека, с длиннющим хайром, волочащимся, буквально, по грязи. Да и сам человек — полностью в грязи, как будто нарочно извалялся. Такой вот Вудсток... "Да, — подумалось мне, — сильно парень схакует, но жалко, когда тебя вот так прямо уносят со всеобщего праздника!" Это был, как потом выяснилось, Рейн Мичурин. Наша первая встреча (он ее, к сожалению, не помнит). Рейна загрузили в микроавтобус и увезли. А меня кто-то аккуратно взял за руку:

— Привет, пойдем, гуляем!..

Это была одна из девчонок, трахавшихся минувшей ночью в прихожей.

— Это ты? Я тебя узнал! Давай, погуляем!

Мы пошли с герлой в лесок, за кусты, благо — они тут были густыми. Как-то странно было вот просто так, ни за что, получить приглашение на фак во время крутого рок-сейшена, под квакающие поливы соло-гитары и уханье большого барабана... Еще большее недоумение я испытал после того, как возвращаясь с этой герлой лесной тропинкой к сцене, я встретил своего приятеля, с которым она тут же заговорила, приглашая погулять, а мне сказала: "Пока, увидимся!" Да, прямо какой-то сон в летнюю ночь... Вернее, это был еще день. Вместе с настоящей ночью пришел настоящий сон — в смысле как мечта поэта. Небольшой командой, человек в шесть, мы отправились, после завершения сейшена, искать ночлег где-нибудь в округе. Это был спонтанный психоделический жест, свойственный хиппи: шаманистическим чутьем выйти на затребованные цели. Все были уверены, что жилье — будет, и тупо ломили вперед. И, действительно, когда уже стемнело мы уперлись в какой-то небольшой особнячок, окруженный густым садом. Поглядели в окна — внутри пусто. Ну и заселились. В трех комнатах мы разбились на три пары. Но со мной была не та шальная эстонская гитана с рок-фестиваля, а некая питерская девочка, которую я тоже видел впервые. Наша компания прожила в этом особняке два дня и три ночи — пока не кончились найденные на кухне продукты. 90% всего времени провели в постелях. При этом все были вне времени. Некий коллективный галлюциноз на эротической почве. Я даже потом написал стихи под молодого Пушкина:

Как чудно было мне с тобой!
Готов я вспоминать хоть вечность
Те ночи, полные тобой,
Тех дней счастливых бесконечность...

Более того — послал их в Литературную газету. И, еще более того — получил ответ от главного редактора, который прислал мне длиннейший список книг, с содержанием которых следовало бы ознакомиться молодому поэту прежде, чем предлагать свои произведения на суд массовой общественности. Совет мэтра как бы звучал: "Скромнее нужно быть, молодой человек!" Да, такие были времена...

Выру. Другим крупным мероприятием в лето семьдесят второго был сейшен в Выру — районном центре на юго-востоке Эстонии. Собственно какого-либо особого сейшена, в смысле рок-фестиваля, здесь не было. Но слух о том, что фестиваль будет, разнесся в считанные дни по всей стране великой — от Прибалтики до Урала, от Белого моря до Черного. И народ повалил-поехал...

Весь месяц накануне выруского сейшена я провел в Питере — "поступал" в тамошний университет, на экономический факультет. На самом деле, поступал весьма формально. Серьезного желания учиться тогда не было, но и просто так где-то пахать не хотелось. Одним словом, я пришел на первый вступительный экзамен в рваных левисах, красной нейлоновой куртке на голое тело, с хайром до плеч и в теннисках на босу ногу. Другие абитуриенты — большая часть из глухих провинций — смотрели на меня ошарашенно, видимо не вполне понимая, что я — один из них (или нет?). Экзаменаторы тоже повели бровями. История. Вопрос про крепостное право. Я, конечно, материал знал, хоть специально и не готовился. Но история — один из моих коньков. Разумеется, по билету все ответил. Вернее, только начал отвечать, а экзаменатор мне и говорит:

— Я вижу, вы эту тему знаете. Но что бы вы сказали по этому вопросу?...

И начинает меня гонять по датам и именам. Оно и понятно: такого абитуриента, как я, нужно отсеять на первом же экзамене. Что б не маячил тут... Выхожу из аудитории. Абитуриенты у дверей спрашивают:

— Ну, что?
— Конечно, неуд...

Ну да, с таким видом — кто ж поставит?..

Возвращаюсь в Таллин. Как раз к Вырускому фестивалю. Во всех вагонах уже сидят пиплы. Ведь сейшен уже завтра! Когда я вышел на перрон, то наших на нем было человек двадцать, а то и поболее. При этом — ни одного знакомого. Все новые лица, новые люди... Интересно, сколько же вообще народу подъехало? Но далеко ни мне, ни новым людям уйти не удалось. Прямо у выхода с платформы нас принял усиленный наряд милиции. Всех собрали в колонну и повели в привокзальный участок. Кто такие? Откуда? Зачем приехали?.. Как оказалось, слухи о фестивале, а главное — количество желающих на него попасть — настолько напугали власти, что они не только (как я себе представляю) отменили это музыкальное мероприятие, но еще постарались всячески усложнить попадание в Выру хипповой публики. Начиналось винтилово уже в Таллине: на железнодорожном и автобусном вокзалах, в парках и скверах, просто на улице. Брали всех волосатых, джинсатых, просто нестандартно выглядящую молодежь.

Тем более, винтили в Выру. Грузили в ментовские УАЗики, другие транспортные средства и просто тупо вывозили за город, километров за двадцать. Что б не возвращались. Но люди возвращались, плюс все подъезжали и подъезжали новые системщики, со всех направлений: из Прибалтики, Белоруссии и Украины, Питера и Москвы, с Кавказа, Поволжья, Урала и даже из Сибири! Огромные толпы хиппи бродили по небольшому провинциальному городку, вырезали все маки, в том числе — на клумбе перед локальным отделением милиции. Кто не торчал — тот бухал. Все подряд, на что денег хватало. Ночевали по сеновалам, а с утра снова вылезали в город. Одних и тех же людей менты забирали по нескольку раз. Они и сами уже вполне одурели и внутренне, даже, как-то сдались. Закидали их шапками. Всех не перевешаете!

Я, правда, до самого Выру так и не добрался. Когда стало понятно, что музыки там не будет, мотивация прорываться в запретный город любыми способами отпала сама собой. Ну а так, потусоваться... Так весь пипл завтра-послезавтра будет в Таллине! Так оно и получилось. Теперь уже Таллин оказался запружен толпами хиппи. А менты все винтят и винтят. Повторяют выруский опыт. А чего винтят-то? Сами себе работу придумывают. Идиоты!

Сидим в Гайд-парке на камне, курим косяк. Вдруг, прямо из-за кустов, на нас выскакивает УАЗик, из него резко выбегают менты с оперативниками, образуя полукольцо. Мы — в рассыпную. Кто куда. Я тоже припустил. На самом приходе. Долго бежать не в кайф. Заскакиваю в кусты. Сижу, как заяц. Прислушиваюсь. Вроде как вокруг опера снуют, переговариваются: этого не видел? Неа, не видел... Ну, я сижу. Долго сижу, а они все вокруг рыщут. Да сколько можно, — думаю. Начинаю понемногу выглядывать — осмотреться, что вокруг. И тут до меня доходит, что это просто голоса прохожих до меня доносятся с прилегающей улицы, а оперов-то — давно и след простыл! Одним словом, хорошая трава попалась...

Дурдомовские истории. Между тем, подходил призывной возраст. Военкомат бомбардировал повестками. Нужно было что-то решать. В хипповых кругах элементарным выходом из ситуации считался дурдом: отлежка со статьей. Однако, такая отлежка требовала специфического ноу-хау. Ведь просто за красивые глаза доктор статью не даст! Самый распространенный жест — закос под суицид. Таким сразу ставили четверку ("шизофрения", гарантирующая неприкосновенность на всю оставшуюся жизнь). Однако, закос должен быть реалистичным. Коронный номер — порезать вены. Но так, чтобы на самом деле было все чики-пики, с реальными травмами и сопутствующими опасностями по-настоящему сыграть в ящик. Другой вариант — отравление. Типа объесться каликами до тотального коллапса. Разумеется, все эти жесткие методы представлялись довольно стремными. А вдруг не откачают?

Под отравление пытался закосить Сэм. Буквально накануне отправления в военкомат, на собственных как бы проводах, он закинулся двумя пачками димедрола — 20 таблеток в совокупности. Его сразу жутко вставило, глаза повылезали с выражением крайних изумления и стрема одновременно. Через двадцать минут приехала скорая. У Сэма к этому времени уже вываливался язык. Его, дико озирающегося по сторонам, вынесли на одеяле прямо в карету с красным крестом тамплиеров. Два дня откачивали в клинике, потом отправили в дурдом. Человек, конечно, выжил, но ценой какого стресса!..

Меня спасло знакомство мамы с главврачом таллинской психиатрички, который согласился поместить меня в "санаторное" отделение. Осенью 72-го я надел бордовую фланелевую пижаму. Наша таллинская психушка на Палдиски-маантеэ — это, конечно, не Белые Столбы или Кащенко. Тут все было достаточно гуманно. Даже самостоятельно гулять выпускали, а в сущности, весь уикенд можно было вообще не появляться. Негласно, но терпели... Очень быстро я смекнул, что в нашем отделении контингент делится на две специфические категории пациентов: реальных психов и отмазчиков, прежде всего — от армии или от зоны. Мой сосед по палате, по фамилии Саар, косил от химии. Прикинулся дуриком, ждал, что закроют дело за грабеж: нервы — это святое! Зато другой сосед был вполне адекватен учреждению. У него был приход, что он не может-де ходить по земле: "Иду, а ощущение такое, что как-будто по воде — боюсь утонуть..." Кто-то из дуриков отказывался от пищи: "Она не переваривается, могу лопнуть". Кто-то отказывался мыться: "Защитная атмосфера смывается — фатально заболею!" Кстати, бывший главврач психиатрички тоже являлся членом нашего корабля дураков. Он тупо бычился на окружавших его дуриков и в невероятном количестве поглощал бутерброды с какао.

Отлеживали здесь и просто странные люди. Краснодеревщик Алик — умнейший парень с видом библейского пророка — попал сюда за то, что пописал в кафе "Пегас" со второго этажа на первый, прямо на столы честной компании. Был он в этот момент, разумеется, смертельно пьян, однако... При мне здесь же отдыхал Ибрагим. Еще тут "лечился" антимилитарист Хельдур, который познакомил нас с Джо — бывшим солистом группы "Kooma", тоже периодически попадвшим в этот пансионат подлечить нервишки. Мы образовали весьма специфический коллектив и репетировали по выходным в клубе завода "Силикат", где у Хельдура были связи с администрацией. На репетиции приходили прямо в пижамах — такой был драйв. Это был, пожалуй, лучший состав, в котором я когда-либо играл. Наш хит назывался "Баллада о Джими".

Suureslinnaselaslaps,
TemanimiJimioli.
Lastega ta mangis koos
Igal ohtal oma hoovil...

В свободном переводе с эстонского текст был примерно такой:

В большом городе жил ребенок по имени Джими,
Игравший с другими детьми во дворе.
Однажды он выпрыгнул в окно,
Но с нами остались его песни...

Помимо самодеятельных талантов, в нашем отделении можно было встретить и настоящих профессионалов. Семен Каплан работал первой скрипкой в Таллинском симфоническом оркестре:

— Ну, что, — говорил он мне, — каждый день пилить струну — никакого удовольствия! Слава богу, мой врач — интеллигентный человек. Дает мне бюллетени "по нервам". Тут, в больнице, хорошее питание — экономишь на еде. Плюс зарплата идет. Выходные — дома. Чего еще нужно?

В принципе, в город из нашего отделения можно было сваливать не только по выходным, когда в корпусе оставались одни санитары, но и по рабочим дням, сразу после обеда. Единственное условие — приходить ночевать в больницу, иначе могли лишить прогулок, а в случае протестов — отправить в закрытый блок. Однажды, в один из таких дней в середине недели, я сильно загулял, и в пьяном кураже пригласил Таню Блэк перенайтать "к себе в дурдом". Она с таким романтическим предложением тут-же согласилась. Где-то глубоко заполночь я, забравшись на забор, постучал в окошко нашей палаты. За стеклом появилась заспанная физиономия Семена. Рама приоткрылась. Я, уже вполне кондиционный, с шумом ввалился в палату, наступив в темноте, спускаясь с подоконника, как раз на того самого, который "ходил по воде". Водоход вскрикнул и, дернувшись, сбросил меня на пол. Падая, я сшиб с тумбочки его склянки с лекарствами и какие-то чашки, разбудив Химика. Тот — видимо, наученный опытом тюремных шухеров — тут же вскочил с кровати и моментально врубил свет. В меня впялились три пары глаз с выражением, как у поднятых из спячки шатунов:

— Ты чего так поздно? Все спят! 
— Да я не один, я — с бабой...

Не успел народ еще как следует оценить мою шутку, как тут на подоконнике появляется абсолютно бухая Блэк и делает двумя пальцами победный жест "виктории":

— Хелло, мэны!

Немая сцена...

Через три месяца отлежки я получил нужную квалификацию и военный билет с бессрочной статьей, освобождавшей меня, практически пожизненно, от каких бы то ни было домогательств военкомата. Теперь можно было гулять смело. А вот Ибрагим, кстати говоря, с дуркой явно переборщил. Следуя опыту Семена, он тоже начал косить от работы, имитируя суицидальные депрессии и общий упадок нервных сил. Лечащий врач, принимая все за чистую монету, шлепал ему бюллетени и отправлял в "санаторий". Постепенно Миша стал как бы и в самом деле выглядеть немного странно: опух, глаза помутнели. И чем дальше — тем больше. Мне он рассказывал, что начал ощущать некие магнитные бури. Что ни буря — так у него депрессия, едва ли не с глюками. В ход пошли уже реальные инсулиновые комы и электрошоки. В конце концов, через пару лет, как мне пришлось слышать, он попал в закрытую психбольницу на острове Сааремаа. Говорят, туда же, в конце концов, попала и Сосулька, но это — уже совсем другая история...

Таинственная незнакомка. В дурдоме получила разрешение загадочная и крайне мистическая история с Таинственной Незнакомкой, в которую я был вовлечен, волей судьбы, в возрасте девяти лет. Родители отправили меня в пионерский лагерь, где, в нашей группе оказалась одна очень впечатлившая меня девочка — настоящая Барби. В таком возрасте дети разных полов развлекаются, как правило, порознь, так что мне так и не удалось пообщаться с этой Таинственной Незнакомкой. За исключением одного раза. Это был прощальный бал-маскарад. Мальчишки из нашего отряда решили облачиться в доспехи крестоносцев: белые простыни, черные кресты, рогатые шлемы с прорезями... И был один танец, когда мальчики и девочки шли навстречу друг другу, танцуя каждый сет с новым партнером. В какой-то момент моя очередь дошла до Незнакомки. Мы взялись за руки, а мои ладони при этом были вымазаны красной тушью — как бы кровью врагов (рыцарь все-таки ж). Незнакомка как-то иронично посмотрела, но от танца не отказалась. Еще в последний день мне удалось узнать ее имя. До Таллина ехали все вместе. Там родители нас разобрали по домам. И больше я этой девочки не видел. Но иногда она являлась мне во снах, напоминая о своем существовании. И я просыпался, одержимый твердым желанием найти ее. Но как? По имени и фамилии через адресное бюро? Теоретически это было возможно, но реально руки не доходили.

Лет через восемь я впервые рассказал эту историю другому человеку — своей знакомой Свете, с которой нас связывали особые отношения. Эта высокая, статная блондинка, голубоглазая бестия, по типу принадлежала к людям, которым нравится слушать романтические истории. Это ее как-то растормаживало. Однажды, после очередного сновидения с Незнакомкой, я рассказал Светлане всю историю. Она очень впечатлилась и посоветовала мне во что бы то ни стало найти эту креатуру. И вот, ночуя уже в дурдоме, я вновь увидел сюжет с Незнакомкой и, проснувшись, понял, что прямо с утра должен пойти ее искать. Для начала — в адресное бюро. И, в самом деле, я встал и пошел в адресное бюро и спросил об адресе по заявленным имени, фамилии и предположительному году рождения. Мне выдали пару адресов. Я по ним сходил, но двери нигде не открыли. Вернулся назад в дурдом. Странное чувство — зачем ходил? Тут слышу, как за окном кто-то мое имя кричит. Выглядываю — а там Сипсик и еще несколько девочек. Приходили наведать подругу. По-пути решили и ко мне зайти. И подруга эта — тоже здесь. Ее теперь потихоньку начали выпускать. А то держали в закрытом отделении. Попытка суицида... Она мне тоже кричит: заходи, мол, в гости!

— Непременно. А кого спросить?

И в ответ я слышу то самое имя, которым звалась Таинственная Незнакомка, и я понимаю, что это — она. И еще понимаю, что видел ее не только в хипповой тусовке, но и раньше, на танцах в "Лыуна", куда она приходила со своим тогдашним другом-хиппарем: оба в вытертой джинсе и с хайром до жопы. Как же я не узнал-то? И тут — что за мистификация? Ведь я видел накануне сон, ходил искать, и — на тебе! А тут Света опять:

— Ну что, нашел свою красавицу?
— Да, — говорю, — не поверишь, но — нашел!
— И где нашел?
— Не поверишь: в дурдоме!
— Ого! И что теперь, ты к ней побежишь?
— Не думаю. У нее уже возраст не тот. Вот если бы была точно как та девочка. Ну, или немного постарше...

При этом история с Незнакомкой получила продолжение. Через несколько лет выяснилось, что мама этой герлы была некогда подругой моего папы... Вот такая кармическая связь. Не сестра ли? Есть тут что-то эсхиловское...

Римские каникулы. В 1973 году я поступил на филфак в Таллинский Пед, а вскоре после этого познакомился с Юлькой. Мы шли с Энди по Суур-Карья, к "Арарату", за вином. Прямо перед магазином чуть не столкнулись с двумя девицами. Одна — в оранжквом вельветовом плаще с капюшоном, другая — в длинном черном пальто с мехом.

— Девушки, вы не в "Арарат", случайно?
— Нет, случайно не в "Арарат".
— Может быть, составите компанию двум одиноким идальго? — Энди включил свой талант лавеласа.

Девицы переглянулись. Та, что в оранжевом, что-то интенсивно зашептала подруге на ухо... Вино покупали мы вчетвером. После чего отправились на флет к нашему знакомому, на углу Суворова и Мичурина, где уже третьи сутки подряд шла вялотекущая гульба. "Оранжевую" звали Юлия, ту, что в черном пальто — Ирина. Юлька и в самом деле была рыжей. Ее слегка раскосые зеленые глаза чем-то напоминали кошачьи...

Я стал причащать ее к хипповой субкультуре. Прежде всего — через рок-н-ролл. Первый раз мы вместе пошли в ТПИ (политех), на "Кельдрилине хели", которые теперь назывались "Вянторель" (эст. "шарманка"), но квакали при этом (в смысле гитарного эффекта вау-вау) с удвоенной интенсивностью. Это была первая группа прогрессивного рока в Эстонии, если не во всем Союзе. В зале царила полная эйфория, я редко видел одновременно такое количество глубоко удовлетворенных лиц. Юлька была вне себя от восторга, а я вспоминал концерт этой группы в эстонском лесу — первый крупный сейшен в моей жизни. Вообще, надо сказать, что рок-концерты обладали для нашего поколения функцией своеобразной психотерапии. При том, что собственно эстонская рок-музыка была, в массе своей, все же несколько тяжеловатой и немного заумной, в ней почти не было четких ирландских или зырянских ритмов. "Вянторель" — приятное исключение. По сравнению с ними "Мейе" или "Руя" — просто кислотная загруза.

Следующим инициатическим шагом для Юльки стала наша совместная поездка в Питер. В поезд сели уже на хорошем взводе, в пути догнались. Общий вагон, толпа, пьяная компания питерских подростков в соседнем отсеке. Юлька стала косить под эстонку, невпопад выдавая обрывки каких-то бессмысленных фраз. Но это было не важно. Нам, как и положено, периодически передавали батлы с разнообразными напитками, от вина до водки, и так — до самой Нарвы. Почти не спали. На перрон Варшавского вокзала вышли в совершенно остекленевшем состоянии. Голова — лучше не вспоминать. В то время местный пипл собирался на Петроградской, у кафе "Рим", что рядом с памятником радиоизобретателю Попову. Туда и отправились. Точнее, не прямо в "Рим", а на хипповый флет неподалеку, на Большом проспекте. Дверь никто не открывал. Полезли в окно. Слава богу — первый этаж. Толкнул раму — окно распахнулось. А внутри — полна горница людей! Лежат прямо на полу, вповалку. Человек пять-шесть. Рубятся с перекумару, надо полагать...

Флет на Большом был своеобразной коммуной, куда шастали вмазаться или пофакаться все, кому не лень. Официально здесь была прописана какая-то девочка, которую никто никогда не видел. Во всяком случая я — точно. Здесь было три комнаты, из которых одна представляла собой более-менее нормальное пространство, даже с какой-то мебелью, а две другие, несмотря на относительно большой метраж, были высотой метра в полтора. Так что ходить по ним можно было только сильно пригнувшись или на четвереньках. Два таких низкорослых пенала, совсем без мебели. Даже странно: откуда такое чудо? Причем потолок был "нормальный", а вот пол — приподнят где-то на метр по сравнению с остальной частью квартиры, и в эти смежные комнаты вела небольшая лесенка в три ступени. Ну, ничего, спать или просто рубиться тут можно было вполне. Не удивительно, что сюда периодически наведывались местные менты: то участковый в поисках "хозяйки", то целый наряд мог нагрянуть в поисках наркоманов. Вот и сейчас. Только-только я разбудил публику, только-только пыхнули терапевтический косяк, как вдруг — стук в дверь. Одна из девочек, как бы подружка хозяйки, пошла глянуть в глазок. "Менты!" — раздается из коридора ее истошный вопль. А тут ребята уже шприцы разложили... Все моментально повскакивали с мест и бросились к окну. Как-никак — первый этаж. Опытные менты могли бы уже караулить народ на улице, но эти, видимо, попались неопытные. Народ моментально, прихватив манатки, повыпрыгивал с окна. Мы с Юлькой — одни из самых первых. Ну и, естественно, все отправились в "Рим". Так начались наши римские каникулы.

В "Риме", или около него, на лавочке у памятника, собиралось, подчас, до двух десятков человек — хиппарей и сочувствующих. Т. е. людей с хайром, в джинсе и фенечках, а также "прилично" одетых, но со шприцами и травой на кармане. Это были еще до-сайгоновские времена (т. е. до освоения "Сайгона" на углу Литейного-Рубинштейна). Тут же пыхали, тут же мазались в кустах или сортире. Одним из самых активных "римлян" был Игорь Жгиров — сын генерала. Все от этого очень прикалывались. А Игорь, чтобы искупить карму советского номенклатурного сынка, зажигал не по-детски. Он периодически сообщал народу о тразных сейшенах, тусовках, вариантах. В те времена узнать о каких-то знаковых для нашего круга событиях можно было только через знакомых: где какая группа играет, кто откуда приехал, где флет свободный есть, где — дача. Правда, у "Рима" тоже винтили. Однажды прихватили так неожиданно, что я не успел скинуть пакет с планом. Ведут в ментуру. Найдут — срок. Пакетик-то не маленький, взял впрок. В последнюю минуту удалось незаметно выбросить его в кусты. Как-никак — на дюжину задержанных только четверо ментов. За всеми не уследить. В отделении, как обычно, переписали данные, проверили, через час выпустили. Для Юльки это еще одно посвящение. Самое интересное, что возвращаясь назад, к "Риму", мы нашли этот пакетик там же, в кустах. Так что все хорошо, что хорошо кончается!

Сходили на питерский сейшен в Академию Художеств. Выступала культовая группа "Санкт-Петербург". Но вход — только для студентов, по удостоверениям. Странная идея, никак не вяжется с либертарными идеалами рок-культуры. Впрочем, это мероприятие и не анонсировалось как рок-концерт. Но все, кто знал через своих — пришли. Пробирались через какие-то задние двери, окна, щели... И вот, идет наша компания, человек десять, по длиннющему коридору, на звуки музыки. Вдруг, неожиданно перед нами, вынырнув откуда-то из-за угла, появляется шеренга оперов, с красными повязками:

— Стоп! Кто такие? Куда?
— На концерт, — робко лепечет кто-то из наших.
— Концерт только для своих. У вас документы есть?
— Нет...
— Тогда, — командует старший, — кругом!

Мы начинаем послушно разворачиваться. Спорить мазы нет. тем более — сопротивляться.

— А теперь — бегом, марш!

И опера начинают гнать хипповое стадо назад, к выходу. Топот в коридоре стоит неимоверный, словно скачет стадо мустангов. Опера координируют скач: как-никак — в эдаком лабиринте и заблудиться можно:

— Вперед, налево, вперед, направо!...

Звуки музыки удаляются и глохнут в нашем топоте. Коридоры темные... После очередного поворота я вижу некий шкаф. Инстинктивно хватая Юльку за руку, заскакиваю за этот шифоньер, прижимаясь к стене. Пипл несется дальше. Из-за угла выскакивают комсомольцы и тоже проносятся мимо. Мы спасены! Резко заворачиваем за угол и бежим назад, на звуки музыки... Где-то через полчаса в зале появляется еще несколько наших. Пролезли-таки. Но вообще, откровенно говоря, мне как-то не по себе. Какое, все-таки, свинство все эти опера, повязки, документы, скачки вприпрыжку... А ведь могли и по голове настучать. И тут я понимаю, что весь этот пипл вокруг — и студенты, и опера, и даже наши хиппы, — дети жертв сталинского режима. Не обязательно жертв физических. Ведь и сами палачи тут — тоже жертвы: ментальные, психические, кармические... Вспоминаю, как мне рассказывала одна старая эстонка, как таллинцы были шокированы поведением только что прибывших и расквартированных в Прибалтике советских красноармейцев и моряков. Причем, не поведением в отношении местного населения (хотя тут тоже все понятно), но — собственными разборками. Пехота и флот устраивали, по не понятным для эстонцев причинам, между собой массовые побоища, с применением тяжелых ударных предметов. Били в кровь, чуть ли не насмерть. Откуда такая античеловеческая ненависть? Ясно, что не от хорошей жизни...

По понятным причинам, хипповать в России было тоже не просто. Менты перманентно вязали и за волосы (стригли), и за джинсы (резали), и за фенечки (срывали), и вообще за всякую ерунду. Помню как-то раз, в том же Питере, увидел на улице стенгазету — т. е. обычную газету, типа "Правды", висящую на стене дома, в раме под стеклом (была такая практика, чтобы "всем хватило"). И статья: "Гиббоны". Наши знали про эту газету и специально сводили меня почитать. Статья — про хиппи. Которые, понятное дело, и есть эти "гиббоны". Причем утверждалось, что это они сами себя так называют! Из-за неопрятного вида, всклокоченных волос, жуткого скотского запаха и чуть ли не готовности открыто испражняться в общественных местах. Бррр! Итак, стоим мы, читаем, комментируем, потешаемся. Ну и простой народ вокруг — тоже комментирует:

— Вон, ты глянь-ко, вот они — гиббоны-то. Сами пожаловали. Смотри, какая у этого щетина. А этот — то ли парень, то ли девка. И в самом деле — гиббоны!

Причем комментируют не весело, не шутейно, а даже очень как агрессивно. Будто мы им, в самом деле, где-то дорогу перешли. Так работала пропаганда. На пустом месте озлобляла и задирала народ. Между прочим — народ-победитель, как именовалось советское население в рамках официальной риторики. Не скажу, что у нас, в Эстонии — и вообще в Прибалтике — все было "тишь да гладь". Но такого скотского безобразия, как у восточного соседа, все-таки не было. И разница тут понятна. Большинство прибалтов еще помнили досоветские времена или, по меньшей мере, росли в семьях, где не было психологического пресмыкательства перед авторитарным совдепом. В каком-то смысле, в самом деле, тут большинство людей были антисоветчиками. А вот в России — ну и, конечно, других "старорежимных" республиках, где досоветские времена уже воспринимались как нечто легендарное — доминировало агрессивно-послушное большинство, свято верившее в безальтернативность коммунистической идеи, как она подавалась партийными демагогами. И мы, апологеты всяческих реальных свобод, были для этого большинства просто гиббонами. Справедливости ради надо сказать, что хиппи, как авангард либертарной молодежи, платили совковому обывателю той же монетой, считая его за полное быдло. Но именно — тупого обывателя, а не российский или советский (в смысле населения СССР) народ в целом, как таковой.

Философия хиппи. Осенью я познакомился с одним человеком из Москвы, выделявшемся большими познаниями в области истории и идеологии хиппизма. От него я впервые услышал имена Герберта Маркузе, Эбби Хоффмана, Джерри Рубина... Он был первый, кто членораздельно смог объяснить мне идейные установки глобального альтернативного движения, зародившегося на крайнем Западе Америки, у тихоокеанского побережья, в солнечном городе святого Франциска:

If you're going to San Francisco
Be sure to wear some flowers in your hair
If you're going to San Francisco
You're gonna meet some gentle people there.

Эмансипативная постмодернистская философия хиппизма во многих аспектах восходит к левым традициям Франкфуртской философской школы (Теодор Адорно (TheodorAdorno), Макс Хоркхаймер (MaxHorkheimer) , Герберт Маркузе (HerbertMarcuse), Эрих Фромм (ErichFromm) и др.), развивавшей антиметафизический подход в духе “патафизики” А. Жарра как “преодоления метафизики, которая определенно основана на бытии феномена” (Луи Делез). Выработанная франкфуртцами “критическая теория” была радикально направлена против позитивизма, рационализма и “просвещения” как причины отчуждения человека от его естественного контекста (чистой сексуальности). Антропологическая революция должна была начаться с сексуальной: “Makelove, notwar!” Мэтры объяснили молодежи, что всякая власть, как система авторитетов, строится, в конечном счете, на сексуальном подавлении индивида средствами навязанной правящими элитами патриархальной морали.

Маркузе был кумиром поколения “детей цветов”, его рулевым. Разработанная им, совместно с Адорно, “негативная диалектика” не признавала синтеза как примиряющего третьего на новом витке развития, но настаивала на добавочном толчке извне. Тем самым выстраивалась метафизика революции как единственного способа преодоления противоречий индустриального общества позднего капитализма (как франкфуртцы характеризовали современную эпоху). Освобождение внутреннего (либидиального) человека от рационалистического кодирования увязывалось в либертарной среде с представлениями американского психо-философа австрийского происхождения Вильгельма Райха (WilhelmReich) о всякой морали и дисциплине как результате подавления сексуальности.

Пионерами сексуальной революции стали калифорнийские хиппи, которые адаптировали эмансипативную постмодернистскую эстетику нью-йоркских интеллектуалов к собственным “коммунальным” нуждам. Параллельно с сексуальной революцией разворачивалась еще одна, и опять же — в Калифорнии: психоделическая. Тимоти Лири (TimothyLeary) начал популяризировать ЛСД, который для всего пипла стал ключом к реальной постмодернистской практике — тотальному преодолению всех остатков рациональности, сублимативному вживанию в иные пейзажи и идентичности, перепрограммированию не только гендерного, но и антропоморфного кода в целом. "Франкфуртец" Вальтер Беньямин (WalterBenjamin) так и считал, что принятие "раскрывающих сознание" психотропных веществ на химическом уровне преобразует физиологическую энергию труженика в социально-направленную революционную инициативу: "Powertothepeople!"

Знаковым событием нарождающейся хипповой культуры стало так называемое Лето любви 1967 года, когда в Сан-Франциско, со всей Америки, съехалось около 100 тысяч человек. Люди жили в коммунах и палатках, в городских парках бесплатно раздавали еду и даже наркотики. Да еще — бесплатный секс. Это был вызов системе, это был настоящий коммунизм, которого так панически боялись американские ультра! При этом советские хиппи — при всем своем эстетическом и спиритуальном резонансе с западными детьми цветов — имели собственную, "зеркальную" относительно западных прогрессистских образцов, общественно-политическую идеологию. Западные хиппи, в целом, солидаризировались с мировыми силами анти-империалистического сопротивления, апофеозом которого представлялась война во Вьетнаме. Все западные левые и пацифисты, включая хиппи, поддерживали Вьетконг, обожествляли Хо Шимина, уважали Мао и культурную революцию, восторгались Фиделем и кубинской революцией. Для нас, критически мысливших жителей СССР, весь этот набор ценностей однозначно отождествлялся с фигурами идеологической риторики тоталитарного советского режима — главного противника гуманистических ценностей, за которые выступали идейные хиппи. Поэтому мы больше сопереживали не Вьетконгу, а парням в расписанных пацификами американских касках, курящих пот прямо в окопах, под психоделическое соло Джими Хендрикса или ритмы драмсекции Карлоса Сантаны...

В наших глазах, в отличие от прокоммунистических западных хиппи, эталоном всеобщего мира и процветания представлялся капитализм, причем прежде всего — в его американском варианте (как мы это себе представляли): все есть, всего много, все можно... Здесь мы вполне солидаризировались с индийскими гуру по поводу Америки как светлого будущего всего человечества. С другой стороны, традиционная церковь, подвергавшаяся в СССР периодическим гонениям, не вопспринималась — как на Западе — интегральным элементом системы официозной пропаганды, а как раз наоборот — была символом некоторого (пусть хоть теологического!) инакомыслия, церковная мораль, казалось, могла легитимно противостоять Кодексу строителя коммунизма. Поэтому в СССР, практически, не было почитателей (тем более — последователей) лево-радикальных формаций типа Красных Бригад или Фракции Красной Армии. Впрочем, такая "зеркальная" прогрессистская идеология была свойственна не только советским хиппи, но и всей передовой молодежи восточноевропейских стран народной демократии: ГДР, Польши, Чехословакии, Венгрии, Югославии... Ведь тут везде, по иронии судьбы, с эксплуататорской антигуманной системой отождествляли не капитализм, а коммунизм. Вернее — реальный социализм в его советском варианте. Где запрещали рок-музыку и длинные волосы. А секса просто не было.

Закономерным результатом кислотного психоделизма, помноженного на стиль постмодернистской мультикультурности и практику хичхайкерского трипа, стало складывание в хиппово-богемной среде синкретического религиозно-мистического движения “NewAge” (“Новая эра”), где можно было смешивать любые культы и ритуалы, а также изобретать новые. Пробудившийся у западных психоделических мистиков интерес к Востоку способствовал знакомству западного общества с восточными практиками “просветления”. Тем более, что сами битлы отправились в Индию изучать медитацию! Индийский йог Свами Сатчитананда (SwamiSatchitananda) прибыл на Вудсток — эпохальный рок-фестиваль в августе 1969 года, с которого началось взрывоподобное распространение хиппизма в мире (причем, не только на Западе, но и с другой стороны Железного занавеса) — и торжественно провозгласил начало новой космической эпохи — эры Водолея (Aquarius), которая сменяет предшествовавшую эпоху Рыб. "До сих пор Америка была оплотом во всем мире демократии. Теперь Америке пришло время взять на себя во всем мире духовное лидерство!" — такими словами обернутый во все белое, с хайром до плеч и весь в фенечках йог закончил свой спич, после чего Джими Хендрикс (JimiHendrix) сыграл на электрогитаре гимн США, постмодернистски смешав высокое с низким. А известный поэт-битник Аллен Гинсберг (AllеnGinsberg) написал стихотворение про “автомобильно-бензиновую Америку”, в которую врывается Слово гуру о ее новой, высокой миссии среди языцев.

Приход эры Водолея был озвучен в легендарной рок-опере “Hair”, в песне, которая так и называется: “Aquarius”. Почему именно Водолей? В астрономии известен период т. н. перцессии — вращения Солнечной системы вокруг центра нашей галактики, вызывающего эффект смещения земной оси или блуждания полюсов. Полный оборот системы происходит примерно за 26 тысяч лет . Этот космический цикл был известен уже шумерским жрецам. В древнеиндийский традиции он называется “манвантара” (т. е. “период Ману” как небесного человека). Его делят на 12 зодиакальных домов, и таким образом наша планета, как и вся Солнечная система в целом, проходит через эти звездные секторы в процессе своего движения вокруг центра галактики. Порядок 12 эр манвантары идет в противоположном годовому движению Солнца направлении. Предыдущая космическая эпоха находилась под знаком созвездия Рыб (эра Христа-“рыбы”, греч. “ихтиос”). А до этого была эпоха Овена, еще раньше — Тельца (древнеегипетский культ Аписа), и так далее, снова до Водолея. Созвездие Водолея связывается в шумерской мифологии с образом бессмертного старца Утнапиштима, живущего по ту сторону мирового океана и владеющего водой жизни. Отсюда его синоним: Водолей. Пророки Новой эры связывают ее с грядущими благодатью и изобилием, которые должны сделать всех людей счастливыми и духовно совершенными. Новые технологии эксплуатации мозга помогут привести человечество к ультимативному прозрению.

When the moon is in the Seventh House
And Jupiter aligns with Mars
Then peace will guide the planets
And love will steer the stars
This is the dawning of the age of Aquarius
The age of Aquarius
Aquarius! Aquarius!

Московская пурга. Москвич хорошо знал Алену, Солнце, вообще весь Психодром — стартовую базу событий Первого июня. Он пригласил меня к себе в гости, на Новый год. А буквально через несколько дней после того, как мы договорились ехать, меня, прямо с лекции, вызвал к себе в кабинет декан. Там меня ожидал высокий человек в безликом сером костюме и сказал, что хочет со мной побеседовать, но не здесь, а на улице. Мы вышли. Таинственный незнакомец предложил следовать за ним, и минут через пятнадцать мы были у входа в большое серое здание классицистского стиля, где во время немецкой оккупации размещалось Гестапо, а после нее окопалась штаб-квартира республиканского КГБ. Мы поднялись в кабинет. Это была явная вербовка.

— Вы нам хотели бы помочь?

И как аргумент всепроницательности:

— Вы, вроде как, в Москву собираетесь? Кстати, как зовут вашего попутчика? Вот и рассказали бы нам после поездки, что там в молодежной среде происходит. Ну и здесь могли бы понаблюдать! Ведь вы из хорошей семьи...

Я, конечно, напрягся: откуда они узнали про Москву? И главное — так быстро! Неужели москвич сообщил?.. Но зачем они тогда спрашивают, с кем я еду? Что тут делать? Не ехать? Предупредить знакомых? Сделать вид, что ничего не произошло? Я дипломатично отказался от сотрудничества, сославшись на врожденную рассеянность и забывчивость. Тут ведь нужна память, как у разведчика!

Ситуация неожиданно разрешилась тем же вечером. Мама спросила меня:

— К тебе на днях в институт никто не заходил?
— Заходил. Какой-то кагэбэшник, я думаю. Спрашивал, не собираюсь ли я в Москву. А ты откуда знаешь?
— Ко мне недавно заходил Володя, спрашивал, как у тебя дела, чем занимаешься. Я ему сказала, что ты собираешься в Москву с приятелем.

Тут я все понял. Володя — старый знакомый нашей семьи, бывший сосед. По некоторой информации, он долгое время работал резидентом в какой-то западной стране. Империи нужны были преданные люди. Их пытались привлечь, прежде всего, из корпоративной среды ближайшего окружения прокуратора провинции. Видимо, этот Володя и навел на меня того, в сером костюме, забросить удочку, предварительно снабдив его совершенно случайно полученной от мамы информацией...

Мы с моим московским другом спокойно приехали в заснеженную столицу, никто нас не доставал. Местная хипповая публика собиралась на Новом Арбате, в "Ивушке", где считалось хорошим тоном упиться в хлам. Рядом, в "Метелице", тусовались мажоры, которых Солнце постоянно колол на дринк. Однажды вся тусовка отправилась на концерт "Скоморохов" в клуб "Энергетик", располагавшийся напротив гостиницы "Россия", на острове посреди Москвы-реки. Перед железными воротами входа на территорию клуба собралась огромная толпа. Нам всем удалось каким-то образом просочиться внутрь. Мне сказали, что трио Градского — едва ли не самая крутая московская команда. Народ в зале, действительно, шизовал по полной программе, предварительно набухавшись под самую завязку. В действительности рок-концерт вовсе не был главным официально заявленным мероприятием клуба. Таковым считалось кино, а музыканты лишь как бы разогревали зрителя перед сеансом. Они выступали на сцене клубного кинозала, перед зашторенным экраном, на котором, после нескольких часов сейшена, обязательно, чисто ритуально, прогонялась заявленная картина. Глядя со стороны на энергичные массы, запрудившие подходы к "Энергетику", можно было подумать, что это люди рвутся на фильм. Одним словом — общество спектакля...

Начало (1 часть):  http://www.liveinternet.ru/users/644802/post297890948/

Владимир Видеман (Кест). Хиппи в Эстонии. Как это начиналось (1)

Путешествие в страну Хиппляндия

"Нынешнее общество бесчеловечно. Оно уродует человека с детства, ещё в семье. Прививает ему жизненные принципы стяжательства. Хиппи предлагает — человек должен стать наконец самим собой. Для этого — ячейка общества, не семья, а коммуна. Детей воспитывать сообща. Ребёнок должен воспринимать сложный, облик общества, не повторять повадки и взгляды своих родителей. Система жизни — коммуна индивидуальностей. Каждый живёт, как хочет, делает, что хочет. Проявляет себя, как ему угодно. Институты современного общества, которые калечат людей — роскошь, богатство, собственность — надо уничтожить. Жизнь должна быть проста. Механизация уродует людей. Ближе к природе. Долой войну. Долой войну во Вьетнаме. Долой Джонсона. Любовь, а не война…"

Г. Боровик. Хождение в страну Хиппляндия

В 1968 году, в журнале "Вокруг света", была напечатана статья асса советской официозной журналистики Генриха Боровика "Хождение в страну Хиппляндия". Для меня, тогдатринадцатилетнего подростка, этот материал был полным откровением. Невероятная безумность хиппового образа жизни просто ошеломляла. Я до сих пор помню описанные Боровиком сюжеты о том, как хиппи разбросали со зрительского балкона нью-йоркской биржи доллары, вызвав настоящую панику в брокерском зале; как некий волосатый путешествовал в самолете бизнес-классом, купив отдельное место для своей гитары; как человек, завернутый в армейское одеяло, гордо носил на шее амулет в виде стеклянной пробирки, в которой ползала живая муха... Ну, надо же, живут же люди!

Подростковый максимализм, конечно, не мог после всего этого просто так молчать в тряпочку. Тем более, что к началам поп- и рок-культуры того времени я уже был, некоторым образом, причастен — через музыкальные передачи Голоса Америки, Радио Люксембурга и финских телепрограмм, ловившихся в родном Таллине. В том же году я облачился в свой первый "хипповый" наряд: джинсы индийской фирмы "Milton's", за которыми стояли невероятные очереди любителей попсы всех возрастов, и коричневую фланелевую рубашку, к спине которой я пришил отодранный от обивки стула кусок темной кожи с тремя магическими буквами, собственноручно выведенными белой масляной краской три латинские буквы: "POP". "Рор", — периодически слышал я за собой голоса русскоговорящих прохожих, пытавшихся озвучить непонятную для советского менталитета абракадабру. Как сказал один из родоначальников хиппизма Эбби Хоффман: "Ясность — не наша цель. Наша цель — сбить всех с толку. Нас не понимают — и это замечательно: понимая нас, они нашли бы способ нас контролировать."

В том же году, в Таллине, прошел первый в СССР рок-фестиваль. Это историческое событие состоялось в воскресенье, 28 апреля, в кинотеатре "Космос". Несмотря на полное отсутствие публичной рекламы, толпа собралась такая, что стала мешать движению транспорта. Сам объект был взят в двойное кольцо оцепления: первое, малое — из ментов, второе, внешнее — из мореходцев. Тем не менее, задержаний не было. Это, видимо, потому что публика была в основном эстонская, корректная. Русский рок такого, конечно же, не потерпел бы! Зал был, естественно, переполнен, народ тащился три часа подряд. Выступили исключительно местные команды: "Кристаллы", "Микроны", "Холостяки", "LangevadTähed", "Virmalised", "Poppojad".

Я ходил на фестиваль в сопровождении старших товарищей-попсовиков, которые еще не называли себя хиппи, а больше примыкали к стилягам. Классическое облачение попсовика предполагало, прежде всего, максимально широкие клеша из зеленого бархата, желательно — с красным шелковым клином, в котором бы горело несколько лампочек из новогодней гирлянды. Батарейка — в кармане. Снизу штанины подшиты зипперами. Пиджак — пиратский: с длинными фалдами, вельвет или бархат, золотые пуговицы. Мы уже бренчали на гитарах битловские хиты: DizzyMissLizzy, TwistandShout, Money... Ранние Роллинги, Кинкс... По домоуправлениям и в домах культуры создавались вокально-инструментальные ансамбли, в которых подростки упражнялись в игре на электрогитарах и ударных инструментах. Выступали, в основном, на школьных танцах. Даже ухитрялись на этом зарабатывать. В клубах на танцах сцену держали более маститые коллективы, уже не школьные. И репертуар у них был позабористей: Зеппелин, Крим...

Раку. Осенью 1969 года в Таллине, при моем непосредственном участии, открылся один из первых в городе хипповых клубов: "Raku". Раку — это название зверосовхоза по разведению чернобурых лисиц, который находился практически в черте города, между Кивимяэ и Мяннику. Мой папа работал в те годы директором ракуского Дворца культуры и, как человек творческий , однажды предложил мне поучаствовать в организации совхозных танцев:

— Ты же играешь в рок-группе? Вот, давайте, будете выступать у нас в клубе!

Рок-группа — это сильно сказано. Мы иногда собирались с приятелями побренчать на акустических гитарах, имитируя битлов и роллингов, пару раз даже выступали на школьных вечерах, но чтобы регулярно играть на танцах... На наш первый вечер в Раку пришло человек десять, в основном — сотрудники клуба и их знакомые. Мы, конечно, покуражились. Я, подражая Джерри Ли Льюису, поездил задом по роялю. Вместо ударной установки у нас был позорный пионерский барабан с отстойной, напоминавшей по саунду звяканье кастрюли, тарелкой. Гитары с самодельными адаптерами пустлили через клубные усилители. Народ в зале, конечно, подпил, пары жались по углам, свет, за исключением сценического юпитера, вырубили. Но такой расколбас, безусловно, не отвечал ни ожиданиям самого народа, ни, конечно же, администрации клуба. Ведь речь-то шла о том, чтобы заработать на танцах левую кассу!

Я предложил папе привлечь альтернативную группу, со всеми делами. И такая группа вскоре нашлась. Это был музыкальный коллектив под романтическим названием "Люрикуд" (эст. "лирики"). На самом деле это был крутой хардкор. Волосатые парни в потертой джинсе играли, в основном, Лед Зеппелин и аналогичные хиты в духе хеви-метал. Надо сказать, вместе с ними в клубе появилась и специфическая публика, навалившая по наводке самих музыкантов. Это была самая что ни на есть продвинутая эстонская рок-хип-сцена. Моего папу — бывшего чекиста, выгнанного из органов за пьянку и считавшего, что земной жизнью управляют инопланетяне — мало волновало соблюдение на общественно-культурных мероприятиях во вверенном ему заведении морального кодекса строителей коммунизма. Главное — это сборы. Поэтому он принципиально не вмешивался в процессы становления молодежной контр-культуры в подотчетном ему учреждении.

В Раку можно было все: хоть креветкой, хоть раком... Плати рубль за вход — и "огонь по штабам"! В огромном фойе стояло два биллиардных стола, которые активно использовались сторонниками входящей тогда в моду теории фри-лава. Мне была выделена на втором этаже клуба отдельная комната, которая была превращена в эффективный чилаут. Напитки — с собой. Но главный отрыв шел, конечно, в зале, на танц-поле. То есть буквально на полу. Моим личным вкладом в альтернативную культуру тех лет был так называемый "Раку-рок", а говоря точнее — рок на спине. Началось с того, что группа очень ретивых хиппов, заслышав первые аккорды "She'sjustawoman", упала, мотая хайром, на колени, вознося вьющиеся руки к украшенному лепниной и мозаикой, в духе неоантичной эстетики соц-арта, потолку. Наша компания, понятное дело, отставать никак не могла. При этом дух свободы диктовал максималистские решения. Не долго думая, я бросился на танцпол прямо навзничь, спиной, имитируя движениями конечностей нечто вроде эпилептического припадка. Понятное дело, что все "наши" тут же подхватили тему, а вслед за ними — и остальные. После этого, в промежутках между "танцами", с пола, практически, никто не поднимался в ожидании новых тем для соло-гитары и драм-басовой секции. Все это продолжалось где-то около года, до следующей осени, когда в клубе затеяли ремонт и хипповые шабаши там прекратились. Думали — ненадолго, но процедура затягивалась, и пипл нашел себе новую точку отрыва — в клубе пожарников "Притсу".

Площадь Победы (ныне Свободы), или по-эстонски Выйду-вяльяк — это самый центр города. Здесь устраивались официальные демонстрации и парады. Наша семья до 1970 года жила, буквально, за углом — в примыкающем к гостинице "Palace" сером доме с человеческой фигурой на фронтоне. В дни, когда на этой площади проходили советские праздничные шествия, весь квартал перекрывали для "посторонних". При этом наш дом стоял внутри зоны оцепления. Из нашего двора можно было выйти, через арку, прямо к правительственной трибуне с задней стороны. В детстве я любил бегать сюда смотреть военные парады. К концу шестидесятых на Площади стали собираться местные стиляги, мажоры, попсовики и меломаны — модная публика, уже начавшая отращивать волосы.

В шестьдесят девятом здесь появились первые хиппи: хайрастые, в тертых левисах... Они же — меломаны. Тут, на пятачке за торговыми киосками, шел интенсивный обмен контрафактной западной аудио-продукцией в ярком глянце фирменных упаковок: “MeettheBeatles”, “Aftermath”, “ElectricLadyland”, “ThePiperattheGatesofDawn” … Я тоже тут бывал периодически, включившись в меломанскую сеть сначала на уровне школьной ячейки (подростки из параллельных классов), затем — районной (знакомые из других школ). Значительная часть иностранных пластинок попадала сюда, на Площадь, через моряков-загранщиков, включая курсантов мореходки, среди которых, кстати говоря, можно было встретить не только рассчетливых дельцов (чего еще ждать от торгового флота!), но и страстных собирателей западных LP. 

Обычные смертные могли коллекционировать лишь магнитофонные записи, которые, тем не менее, делались с оригинального диска. Конечно, практиковалась и запись с записи, но это уже — для непосвященных. Как правило, рядовой меломан получал, на ограниченное время, одну-две пластинки, которые сначала записывал себе, а потом пытался, опять же на время, обменять на что-либо «равноценное». Для этого нужно было обзванивать других меломанов, выясняя возможности и условия чейнджа . Каждый LPимел свой рейтинг, в зависимости от группы и альбома. Один высокорейтинговый диск можно было обменять на два-три низкорейтинговых. Престижные пластинки стоили до ста рублей и выше, средняя цена нормального альбома была от 30 до 60 рублей. При типичной для СССР месячной зарплате в 120 рублей. При этом оллекционеры высшей категории имели в своих запасниках десятки альбомов! Одними из первых серьезных хиппи-меломанов, с которыми мне пришлось познакомиться, были такие люди, как Александр Дормидонтов (Сассь), Лео Пихлакас, Вова Верхоглядов, Паап Кылар...

К весне 1971 года на Площади уже собирались все ключевые волосатые города, а также залетные бродяги из разных мест СССР. Среди завсегдатаев пятачка были такие люди, как Петька Пузырь, Костя Захаров, Саша Кунингас, его подруга Ирка Лягуха и ее подруга Лелик, Наташа Джаггер, Валера Журба, Патрик, Стейтс, Володя Будкевич, Влад Одесский, Энди... По субботам весь народ ходил "Притсу" — двухэтажное здание клуба пожарников, из серого бутового камня и с пожарной каланчей, стоявшее на площади Виру, до которой с площади Выйду было пять минут хода. Некогда это был клуб МВД, и именно здесь, на танцах, познакомились мои родители. Теперь тут народ глушила набиравшая обороты группа "Toonika", репертуар которой на 90% состоял из кавер-версий DeepPurpleи BlackSabbath. В "Пожарке", помимо местного пипла, выступали также заезжие гастролеры. Самым волосатым среди всех был человек с густыми черными патлами аж по самые локти, которого все звали Лео. Как выяснилось, он специально приезжал из Питера на эти танцы — оторваться и помотать хайром. Благо, таллинские менты за волосы так шибко не прихватывали, как их российские коллеги, да и за драную джинсу не очень-то мели. Одним словом, почти Запад. Встретил я тут и двух очень отлакированных мальчиков из Москвы — тоже хайрастых, но не в левисовой рванине, а в модных шелковых рубахах и полосатых брюках стиляжьего вида. Золотая молодежь типа смогистов... Ну и, само-собой разумеется — хиппицы с распущенными волосами, в фенечках и побрякушках а-ля Вудсток. И разогревшись под "Айрон мэна", мы впадали в полный "Параноид", с перспективой зарубиться на всю "Блэк найт" где-нибудь в темном углу с батлом нелегального бухла...

Иногда администрация клуба пыталась ограничить хиппстерский беспредел и устраивала перед входом фейс-контроль с задачей не пропускать никого в джинсах, а молодых людей проверить еще и на наличие галстука. Но эти рогатки в отношении дресс-кода достаточно легко преодолевались тем, что вместо галстука к шее прикладывался завязанный узлом носок, а что касается джинсов, то кто-нибудь просто выбрасывал из окна дежурные брюки, в которые, прямо поверх джинсни, облачался очередной фрик, чтобы потом вновь выбросить их из окна другому. Так, в одних и тех же брюках могла пройти через заветные двери целая компания. В некоторых случаях, правда, особо ретивые и подпившие пытались сразу, без маскарада, лезть в окно на второй этаж. Опять же — на билете сэкономить...

Однажды, во время очередного "Параноида", я обратил внимание на человека с бородкой Мефистофеля и длинными черными кудрями до плеч, который трясся в полном экстазе, размахивая руками и закидывая голову назад в как бы эпилептических конвульсиях. Правда, отрывался в зале подобным образом не он один, но "кудрявый" всех перехлестывал по какому-то совершенно запредельному драйву. Уже после танцев, когда вечер закончился, он подошел к нашей интернациональной компании и сообщил, что в ближайшие выходные, в семидесяти километрах от Таллина, состоится тайный сейшн рок-группы "KeldrilineHeli" ("Погребальный звон"). Это была в то время одна из самых авангардных эстонских групп, особенность которой состояла в том, что она исполняла, в основном, собственные вещи, а не кавер-версии известных хитов (чем грешило подавляющее большинство ранних советских рок-коллективов).

На этот сейшен я поехал автостопом вместе с Владом и еще одним хмырем, которого Влад мне представил как мексиканца Роджера, якобы путешествующего стопом по Свету. Этот Роджер, в самом деле, имел вид латиноамериканца: черноволосый, с небольшой бородкой и усиками, в яркой цветастой рубахе и потертых джинсах. Мы втроем вышли на Ленинградское шоссе. Это был мой первый автостоп в жизни. Роджер свернул самокрутку. Это был мой первый в жизни косяк. Мы довольно быстро добрались до пункта назначения, и, едва высадившись из авто, свернули еще одну козью ногу. К тому моменту, когда начался сейшен, я уже был обкурен совершенно в хлам, при этом не вполне догоняя, как новичок, в чем, собственно говоря, состоит этот специфический кайф. Всего на лесной концерт собралось несколько сот человек. Формально это были какие-то дни молодежи на селе, а по-сути — самый что ни на есть рок-эвент. Причем, несмотря на волосатость публики и ее экстравагантный прикид, здесь совсем не было ментов — ну, прям, ни одного! Фигуры появившихся на импровизированной сцене музыкантов я наблюдал снизу, полуразвалясь на травке, в среде знакомых и незнакомых тел. Все вокруг было словно подернуто сюрреалистической дымкой, а когда заиграл сам бэнд, усиленно квакая запредельной электроникой, фантасмагория сейшена обрела законченный формат самого психоделического события в моей семнадцатилетней жизни. Когда совсем стемнело и зажгли прожекторы, народ стал прямо-таки реветь от восторга, вздымая к взошедшей на низкое северное небо Луне руки с растопыренными пальцами. Роджер с Владом, с голыми торсами, раскачивались в шаманистическом трансе, Куня с Лягухой мотали хайрами, я просто орал во все горло — так мне было хорошо...

Песочница. Тем летом народ стал подыскивать новое место в центре города для зависалова. Слишком много стало пипла для крошечного пятачка на Выйду-вяльяк, да, к тому же, напротив — и горисполком, и отделение милиции, и просто слишком на виду. Совершенно спонтанно выбрали Песочницу. Это был детский парк на площади Виру, прямо напротив "Пожарки". Тут и осели. Каждый день собиралось человек по двадцать и больше. Появились новые для меня персонажи. Например, Аист — долговязый юноша в войлочной шляпе, шинели и сандалиях на босу ногу. Курил трубку. В основном — с планом. Лидка Лонг-нос — длинноволосая худосочная девица с большим носом. Нинка Сосулька — очень маленького роста барышня, тоже с длинными волосами, черными как у цыганки. Блондин Бирути из Каунаса. Рижанин Цеппелин. Рок-барды Жаконя с Пушкевичем из Кадриорга, вживую исполнявшие композиции из "Hair":

Sining our space songs on a spider web sitar 
Life is around you and in you
Answer from Timothy Leary deary

Let the sunshine
Let the sunshine in
The sunshine in...

Однажды Влад пришел в Песочницу и всех пригласил в театр "Эстония" на балет. Билеты туда стоили недорого, но дело не в них, а в его приятеле — Коле:

— Надо парня поддержать, у него — премьера.

Это значит, что Коля будет танцевать в кардебалете "Щелкунчик". Наша джинсово-босячная группа смотрелась в классицистских интерьерах театра неким диссонансом, вызывая легкое перешептывание среди завсегдатаев заведения в адекватных месту и времени гардеробах. При этом данная премьера стала, воистину, уникальным интерактивным перформансом нового стиля. Время от времени, в совершенно, казалось бы, банальных местах, часть зала разражалась бешеной овацией, которую спонтанно подхватывала вся аудитория. Этим импульсивным ядром была наша группа, которая начинала хлопать, как только Коля появлялся на сцене. Вот и получилось, что на протяжении всего балета большую часть аплодисментов взял на себя Николай — анонимный гений безликой массовки...

У Коли на квартире, состоявшей из комнаты и кухни на первом этаже в небольшом деревянном доме на улице Мичурина, часто собирались любители пыхнуть: Влад, Вова Будкевич, Куня, Энди, Аист, рижская блондинка Илона и московская блондинка Алена. С этой Аленой я познакомился в рейсовом автобусе Таллин-Пярну. Как выяснилось, мы оба ехали в этот маленький эстонский курортный городок на некий сейшен типа рок-фестиваля. Всю дорогу она мне рассказывала содержание своего любимого фильма "Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?". И еще — про содержание другого классного фильма — "EasyRider". Таким образом, я соприкоснулся с экзистенциалистскими азами нонконформистской культуры нового авангарда — детей цветов.

В Пярну, на автовокзале, тусовалась целая "цветочная" толпа, которая, постоянно нарастая, покатилась по шоссе куда-то в пригород, якобы на фестиваль. Пипла было сотни две, никак не меньше. Причем, очень много явно местных фриков в полукарнавальных прикидах: и в крестах, и в серьгах, и при бусах, и в рейтузах... Аист шел в бурлацкой шляпе и длинной армейской шинели, из-под пол которой торчали голые ноги в сандалиях... Но сейшак, в конечном счете, оказался очень вялым. Местная сельская группа на открытом воздухе, дискотечные мелодии. А тут еще и дождичек... Потянулись назад в город. Мы с Пузырем отправились к железнодорожной станции. По пути встретили Лео из Питера. Он только что приехал стопом, в коляске мотоцикла. Под дождем. В джинсах, кожаной куртке и комнатных тапках из кошачьего меха. Пошел вынести мусор, встретил на улице знакомого, который рассказал что-то про сейшен в Пярну, и тут же, не заходя в квартиру, отправился голосовать. Узнав, что все закончилось, очень расстроился. Но зато мы успевали к вечернему балу в "Притсу". Лео расцвел. Пузарь достал пузырь. Электричка дала свисток, и мы отъехали на танцы...

Тем летом на эстрадной площадке в Кадриорге периодически выступали различные рок-коллективы. На концерте литовской группы Гинтарели я познакомился с Эдиком Схаком, которого все звали Малышом.

— Ты что такой лысый? — спросил меня он.
— Менты подстригли, — ответил я. 
— Большой был хайр?
— Во! — я поднес ладонь к плечу.

На самом деле меня подстригли не менты. Я сам сдал себя парикмахерам, последовав примеру своего приятеля Миши Михалкина, который обрил башку наголо якобы в знак протеста против наезда администрации школы на его кудри под Мика Джаггера. С тех пор его прозвали Ибрагимом. В то время он активно ухаживал за девочкой из своего класса, Наташей: бил окна по ночам, заворачивая булыжник в любовную записку, расписывал подъезд и стены близлежащих домов граффити, сочинял песни... Я уже позже смекнул, что побривка налысо — из этой же серии, а вовсе не какой-то там протест. А зачем же я побрил голову-то? Этот вопрос передо мной безуспешно пытался ставить директор нашей школы, подозревавший, видимо, руку милицейского барбер-копа: "Просто так?.. Не верю!" Точно так же думало, вероятно, большинство моих учителей и соучеников. И еще Ибрагим сказал, что в десятый класс он не пойдет, а сразу направится в одиннадцатый вечерней, где на занятия можно ходить всего лишь пару раз в неделю. Надо ли говорить как мне, только что надевшему залатанные левиса, не хотелось снова в советское учебное учреждение с жестким бихевиористским контролем! Случай расставил все точки над "i".

Лесной пожар. Весной 1971 года я заканчивал девятый класс. Ибрагим тоже. После сдачи весенних экзаменов наш класс и параллельный решили поехать на несколько дней в Нелиярве, оттянуться с палатками на озерах. Отправилось человек сорок, за старшую — классный руководитель параллельщиков, Химичка. Наша компания — я, Марка, ее сестра Алка, Наташа Спортсменка, Цветиков и Бернштейн — решила поехать отдельно от всех остальных, дикарями. Водки прихватили с собой — целую авоську. Закуски — только символически. Ни палаток, ни одеял не брали вовсе. Вопрос даже не ставился — такой был драйв. Уже в Нелиярве разместились в полукилометре от лагеря наших школьных сотоварищей, прямо на песчаном берегу у одного из озер. Поначалу, конечно, хорошо было: водочка, костерок, девочки... Проснулся я от легкого озноба. Рядом, без задних ног, рубится Марка. Я оглянулся. Там — Алка с Бернштейном лежат в низине. Вон там — Цветиков, и чуть подальше, у дотлевающего костерка — Наташа. Неужто мы прямо так, на земле, до самого утра и прорубились?

Я решил, для начала, освежиться в озере. А там идешь-идешь — и все мелко... Наконец, зашел-таки подальше, отплыл, и — на ту сторону. Озерцо не очень большое, теплое. Подплываю к другому берегу, начинаю выходить на сушу, и тут вижу, как люди что-то мне за спину пальцами показывают. Я оглянулся и не поверил своим глазам. Весь противоположный берег был застлан сизым дымом. Я сразу понял, что это разгорелись от утреннего ветерка не совсем пригасшие костры вчерашних сатурналий, а вслед за ними — трава. Интересно, а как же "наши"? Они проснулись, или?.. Я снова бросился в воду и усиленно погреб на ту сторону водоема. Уже подплывая, услышал из-за леса тревожную сирену пожарной команды. Выйдя, как человек-амфибия, из дымящихся вод лесного озера, я растолкал все так и спавшую компанию с истерическим криком: "Пожар!" Огонек, в самом деле, полизывал довольно большую площадь вокруг нашего стойбища, выжигая сухую травку и уже переходя на зеленую. Народ, надо сказать, несмотря на похмельный синдром, включился очень быстро. Похватали вещи, оставив кастрюли, и рысью бросились в заросли. Оказалось — в самый момент. Уже через минуту на бережку стояли пожарная машина, фургон скорой помощи и ментовской УАЗик с синей мигалкой. Молодцы в скафандрах принялись пеной заливать прибрежную лагуну, мы же отправились по тропе вдоль озера к лагерю наших одноклассников.

Там, как выяснилось, пьянка тоже шла, не утихая, вторые сутки. По лагерю шатались поддатые фигуры с батлами. Я залез в палатку к Роме, своему другану-меломану:

— Послушай, там за нами менты приехали с пожарными, мы тут у вас перекантуемся немного, по-тихому, пока те не уедут. Если что — мы с вами, чтобы без вопросов, о'кей?
— Так они уже здесь были. Думали, что это наши подожгли, но Химичка сказала, что там — отдельная группа. Так они вас не застали?
— Ушли в последнюю минуту...
— Водки хочешь?

Водка была припрятана в личных вещах, причем — даже у девочек. Все это всплыло накануне вечером, когда Химичка встретила на территории лагеря шатающуюся Таню Белых, после чего обнаружила в ее палатке сразу несколько бутылок белой, и еще несколько — у ее соседки. Потом пошел тотальный шмон, а народ активно налег запасы, что б не пропали случайно... Химичка была при этом почему-то твердо уверена, что это именно я изначально совратил Белых на пьянку, и вообще, всю нашу альтернативную компанию организовал в качестве неподконтрольной алкогольной базы. Еще бы, ведь она видела нас в электричке с авоськами, полными водки. А тут еще — менты с пожарниками... Ну, они-то уж наверняка разберутся с этими поджигателями!

Когда я вышел из роминой палатки, со стаканом водки в одной руке и сигаретой в другой, мой взгляд встретился со взглядом Химички. Она осмотрела меня с головы до ног и у нее началась истерика. Она рвалась броситься с моста в речку, и пьяные девочки упорно висли, что-то вереща, на ее невероятно сильных в аффекте руках. Под причитания педагога и общий гвалт подпитых барышень на мост въехала карета скорой помощи:

— Что тут у вас происходит?
— Человеку плохо!
— Пострадал при пожаре?
— Да нет, просто нервы!

Надо сказать, персонал кареты оказался квалифицированным. Сразу поняли, что тете плохо. Сделали ей укол, завернули в одеяло и увезли в нервно-паралитический диспансер — поговорить с доктором, проверить голову... После этого Химичка написала директору школы жалобу на меня и Белых, как инициаторов пьяного безобразия в Нелиярве с опасными последствиями, потребовав исключения из учебного заведения.

Кислотное производство. Я объявил маме, что иду в вечернюю школу, а заодно пригрозил устроиться работать куда-нибудь на производство. Идея начать зарабатывать собственные деньги здесь и сейчас фасцинировала. Меня взяли на электротехнический завод имени Ханса Пегельмана, учеником резчика. Работа состояла в том, чтобы наклеивать некие кварцевые пластины на железные болванки, которые потом загружались на подносе в аппарат, где пластины разрезались мощными струями воды на маленькие квадратики. За смену мне нужно было сделать около двадцати подносов. Каждый брал на себя минут двадцать. Можно ускорить процесс резки, но тогда качество продукта будет ниже норматива. Я работал как доктор — в белом халате и отдельном кабинете. Это была небольшая комната, где стоял сам резак, а также большой стол и полки с болванками и кварцевыми заготовками. Еще тут была печь, с помощью которой готовился горячий клей для пластин.

Однажды я пришел на смену с сильного похмелья, невыспавшись, и, загрузив поднос, прилег прикорнуть прямо на столе. Проснулся от какого-то странного гвалта вокруг. Открываю глаза и вижу вокруг себя странных людей в белых халатах и шапочках, удивленно таращащихся на меня. Это была некая производственная комиссия, совершенно некстати именно в это утро проверявшая работоспособность персонала. Меня моментально из резательного кабинета убрали. Начальник цеха говорит: "Пойди на курсы повышения квалификации. Это у нас на территории, в административном корпусе, каждый день с утра лекции читают..." Я походил туда пару недель. Здесь собиралась в основном молодежь, человек по пятьдесят. Люди тщательно записывали в конспекты телеги лекторов о неких физико-химических процессах и системах их измерения. В общем, тут готовили каких-то инженеров-технологов локального профиля. Этого мне еще не хватало! Иду к начальнику цеха объяснить, что эти курсы — не для меня. Оказалось, он меня уже из цеха перевел в состав обучающегося коллектива молодых специалистов электротехнического производства. Но там нужно периодически зачеты сдавать, иначе — отчислят. Интересно, куда могут отчислить меня?

Получалась забавная ситуация. На "инженерские" курсы можно было, в принципе, не ходить — там никто не проверял присутствия, главное — сдать зачет. В других цехах меня не ждали. Если бы не пропускной контроль на входе, фиксировавший отсутствие лица, можно было бы на работу вообще, до получки, не приходить. Легально покинуть территорию производства можно лишь просле одиннадцати часов, вместе с началом обеденного времени. До этого момента мне приходилось коротать два часа на территории завода, которые я проводил, в основном, в мастерской у Сережи Стейтса. Как выяснилось, он работал в цехе, где производят некие пластмассовые трубки разных диаметров, вдвоем с напарником. Тут можно было спокойно посидеть, пыхнуть, выпить спирта, который периодически приносил из транзисторного цеха нечесаный беззубый блондин Вася Каменский.

— А что, — говорит мне Стейтс, — ты тут сидишь? Давай к нам, в пятый цех, в подсобники! У нас как раз человека ищут. Работа реальная с девяти до десяти, потом — в основном сидим. Опять же — спирт с девочками. У нас ведь женский цех...

В самом деле, может, лучше в пятый подсобником, чем так маяться в непонятке? Да и деньги вроде те же. Работа, в самом деле, оказалась "не бей лежачего". С девяти до половины десятого мы с Васей и еще одним напарником грузили на складе тачку канистрами с кислотами и развозили их затем по цеху. Потом нужно было закатить десяток баллонов с газом на специальный помост, к лифту. В одиннадцать мы шли в магазин за "Солнцедаром". Рабочий день фактически заканчивался. На последнем этаже заводского корпуса у нас была своя каптерка, обставленная диванами вокруг стола. Отсюда вела лестница на крышу. В хорошую погоду здесь можно было устраивать настоящие гулянки. С высоты десятого этажа открывался невероятный вид на город. Зимой отсюда было весело кидать вниз снежки...

Однажды нам пришлось закатывать баллоны к лифту уже после того, как мы приняли на грудь. И приняли, надо сказать, хорошо. Но кураж свое берет: щас мы их сделаем! Вася положил первый баллон на специальную двухколесную каталку и, с легкого разгона, взбежал на помост к лифту. Я последовал за ним. Но на середине подъема каталка вывернулась у меня из руки и опрокинулась, баллон, выпав из нее, покатился назад, прямо на стоявшие там, словно кегли, другие баллоны. Рванет или не рванет? Кегли посшибало, но не рвануло. Вторую попытку сделать мне уже не дали...

Блэк. Большую часть свободного времени я проводил на репетициях группы, которую мы к тому времени организовали с Крухелем под названием "ExtraMuralInterment", что переводится с английского как "погребение вне городских стен" — омаж моде на чернуху в духе "саббатов". Мы делали большую часть репертуара "Тоники", дополняя его собственными тяжеловесными композициями типа "Спящей крысы, летающей в деревянном макинтоше". Играть приходилось, в основном, по средним школам, на танцевальных вечерах. Вместе с нами, в качестве сопровождения, часто приходила знакомая тусовка, дополнявшая колорит сейшена. На роль вокалистки я пригласил свою старую знакомую (еще по детсаду), Таню Белых. Поскольку едва ли не половину всего репертуара нашей команды составляли вещи BlackSabbath, то Таню так и прозвали: Блэк (подразумевается Саббат). Тембр ее голоса чем-то напоминал Дженис Джоплин, — как и длинный, всколоченный хайр до попы. Выпив водки, Блэк выдавала WarРigs, пав на колени и мотая патлами в шаманистическом угаре нордического хард-рока:

Generals gathered in their masses
Just like witches at black masses
Evil minds that plot destruction
Sorcerers of deaths construction...

Она так жгла, что несколько раз школьные администраторы останавливали танцы и просили "девочку больше не петь". Мы на это грозились уехать с вечера, и компромисс какой-то всегда находился, типа: "Петь будет, но из-за кулисы". И Блэк оттуда исполняла, прихлебывая из батла вермут, HandofDoom:

What you gonna do? Time's caught up with you
Now you wait your turn, you know there's no return...

Первомайские праздники сопровождались в Таллине небывалым сейшаком и карнавалом, которые были устроены коллективом нашей группы "ExtraMuralInterment", по случаю Международного Дня солидарности трудящихся, в помещении домоуправления, где мы репетировали и хранили свои музыкальные причендалы. Это был изолированный двухэтажный особняк, окруженный со всех сторон большими газонами. Пришли наши фаны, пришла большая московская команда. Всего десятка два человек. Бухла взяли серьезно. Надрались, выкатили аппаратуру, врубили ток. Кто-то обнаружил шкафы с театральными костюмами, народ стал переодеваться: кто в пирата, кто в кикимору... Переоделись все, ломанули на улицу. Устроили беспредел на газоне, потом вернулись в особняк и совсем все добили. Даже не помню, как оттуда уходили. На следующий день как ни в чем не бывало приходим с Крухелем в домоуправление. Там — чудовищный бардак. Начальство говорит: вчера, на праздники, какие-то хулиганы устроили здесь погром. Видимо, что-то искали... Слава богу, ни инструменты, ни аппаратура не пострадали. Видимо, на автопилоте действовали. Пострадал костюмный фонд домоуправления. Ну и пару стекол кокнули. Странно, что никто не вызвал милицию. Вероятно, подумали, что это плановое праздничное мероприятие сотрудников ЖЭКа.

В то время у таллинских хиппи еще не было привычки собираться где-нибудь в кафе. В основном обитали в общественных местах: скверы, парки, танц-площадки. Заходили, конечно, куда-нибудь кофейку попить, но так, чтобы на целый день — еще нет. Подобные посиделки были больше прерогативой арт-богемы, облюбовавшей "Пегас" и "Москву". Хиппи предпочитали флеты, по возможности превращавшиеся в коммуны. В центре города подобными тусовочными местами были точки у Коли-балеруна, у Куни ив Старом городе, у меня на Площади. Но главным оплотом хипповой жизни выступала древняя двухэтажная деревянная изба Сасся в Кивимяэ. Сассь — один из старейших эстонских хиппи — занимался тем, что шил модные штаны, по фасону джинсов, всем желающим. За 10 рублей, из материала заказчика. Видимо, именно поэтому россияне, часто гостившие здесь, но не знавшие эстонского языка, полагали, что имя Сассь (эст. Sass) происходит от английского "size" (размер), в то время как это было просто сокращение от Александра (типа Саша). Интересно и то, что, как позднее выяснилось, в документах таллинской конторы Сассь проходил именно как "Сассь=Сайз" — аноним с невыясненным бэкграундом. Видимо, следователи были русскоязычными и тоже не врубались, что речь идет не о кличке, а об имени собственном.

Я помню Сасся еще по Раку, и даже — по Старому Томпа (J. TombiNoorsooKultuuripalee). Дворец культуры молодежи им. Яна Томпа (эстонского коммуниста, казненного властями Эстонской республики за государственную измену в 1924 году) был одним из ранних форпостов эстонской рок-музыки и располагался в здании бывшей штаб-квартиры средневекового ливонского Братства Черноголовых — военизированной корпорации молодых купцов, привилегии которой сохранялись до провозглашения эстонского национального государства в 1918 году. Я сюда впервые попал в период ракуских сейшенов, на выступление легендарной группы Коoma. Это было нечто вроде Зеппелин и Заппы в одном стакане. Главный хит команды назывался "Я чищу свои зубы кровью..." В известном смысле, ребята действовали в эстетике прото-панка, опередив историю на десятилетие. Средневековый антураж дворца молодежи усиливал сюрреалистическое впечатление. Казалось, какой-то колдовской силой, нераздельной с ритмами тяжелого рока, духи средневековых алхимиков и чернокнижников были перенесены в главный церемониальный зал массивного каменного фахверка с фасадом венецианского палаццо.

Здесь же, в Старом Томпа, я познакомился с Кастрюлей и Кристи — ужасно волосатыми и ужасно обтертыми хиппанами, в тотально заплатанной голубой джинсне. С ними у меня связан первый опыт знакомства с "наркотиками". Помню, как будучи еще старшеклассником, я прочитал в газете о новой, накрывшей Запад, напасти: наркотики. Что это конкретно такое и как оно действует — понять из заметки было невозможно. Тут описывались в основном последствия наркомании, но никак — не вызываемые употреблением наркотических веществ состояния. И вдруг Таня Блэк, с которой мы учились в параллельных классах, рассказывает мне историю про какого-то странного человека, у которого можно ИХ достать! Причем — бесплатно. Ну как тут откажешься?

Человек этот жил на Вышгороде, в средневековом доме, где не то что внешний — внутренний ремонт, видимо, не делался с пятнадцатого века. Толстенные стены, маленькие окошки, приземистые потолки, кривые стены, совершенно не понятная логика разноуровневых внутренних пространств... Человек оказался пятидесятилетним фриком, с помятой рожей и в совершенно несуразной полосатой пижаме. Общался он тоже не совсем внятно. Поспрашивал Таню о "состоянии", потом сделал обзорную лекцию о Конце Света. По материалам новозаветного Откровения. Как сейчас помню гнетущее чувство, которое у меня вызывали пассажи про саранчу с человеческим лицом и прочие гадости, озвученные под мрачными сводами векового фахверка гласом вопиющего в пустыне. Я тогда мало что понял, а теперь четко вижу: явный сектант. То-ли баптист, то-ли свидетель... Наконец, бросив на меня безумный взгляд, он спросил Таню:

— Ну, что? Дать тебе еще лекарства? 
— Да, давайте, — оживилась Блэк. — И еще моему приятелю, пожалуйста!

Еще раз покосившись на меня, Проповедник вышел в другую комнату. И через минуту вернулся, держа в ладони горсть зеленых горошин:

— Вот, вам тут хватит на некоторое время. Очень хорошее лекарство...

Что это за "лекарство", как называется, каковы дозы, эффекты, последствия? Все это осталось за кадром. Мы с Блэк вышли на улицу, разделили урожай. Ну, теперь нужно попробовать узнать, что это за вещество и попытаться продать его на черном рынке за бешеные деньги. Так, по крайней мере, мне тогда представлялось. Но у кого узнать? Первым делом я обратился к своему знакомому фарцовщику Юре Назаретяну. Юра промышлял у гостиниц Интуриста шмотками и валютой, говорил по-фински и был знаком с массой иностранцев. Уж он-то наверняка должен знать толк в таких новомодных вещах!

Встречаюсь с Юрой, конспиративно спрашиваю:

— Наркотики нужны?

У него аж челюсть отвисла. Не ожидал, видимо, от тинейджера такой прыти.

— А что есть? Можно посмотреть?
— Да вот, — говорю, — перепало по случаю от одного морячка...

"Морячка" — это чтобы Проповедника не засвечивать. Ну и для легенды тоже: мол, пришел из загранки морячек, привез наркоты. Это вам не "болонья"! Показываю Юре горсть зеленых каликов. Штук двадцать. Он берет одну горошину, внимательно ее крутит перед глазами, нюхает, пробует на язык.

— Дай мне несколько штук, я узнаю...

Отсыпаю ему пять-шесть горошин. Через пару дней встречаемся снова.

— Ну, — говорит Юра, — это очень силный наркотик. Смесь опиума и кокаина. 
— Ух ты! И сколько стоит?
— Думаю, где-то чирика полтора за штуку. Возможно — и больше. 
— Так что, толкнем?
— Можно. Только я сам сначала попробую, как действует. 
— Ну, давай. Потом мне расскажешь. Что б зря вещество не переводить...

Иду я после нашей встречи и в уме деньги считаю. Сколько ж это выйдет, если всю горсть загнать? Сотни полторы, а то и больше! Надо бы еще Проповедника растрясти. Только в следующий раз пойду один, без Блэк. Дай-ка, думаю, зайду в Томпа. Может, кому из хиппарей предложу. Пусть тоже протестируют, на всякий пожарный... Захожу в фойе — и тут же нарываюсь на Кристи с Кастрюлей.

— Привет! Как дела? Наркотики нужны?
— Что за наркотики?

В глазах ребят — смесь ужаса и удивления.

— Да вот, знакомый фарцовщик достал. Смесь опиума и кокаина. Может, кому нужно?
— Покажи!

Достаю свою пригорошню. Зеленые горошинки в твердой оболочке. Выглядят очень сюрно.

— Дай попробовать. А то ведь не понятно, как они действуют...

Я выдаю каждому по штуке. Ребята глотают, не жуя. Стоим, курим, время идет. Пять-десять-пятнадцать минут.

— Что-то не тащит. Давай еще!

Выдаю еще по две штуки на брата. Не тащит. Через десять минут выдаю еще по две.

— Ну, ладно, нам идти надо. Давай, мы тебе потом расскажем, что было. Если затащит — найдем клиентов в полный рост!

При наашей следующей встрече они рассказали, как их потом затащило. Вернее — зарубило.

— Блин, я спал двое суток подряд, не поднимая головы! До сих пор башка туманная...
— И у меня туманная. Это что ж за кайф такой?

Юра тоже рассказал, что спал много часов подряд без задних ног: 

— Странный наркотик. Больше на снотворное похож.

А это, как потом выяснилось, и было снотворное. Обыкновенный советский антидепрессант — элениум! Выдавался в дурдоме пациентам. Видимо, Проповедник-то наш — из тех самых! Вот, блин, подкинул наркоты! А что же Блэк, на что смотрела? Вот такая была наша советская наивность.

Сопротивление. Осенью семьдесят первого из Москвы впервые приехал в Таллин Юра Солнце. Его в Песочницу привел Влад. У Юры были запорожские усы и длинные соломенные волосы, он был одет в широкий светлый плащ. Солнце с жаром рассказывал нам про события, состоявшиеся в Москве 1 июня 71 года, во Всемирный День защиты детей. Московские хиппи решили тогда выйти на антивоенную демонстрацию, но менты их жестко запаковали, многих повязали, уволили с работы, отправили по дурдомам. В небе на востоке мелькнула зарница революции...

Москва. 1 июня, в Международный день защиты детей, юноши, называющие себя "хиппи" и "длинноволосыми", собрались во внутреннем дворе бывшего исторического факультета МГУ, чтобы идти демонстрацией к посольству США с антивоенными лозунгами. Как только их "лидер" развернул плакат с английской надписью "Мэйк лав, нот уор!" (традиционный лозунг хиппи: "Люби, а не воюй") и они направились к арке, выходящей на ул. Герцена, он и остальные (около 150 человек) были окружены давно находившимися здесь же оперативниками и дружинниками. Демонстрантов погрузили в машины по такому принципу: наиболее волосатых - в "Волги" и микроавтобусы, остальных - в обычные автобусы, и развезли по разным отделениям милиции. Как будто за несколько дней до проведения задуманной демонстрации некто по прозвищу "Солнце" (авторитет среди московских "хиппи") сообщил им, что демонстрация разрешена ВЦСПС. По слухам, сам "Солнце" во время задержания ребят во дворе университета был на Пушкинской площади, где также предполагалась демонстрация длинноволосых, но о ней "Хронике" ничего не известно. О том, каким репрессиям подверглись "хиппи", "Хроника" сообщить не может - известно лишь о ряде случаев применения декабрьского Указа Верховного Совета 1963 г. "о мелком хулиганстве", о случаях насильственной психиатрической госпитализации, о стрижке наголо наиболее волосатых, о профилактических беседах с "хиппи" сотрудников КГБ.

Хроника текущих событий. Выпуск 20, 1971

"Пожарка" зажигала огни. Юра очень много пил и очень активно танцевал рок-н-ролл — настоящая звезда танц-пола. Все девушки — его. Я поселил московского гостя в квартире у своего папы, с которым иногда можно было договориться. Юра протусовался в Таллине где-то с неделю, а потом уехал в Питер...

Я тоже съездил той осенью в Город на Неве. Марка рассказала, что наш (мой бывший) класс собирается на ноябрьские праздники на экскурсию в Ленинград. Жить будут в какой-то школе, в спортзале. Я узнал у нее точный адрес и пообещал, что зайду в гости. В дорогу надел драные левиса с кожаными заплатами на коленях, синие резиновые сапоги с флуорисцентными кантами и поверх всего — желтую рыбацкую куртку с капюшоном. В общем, вид был как у китобойца северного флота. Когда я в таком наряде появился с утра пораньше в школе с одноклассниками, то вызвал настоящий шок. Я сказал Марке, что есть вариант прямо сейчас захипповать по полной программе. И она свалила со мной из группы, купившись на экзотику альтернативной программы, первым номером которой был мюзикл "Hair".

Выбравшись из школы, я потащил Марку, прежде всего, к Лео. Его адрес сидел в моей голове: Ленина 25-50. Но что 25 и что 50 — я точно не помнил. Мы пошли сначала в дом 25, нашли квартиру 50. Я звоню. Дверь открывает молодая женщина.

— Доброе утро, Леша дома?
— Леша только что ушел в парикмахерскую.
— Что, решил постричься? — язвительно спрашиваю я, помня о лешином роскошном хайре ниже плеч.
— Ну да, и себя постричь, и детей...
— Детей?

Дама объяснила, как можно найти Лешу в парикмахерской. Мы двинули туда. Однако, никто из сидевших там клиентов не был похож на Лео. По пути назад я понял, что, возможно, мы просто перепутали номера дома и квартиры, и зашли совсем не к тому Леше. Решил проверить. Идем до дома номер 50, там — двадцать пятая квартира.

— Леша? Лео! А мы — к тебе на праздники! Из Таллина. Привет от Пузыря...

Наш друг жил в комнате коммуналки вместе с бабушкой, обитавшей за шкафом. Бабушке было за 80 лет, она некогда закончила Смольный институт, пережила революцию и рассказывала, как ее чуть не изнасиловал на улице вооруженный пьяный матрос. При этом я вспоминал свою бабушку, которая тоже была свидетельницей революционных событий, но — с противоположной стороны. Она — молодая дама из вполне буржуазной семьи — вступила в РКПб, примкнула к Эстляндской Трудовой Коммуне, филиал которой находился в Петрограде на улице Рылеева, участвовала в Гражданской войне в составе штаба военной разведки при Главкоме РККА товарища Троцкого... На белой стене, между двумя окнами, висело резное барочное зеркало с ангелочком. В него Лешина бабушка смотрелась всю жизнь. Теперь под ним лежали мы с Маркой...

На следующий день Лео познакомил нас со своими друзьями: Йезусом, жившим рядом с Чернышевской, на Салтыкова-Щедрина, и Женей Кричманом с 15-й Линии Васильевского острова. У Жени в петлицу голубой джинсовой куртки было вдето красное сопротивление — простая радиодеталь. Такие же сопротивления были у Лео с Йезусом. Мы с Маркой тоже получили по штуке. Потом присоединились к команде "Сонгми", в которой Йезус был ударником, и отправились на схак в каком-то сельском клубе под Питером. Правда, публика туда накатила вполне питерская и — в большом количестве...

Йезус мне сказал, что этим именем его зовут только близкие друзья. А так для всех остальных он — просто Ник. На Иисуса он, в самом деле, был похож: худой, с тонким лицом и длинными патлами до плеч. Однако, в отличии от галилейского пророка, он носил на кончике носа круглые очки под Джона Леннона. Его комната на Щедрина была заставлена полками с рок-альбомами и магнитофонными бобинами. Окно — наглухо завешено какими-то пестрыми тканями. Так что внутри этого пространства вы ощущали себя как в неком психоделическом чилауте, совершенно отключаясь от внешней среды. Вот такая Желтая субмарина в океане советской действительности...

"Отдайте Ирландию ирландцам!"

Однажды я встретил в Песочнице школьного приятеля из параллельного класса. Как он сюда попал — мне было неведомо. Увидев меня, он резко оживился:

— Вау, Кест? Привет! Как дела, старик?

И почти тут же он начал меня подбивать устроить что-нибудь эдакое, вызывающе-хипповое:

— Ребята, вот вы тут все такие экзотические, хайрастые, а занимаетесь какой-то ерундой! Давайте, лучше организуем какую-нибудь громкую акцию, чтобы потом про нас по голосам рассказывали... А то ведь такой человеческий потенциал пропадает!

Очень быстро разговор перешел к формам молодежного протеста против Системы, который нужно было как-то манифестировать. Понятное дело, что лобовое антисоветское выступление в духе демонстрации за свободу рок-н-ролла пройти не могло. Тем более, уже был известен печальный опыт московских событий 1 июня. А что, если организовать некий протест против нарушения прав человека на Западе? Тут вроде бы и тема благордарная, и себя во всей красе показать можно, и насчет последствий не шибко беспокоиться... Я подал идею протестовать против оккупации Северной Ирландии британскими войсками, под фонограмму песни Пола Мак-Картни "Отдайте Ирландию ирландцам":

Give Ireland back to the Irish,
Don't make them have to take It away,
Give Ireland back to the Irish,
Make Ireland Irish today!

Это был тогда известный хит, только что записанный экс-битлом по поводу начала ольстерских событий. Общий сюжет манифестации был такой: одновременно выйти несколькоми группами из прилегающих закоулков на Ратушную площадь в центре Старого города, включить на полную мощность переносной магнитофон с записью песни, подхватить куплет вживую и демонстративно спалить британский флаг. После чего, пока не успели нагрянуть менты и службисты, так же рассеяться в средневековых лабиринтах, заранее согласовав пути отступления, дабы не создавать толчеи. В сущности, на всю акцию хватило бы буквально пары минут — времени звучания песни, но поскольку сама площадь — место весьма туристическое, то был большой шанс засветиться в глазах иностранных наблюдателей. Да и местным не мешало бы показать актуальный профиль прогрессивной молодежной культуры.

Я, в самом деле, загорелся этой идеей и начал понемногу агитировать народ. Вроде как все срасталось. Даже конкретная дата и время были назначены. Оставалось лишь где-нибудь достать, или самостоятельно воспроизвести, британский флаг. И тут, где-то за неделю до оговоренного срока, Куня мне сообщает, что его вызывали в гэбэшку и требовали разъяснений по поводу планируемого перформанса. Типа "кто, где, когда будет жечь Юнион Джек"? Понятное дело, он отмазался — мол, "впервые слышу", но суть-то проблемы в том, что спецслужбам уже все известно! Стало быть, будут заранее поджидать на том же месте, в тот же час. А главное — откуда им это стало известно? Неужто в Песочнице кто-то стучит? Это было неприятное открытие. Но кто? И вообще, что делать-то? Так просто свернуть мероприятие — как-то уж совсем кисло. Я сообщил предупрежденному Куней народу, что акция по сжиганию флага все равно состоится в означенные сроки, но не на Ратушной площади, а по-соседству — в кафе "Пегас", где тогда собирались местные богемщики и залетные неформалы. В день Икс в "Пегасе", как обычно, тусовалось около дюжины наших. Я присел за столик, достал из кармана трамвайный талон с нарисованным на нем Юнион Джеком и, подпалив папиросу, поднес спичку к символу британского империализма. Флажок вспыхнул, и в считанные секунды от него осталась лишь кучка пепла в пепельнице на столе. Правда, перформанс прошел без песни, но зато — с джойнтом как символом истинной свободы мысли.

Я, безусловно, пытался как-то понять, кто же это нас тогда сдал, кто рассказал ментам про готовящуюся демонстрацию? Скорее всего, кто-то из "песочных" просто сболтнул по неосторожности родителям или непроверенным посторонним... Однако, через какое-то время интуиция подсказала, что этим "азефом" оказался тот самый школьный приятель, который и подбил меня на весь сыр-бор. По всей вероятности, он, отпрысок номенклатурного семейства, участвовал по комсомольской линии в осведомительстве и, проявляя прыть, сам же попытался сначала организовать как бы диссидентское выступление, а потом заработать на этом очки в качестве разоблачителя происков антисоветских элементов в среде советской молодежи. Не могу этого утверждать на 100%, поэтому имени "приятеля" не называю. Между тем, после фактического провала выступления на Ратушной площади этот человек больше в Песочнице никогда не появлялся. Спрашивается: куда же подевался его первоначальный пыл массовика-затейника? Видимо, партия послала на другой участок идеологического фронта...

Продолжение (2 часть): http://www.liveinternet.ru/users/644802/post297894830/

.

Ништяк , Кест !!
============

« Каждый волен делать со своим сознанием все, что захочет. Это и есть пятая гражданская свобода » .
Тимоти Лири

« Сознание, однажды расширенное полученным опытом, никогда не сузится до прежних размеров » .
Тимоти Лири


Источник :
Peace , Love , Freedom and Music : )))

(Добавил ссылку к себе в дневник)

Сопалс (Неизвестный Союз, 2.4. Медикаменты и трансмутанты)

"Сопалс" — это пятновыводитель, производимый в те годы рижским химкомбинатом. Действие этого вещества на человеческую психику открыли питерскке торчки, а через них информация распространилась в Таллине. Техника применения препарата была крайне проста. Сначала им смачивался платок (или иная ткань), а затем нужно было глубоко, на все лёгкие, дышать средством через рот, вплоть до самого момента отлёта. Отлёты же бывали совершенно бешеные.

Мне впервые предложил подышать сопалсом человек по кличке Лошадь. Мы с ним сидели прямо в центре города, на скамейке у теннисных кортов, а за нами стоял длинный ряд туристических автобусов. Я задышал, и сознание моё улетело сразу же настолько далеко, что возвращаясь назад, я нашел себя стоящим на четвереньках перед скамейкой и лающим на оторопевшую группу гостей города. Лошадь стебался, одновременно стремаясь, и делал публике нервные жесты типа "проходи, не задерживай".

Если описать действие сопалса в двух словах, то можно сказать, что это — путешествие сознания за рамки обычных форм времени и пространства. С точки зрения физического времени всё "путешествие" продолжается считанные секунды, но получаемый в это "объективное время" объём психической информации превосходит все мыслимые параметры. Поскольку сопалс можно было купить за 20 копеек практически в любом отделе бытовой химии, я считал своим долгом познакомить с этим волшебным эликсиром всех достойных людей.

Месса на Лысой горе. Свою первую массовую сопальсную мессу я провел в то лето в Нымме — лесным массивом за нашим домом в Мустамяэ[1]. Я пообещал людям небывалый приход. Каждый взял с собой по флакону состава, приехали на место, взошли на заросший хвойным лесом холм с большой поляной наверху, называемый в народе Лысой горой. Всего людей было человек тридцать. Присели. Я стал объяснять технику дыхания, параллельно проводя сеанс практической демонстрации. Как только мое сознание вышло из тела, уйдя в непостижимые в глубины психокосмоса, тело упало на землю и поползло вперед, пока, уткнувшись головой в корягу, не остановилось и не "пришло в себя".

На народ всё это произвело бешеный эффект. Все тут же бросились к своим флаконам и начали лихорадочно дышать полным ртом. Эффект не заставил себя долго ждать. Через несколько минут лесная полянка представляла собой реальную босхиану, где существа, охваченные фатальным безумием, пересекаются, не пересекаясь. Каждый бредил собственными откровениями: кто-то громко гоготал, кто-то испуганно косился на соседа, съезжающего с пенька и заваливающегося с немигающими открытыми глазами набок.

В сумерки наша шаманистическая команда, спустившись с Лысой горы, вышла из леса и медленно двинулась в сторону Мустамяэ. Люди, под еще не выветрившимися впечатлениями от эфирных трипов, скользили, как привидения, выдавая странные жесты или внезапно пугая друг друга неадекватностью мимики. А вокруг, вдоль всего маршрута движения нашей колонны, искрились высоковольтные линии передач, съезжали штанги у троллейбусов, включались сигнальные сирены, и мне даже показалось, что где-то, совсем на периферии поля зрения, из окон повыпадало несколько человек...

Getyourkicks. Будучи в Минске, я посвятил местных людей, в том числе Леннона, в таинства сопальсных путешествий. Возвратившись из своего первого трипа в полной ошарашенности, последний рассказал, как оказался на поросшем бурьяном на лугу, по которому ходил некий гном и отвинчивал гаечным ключом колючки. Это переживание вызвало в Ленноне дикий стёб, воодушевивший всю компанию, которая тут же ломанула с зеленого пятачка у цирка, где мы сидели, в ближайший (ал)химмаг за колдовским снадобьем.

Приехав в Таллин, Леннон вспомнил о сопалсе, но теперь он подходил к нему не как психоделик, а как маг. Сопальсные отлёты непосредственно конкретизировали положения его магической теории об иных телах и мирах, о силах сверхъестественного влияния и видения, об иллюзорности реальности и возможностях её магической трансформации.

В отношении сопалса мы с Ленноном довольно долго и досконально экспериментировали, причем не только индивидуально или вдвоем, но также устраивая групповые сессии. В целом, сопальсный трип проходил примерно следующим образом. Прежде всего, нужно было взять кусок ткани (платок или шарф), смочить его веществом и тут же начать интенсивно вдыхать через широко открытый рот. Через некоторое время, по мере насыщения капилляров мозга эфирными парами, наступал эффект магического эха. Это значит, что каждый из доносившихся в сознание извне звуков, в том числе каждое слово окружающих, начинало многократно повторяться, постепенно угасая. Но поскольку звуков вокруг много, то всё превращалось в нескончаемую шумовую реверберацию, примордиальным источником которой обнаруживалось, в конечном итоге, божественное первослово, произносимое в пустом эфире.

Помимо звукового эха возникал эффект "эха жеста". Иными словами, всякое движение объектов вокруг вас как бы многократно отражалось в сознании, а общая картина мира, таким образом, смещалась, обретая характер бесконечно накладываемых друг на друга дискретных фрагментов расчлененного бытия. Фаза магического эха, в которой происходило декомпонирование фундаментальной реальности, представлялась начальной стадией "выхода из тела".

Обычно когда человека выбрасывает из тела, он не имеет никакого представления о том, куда может "приземлиться", в какое "пространство" попасть. Всё происходит полностью спонтанно. Чем сильнее насыщение нервной системы эфиром - тем дальше заносит. Однако, попрактиковавшись в таких вылетах, можно заметить, что достигаемые планы имеют некую дифференциацию, выстраиваясь от очень приземленных структур, сохраняющих еще видимость нашего обычного мира, до крайне психоделических и даже психомагических форм. Чем выше план — тем круче, масштабнее переживание. На предельных уровнях интуиция осеняется невероятными откровениями о множественности времен и пространств, которые, замыкаясь в невероятную спираль бытия, манифестируются через наше самосознание в модусе персонализированного опыта. Вам открываются парадоксы микро- и макромира, причем не в теории, а LIVE— как непосредственное сопереживание "здесь и теперь".

Тотальное дежа-вю. Один из наиболее разительных эффектов сопальсного трипа проявляется при "возвращении в тело", когда человеку кажется, что всё, происходившее с ним до сих пор в жизни, являлось механическим повторением однажды прописанной схемы — т. е. как бы уже некогда имело место, как в своеобразном дежа-вю. И что только с этого момента "приземления" или "пробуждения" начинается реальное, самовольное существование. Таким образом, весь мир разоблачается как тотальный обман или абсолютный стёб. Эта истина настолько шокирующа, что неофит начинает сотрясаться шаманистическим смехом, во время которого мозг и нервная система в целом обрабатывают парадоксальную информацию, полученную из секретной лаборатории вселенной.

Однажды я предложил подышать в одной московской компании. Сбегали в хозтовары, принесли продукт. Я объяснил технику задыха и поехали... Первым пробило Игоря-художника: он начал безумно хохотать, потом вскочил, пытаясь что-то объяснить полуотлетевшей аудитории, но, не дождавшись вразумительной реакции, бросился из квартиры вон — к более вменяемым людям, которых нужно было срочно предупредить о том вселенском подвохе, который только что открылся его изумленному воображению.

Первым делом Игорь по-деловому зашел в химмаг и взял пузырей двадцать вещества, с которым, в качестве главного аргумента, и предстал перед рядом лиц — с неуклонным желанием избавить тех от чудовищной омраченности. Наконец, лица поддались на уговоры. Одного из них вставило так сильно, что он не просто стебался, но точно так же как Игорь бросился просветлять других — но уже не близких друзей, а случайную публику в метро! Он так и ездил по кольцевой до упора, пока его где-то не повязали менты и не отправили в дурдом. Парень через пару дней, естественно, отошел, но к сопалсу после этого больше не прикасался. Говорил, что все выводы для себя уже сделал.

Перемещение сознания. Cпецифическим сопальсным трюком был обмен платочками — теми, с помощью которых дышат. Здесь фокус состоял в следующем. "Ну, что, — говорил один человек другому, — махнем платочками?" Махнувшись и задышав из чужого платочка можно было "увидеть" (или магически повторить) предыдущий отлет его владельца. Т. е. вы как бы переноситесь в сознание того человека, с которым махнулись платочком, и полностью переживаете впечатления его сопальсного трипа, будто бы вы и есть он. А он, соответственно, полностью переживает ваш трип с помощью вашего платочка.

Бывало, собиралась компания человек по десять и все дышали, постоянно меняясь платочками и шарфиками. В результате никто уже не мог понять, кто есть кто, а найти назад свой изначальный платок во всей этой ситуации совершенно не представлялось возможным. Так и рубились, пока не кончалось вещество. Тут, конечно, можно было понаблюдать чужое безумие. Впрочем, собственное, наверное, со стороны представляется тоже — слава богу!

Приколы бывали совершенно неожиданные. Эдик однажды увидел себя в теле динозавра. Дыхнул, отлетел, и тут из кромешной тьмы психического аута высвечивается перед его взором, словно на магическом дисплее, окно в реальность, которая наблюдаема как бы с многометровой высоты. Постепенно до Эдика доходит, что он является динозавром, типа диплодока с длиннейшей шеей, на которой вознесена, высоко вверх, маленькая гипофизная головка. Вот с этой-то высоты длинношеея он и наблюдал мир, заросший папортниками. Ратику же привиделась собственная могила, сложенная из флаконов сопалса. После этого он перестал дышать и сел на иглу. А можно оказаться в пространстве бестелесных душ, ощущаемых лишь как фактор чистого присутствия вне всякой формы. Постепенно опыт пребывания в различных планах и пси-пространствах позволяет понять структуру эфирного космоса, иерархичность его состояний.

Магическое бардо. Планы более приземленные меняют сознание не столь радикально и позволяют как бы наблюдать обычную реальность из несколько смещенной в астральное состояние перспективы. Мы с Ленноном выработали специальную технику дыхания, позволявшую регулировать уровень погружения в "астрал", — с тем, чтобы не отлетать сразу далеко, но задержаться в особом промежуточном состоянии, которое можно назвать магическим бардо.

Магическое бардо — это специальный план, из которого открывается вход в оперативное пространство практической магии и находясь в котором можно изменять законы действительности. Вход в этот план состоял из двух этапов: практического и инициатического. Сначала нужно было задержаться в ранней фазе магического эха. Это, так сказать, самый приземленный из астральных подпланов. В таком состоянии можно видеть некие астральные сущности, обитающие здесь. Это могут быть независимые существа, магические големы или проекции посторонних мыслей.

Характерная особенность магических креатур состоит в том, что с лица они выглядят как настоящие люди, разве что — как и всё в этом призрачном мире — полупрозрачные. Попадая в непосредственное поле действия вашего человеческого излучения, примерно в радиусе трех метров вокруг тела, эти креатуры обретают как бы полноценное физическое проявление, словно насасываясь вашим биополем. Приблизившись к вам, креатуры просят "накапать платочек" — т. е. дать им дыхнуть сопалсом. Эти пары для них — что для акулы кровь.

Подчас, новички в этом плане долго не могут понять, кто с ними разговаривает — настоящие человеческие друзья, просящие подогреться, или же креатуры, жаждущие подсоса. Отличить магическую креатуру от реального человека можно только со спины: у креатуры на затылке расположено второе лицо, а точнее — стремная маска, наподобие халлоуинской тыквы, скалящая зубы и нагло таращащаяся на вас: "Ну, что, съел?..." Поэтому, если вдруг когда-нибудь кто-нибудь будет настойчиво пытаться взглянуть на вас сзади - не спешите с выводами. Лучше постарайтесь сами заглянуть этому субъекту за спину: не из тех ли?..

Иногда креатуры появляются в личине не частных знакомых, а каких-нибудь знаменитостей или даже фантастических персон. Это может быть далай-лама, Чингис-хан, какой-нибудь шаман, Рамакришна или даже сам сатана. Но конечный смысл пребывания в этом плане состоит вовсе не в том, чтобы накапать в платочек какой-нибудь очередной дутой креатуре, а в возможности встречи с джокером — магическим посредником между мирами.

Здесь начинается второй, инициатический эпап входа в оперативное пространство практической магии. Джокер обычно является в виде клоуна-шута или просто стёбаря (слово jokerозначает именно шутника-стёбаря). Появившись, он демонстрирует вам заклинательные жесты и мантры, повторяя которые вслед за ним вы попадаете — через эффект магического эха — в особый план, действуя в котором средствами оккультной манипуляции можно влиять на процессы в реальном мире. К примеру — давать телепатические и даже телекинетические команды на расстоянии.

Бывало, мы с Ленноном, пропитавшись предварительно веществом, шли потом бухнуть куда-нибудь в бар-ресторан, ибо коньяк — лучшее средство продезинфицировать нервную систему после сопальсной накачки. Присаживались за столик, заказывали сразу по сто пятьдесят армянского пятизвездночного, закуски. По завершении трапезы Леннон давал официантке импульс, та оборачивалась, он поднимал вверх указательный палец, ловя ее внимание:

— Девушка, мы в расчете?

Официантка спохватывалась:

— Извините, я вам сейчас принесу сдачи!...
— Сдачу оставьте себе!

Девушка, так реально и не получив денег, с благодарностью делала книксен, а мы шли пить в следующее заведение.

Менты. Как-то раз мы сидели с Ленноном, Куней и Пепи на Вышгороде, на лавочке у стоявшего там памятника эстонскому революционеру Виктору Кингиссеппу. В ясном небе зажигались яркие звезды — идеальная лётная погода. Мы достали по банке, всколыхнули местный эфир. Поскольку Куня с Пепи не догоняли четких правил безопасности полетов, затаскиваясь в основном не целенаправленно (подобно нам с Ленноном), а спонтанно, наш коллективный выход в космос тут же был засечен так называемыми "астральными ментами" — примитивными черномагическими креатурами служебного типа, охраняющими низший астрал от несанкционированного вторжения извне, — которые тут же, действуя телепатически, навели на нас реальных ментов, которые, совершенно неожиданно и в самый неподходящий момент, вдруг нарисовались прямо перед скамейкой:

— Что пьем?

Их было четверо. Мы все тупо молчали. Один из ментов подошел к Куне:

— А ну, дыхни!

И каким-то ублюдочным жестом — ну прямо вылитый Шариков! — сунул нос прямо Куне чуть ли не в рот.

— Ох, ёб твою мать! — Шариков очумело отшатнулся. — Что это за гадость вы хлещете? А ну, покажь!

Куня так и стоял с банкой в руках. Мент, видимо, думал сначала, что это стакан. Выхватил сопальсный флакон из стылых рук Александра. Присмотрелся к этикетке - и в ужасе отшатнулся:

— Так вы что, ЭТО ПЬЕТЕ?

Мы все молча уставились на этого мента угрюмыми взглядами тяжелых сумасшедших, готовых не известно на что. Тот неожиданно замаялся, зыркнул на своих:

— Мужики, чего-то я хуево себя чувствую, заболел наверное. Ну их на хуй, этих мудаков!

Мы по-прежнему молчали, нагнетая поле. Я дал нарЯду телепатическую команду: "Отваливайте!" В этот момент пошел крупный снег. Менты, действительно, начали как-то неуютно ежиться, еще раз взглянули на наши каменные лица и мрачно отчалили, уводя заломавшегося товарища. Мы же опять присели на лавочку и снова накапали горючего на концы шарфов, заменявших в холодный сезон носовые платочки.

Попрыгунчик. Как-то раз мы решили с Ленноном провести дыхательный эксперимент в церкви. Взяли с собой по банке и Йокси — в свидетели чистоты опыта. В принципе, выходя в состояние магического бардо можно сохранять сознательный контакт друг с другом, обмениваться впечатлениями и вообще информацией, причем — не обязательно вербальным образом. Возвращаясь после совместных вылетов в обычное земное состояние, мы с Ленноном, как правило, обсуждали результаты трипов, старались перевести обретаемую в измененных состояниях информацию в формат рационального текста. Однако, чтобы зафиксировать эксперимент со стороны, требовался внешний свидетель в неизмененном состоянии. Роль такого наблюдателя и должен был исполнять Йокси.

Йокси — коренастый, под Швейка, жизнерадостный ленивец — нарисовался в нашей альтернативной тусовке примерно в то же время, когда Леннон приехал в Таллин. Настоящее имя Йокси — Валерий, а изначальный полный псевдоним — Йокси-Кокси. Йокси сразу показал себя в компании как самобытный писатель, выступив с повестью "Муравлики" — телегой про муравликов, живущих в стране Муравликия. Быстро обретя пристрастие к галлюциногенам и вообще всему запредельному, Йокси сильно прогрессировал на пути духовного развития и даже дошел до того, что стал прислуживать на литургиях у отца Василия, в маленькой православной церквушке в Копли[2], на Ситцевой (Ситси).

Однако, в качестве экспериментального полигона мы с Ленноном выбрали вовсе не ту церковь, а кирху святого Иоанна (Jaanikirik)[3] на площади Победы (ныне площадь Свободы — Вабадузе-вяльяк), где можно было уютно устроиться с платком где-нибудь на задней скамейке. И вот, заходим мы втроем в эту кирху, тут — полно народу, играет орган. Мы присаживаемся в последнем ряду. Ну, посидели несколько минут, музыка закончилась, пастор приступил к проповеди со специального балкончика. Видимо, и нам пора! Леннон открыл свой знаменитый кожаный портфель, достал оттуда две банки.

Сидели мы так: я - посередине, справа от меня — Леннон, слева — Йокси. Леннон передал мне банку, Йокси должен был за нами наблюдать и потом рассказать, как он видел всю ситуацию вменяемыми глазами. Мы смочили платочки и глубоко вдохнули. Знакомый сладковатый привкус эфирных паров обложил язык и всю носоглотку, в мозг пошли пузырьки дхарма-каи. Смотрю на пастыря, как тот заряжает публику с томиком Евангелия в руке. Тут пастор отложил книгу в сторону и обращается к аудитории:

— А теперь, дорогие братья и сестры, следите внимательно за мной и делайте как я!

И он начал, жест за жестом, повторять магическую манипуляцию джокера:

— Здесь нужно два раза прихлопнуть, тут три раза притопнуть: хип-хоп, трулль-ля-ля!

Тут до меня доходит, что пастор — и есть джокер! Публика следует его указаниям: люди прихлопнули, притопнули, и все разом очутились в зазеркалье магического бардо. Я оборачиваюсь к Леннону и спрашиваю:

— Ты видел, как он ловко всех развел?
— А ты как думал, Петр!

Леннон хитро залыбился:

— Ты лучше туда посмотри, вон, в том углу, видишь, кэгэбэшник тусуется?

Я посмотрел в указанном направлении и увидел, как в гуще набившейся в боковом корабле толпы крутился какой-то лысый типчик в черном плаще. "Странно", — подумалось мне. Я раньше как-то и не представлял себе, что кэгэбэшники реально ходят по церквям. Ну, пусть себе шустрят, все равно мы их видим, а они нас — нет! Я обернулся к Леннону:

— Это тот, который с лысиной?
— Он самый!
— Круто мы его засекли! Нас им всё равно не взять!
— Ха-ха! А теперь посмотри налево!

Я оборачиваюсь налево, но вместо ожидаемого лица Йокси упираюсь взглядом в того самого кэгэбэшника, который только что крутился в толпе. Шок паники. Лихорадочно оборачиваюсь направо, но вместо Леннона в его кресле сидит Йокси. Гляжу вперед, туда, где несколько секунд назад шустрил кагэбеэник. И вижу Леннона, стоящего на том же самом месте. Леннон залыбился и замахал мне рукой. Такая моментальная смена позиций не укладывается у меня в голове. Я снова смотрю налево — вижу Йокси. Направо — там, с неовозмутимой миной, сидит Леннон.

— Послушай, Петр, - спрашиваю я его, — что значит вся эта чертовщина?.
— Это магическая игра "попрыгунчик" - моментальное перенесение тела в пространстве.
— Как же это у тебя так получается?
— Чтобы так прыгать — двадцать лет учиться надо! Эти способности открываются на продвинутых этапах практической магии. Так что мы с Эйнштейном еще потягаемся! Йах!

Леннон издал свой коронный клич и отсалютовал жестом с тремя растопыренными пальцами при соединенных мизинце и большом, что должно было символизировать трезубец Шивы. Мы уже совсем внаглую заржали. В ситуацию оперативно вмешался Йокси:

— Эй, вы, кабаны, отваливаем! Саша, убери флакон в портфель, и платок подальше, а то пахнет, сейчас людей заглючит! Быстро соскакиваем, пока тут не растусовались!

Йокси чуть ли не силой вытолкал нас, гогочущих во весь голос, на улицу. Глоток свежего зимнего воздуха привел немного в чувство. Ну, так что же там было? По рассказу Йокси, всё выглядело очень тривиально. Мы зашли в кирху, сели, накапали. Потом мы с Ленноном якобы затихли, уткнувшись в платочки. Тут же вокруг стал распространяться характерный химический запах. Йокси попытался нас остановить, но было поздно. Примерно с минуту мы с Ленноном не реагировали ни на какие внешние сигналы, а потом вдруг ОДНОВРЕМЕННО начали потихонечку хихикать. Йокси нас тряс, а мы хихикали все сильнее и сильнее, пока, наконец, не рассмеялись уже полной грудью, что нас окончательно и привело в себя. То есть весь сеанс с пастором и кагэбэшником занял от силы минуты полторы.

— А что пастор-то говорил, что пастор? — пытался добиться от Йокси. — Ты сам-то топал, хлопал, или как?

Йокси, казалось, не понимал, о чем его спрашивают.

— Какие прихлопы? Я же говорю: вы открыли флаконы, пошел шмон, я начал вас тормошить, а вы в ответ — стебаться. Пока я вас не вывел. Вот и всё. Что там пастор говорил — я вообще не слушал.

Йорик. Дышали мы не только в церквях, но и в могилах. Наиболее крутую из могил мы посетили во время раскопок территории вокруг церкви Нигулисте на Харьюской горке, рядом с известной в тогдашних хипповых кругах "Мороженицей". Вероятно, прежде на этом месте было кладбище. Прорытые траншеи обнаруживали двухметровый слой человеческих костей и даже целостных скелетов, буквально наваленных друг на друга. Вот в одну из таких траншей, слегка присыпанную снежком, мы и спустились с Ленноном звездной зимней ночью. Нашей целью было, в ленноновском выражении, "прорубить астрал" — т. е. сделать астроскопическую съемку местности для определения ее магических свойств и связей.

По костям предков мы сошли в хладное чрево Земли, присели в медитативных позах на припорошенных как бы белым порошком анонимных останках. Часы на башне старинной городской ратуши пробили полночь. Леннон раскрыл свой волшебный портфель, достал оттуда алтарный покров, свечи, подсвечники, изображения магических идамов, колокольчик, ритуальный нож и два флакона воды ведьм. Зажгли светильники, побрызгали с мантрами водой вокруг, призывая духов запредельного. Накапали на шарфики...

Через некоторое время скелеты стали оживать. Могила словно наполнилась тяжелыми вздохами, глухими стонами и придушенными завываниями, а сами кости вокруг зажглись некоей призрачной жизнью. Пошел снег. Снег, вообще, почти всегда начинает идти после того, как вы устанавливаете контакт с космосом. Видимо, такие трюки в тонких слоях эфира приводят к возмущению, возможно, геомагнитного поля и соответствующим атмосферным реакциям. Тут череп, на котором сидел Леннон, заговорил. Выяснилось, что это был череп Йорика, который просил Леннона взял его с собой, в качестве Вещей головы. Йорик обещал исполнять роль посредника между мирами, способного доносить нам сюда, в земную юдоль, промыслы высших космических смыслов. Леннон решил принять это предложение, завернул череп в алтарный покров и положил в портфель.

Дома он приделал черепу ко лбу, на место "третьего глаза", козий рог, затем надел на Йорика стерео-наушники и солнечные очки. Во время сеансов он садился напротив магической головы, надевал на на себя другую пару наушников, подключая оба выхода к внешней антенне, а затем вставлял в челюсть черепа карту джокера из специальной окропленной (не путать с окрапленной) колоды. После соответствующей синергической накачки Йорик начинал вещать, и даже мог телепортировать сознание филдрулера (т. е. своего магического хозяина) в заданные места.

Роль младшего прислужника в магических ритуалах общения с Вещей головой играл едва начинавший ходить ленноновский сын Денис.

— Денис — значит Денница!, — любил многозначительно замечать молодой папа. — А ну, Денисик, отнеси дяде Йорику платочек, пусть дядя подышит!

И маленький Денисик бежал с протянутой ручкой, сжимавшей насыщенную парами пятновыводителя тряпочку, к возлежавшему на инкрустированном восточном блюде рогатому черепу дяди Йорика.

Надо сказать, Йорик действительно давал недурные советы. Лично мне он один раз, к примеру, объяснил, зачем во время сессий нужно зажигать огонь. Оказывается, он уничтожает "трупы мыслеформ", т. е. психоэнергетические шлаки процесса мышления, заполняющие эфирное пространство вокруг человека. Огонь, как выяснилось — и я это конкретно увидел — сжигает остатки мыслей, очищая тем самым эфир для потенциального проявления в нем более субтильных вибраций. Другая вещь, которую мне показал Йорик — это механизм происхождения иллюзии из сознания, действующий с точки зрения вовлеченного в него субъекта по принципу самозамыкающейся петли Мебиуса.

Астматол (Неизвестный Союз. 4. Москва и москвичи)

Астматол. Из всей компании на работу ходил один Игорь. Остальной народ все свободное время больше оттягивался в измененном состоянии. Однажды, от нечего делать, наши дамы предложили заварить чайку с астматолом. В тот сезон астматол — табак для астматиков, который заваривают и пьют — был модным средством.

Вот как описывает астматольную таску Йокси в своем дневнике:

"Тем летом по улицам бывшей литовской столицы каждые пять минут дефилировали военные и милицейские патрули с собаками. В воздухе чувствовалось напряжение третьей годовшины каунасского восстания. Наш хайратый десант прибыл из Вильнюса на электричке и сразу же высадился в большой, пустой комнате, где-то на набережной Нямунаса (Неман). Тут же поступило предложение: бомбить аптеку. Никто не был против, но и никто не пошёл бомбить. Сигареты для астматиков продавались без рецепта, в состав "табака" входила белена. Купив по пачке в разных аптеках, наша компания, состоящая из посланцев всех союзных республик, ссыпала табачёк в общий бачок и заварила чаёк...

Что потом началось! Соседи, случайно зашедшие, от предложенного чая не отказались, и, весьма морщась, проглотив по пол-стакана, удалились. Через час в двери постучали. Естественно, никто не открыл. Тогда в дверь стали стучать молотком. Долго. Потом выяснилось, что двери не открываются, т. к. заглючившие соседи-уголовники заколотили нас досками крест-на-крест. Приехали пожарные, но не к нам. Опять, к соседям. Там горела квартира. Потом кто-то рассказал, что оба соседа, отец и сын, решили нас сдать ментам, и заколотили двери, чтобы мы никуда не сбежали. Когда они поднялись к себе, то обнаружили у себя в доме, посреди гостинной, змеинную свадьбу. Змеи клубились и расползались по всем щелям и шкафам. Глюк был коллективный. Недолго думая, отец и сын схватили газеты и, свернув факелы, подожгли квартиру, выгоняя змеинное отродье.

А мы в это время смотрели другое кино: хозяйка квартиры, Рути, стала раскладывать по невидимым полкам невидимых кукол. Потом она спокойно, как-то по-домашнему, подняла подол и пописала. Оля-Хая, приставив указательный палец к спине Толика Батрака, вела огромного парня как телка, а тот, как только Оля убирала палец, тут же падал и сильно ударялся головой об пол. Я убеждал, что из любого положения есть выход, но на окнах были решётки, т. к. квартира находилась на первом этаже, т. е. на земле. Усилием воли я просочился через трещину в оконном стекле и оказался снаружи. За мною последовали Толик Батрак, Рути и Оля. План созрел как-то сам и мгновенно: идём в музй Чурлёниса.

Ранним утром мы выдвинулись двумя группами: Оля и Батрак пошли паралельной улицей, а я, со своей четырнадцатилетней литовской подругой, направился к мосту. Там мы, с удивлением, обнаружили Толика, который бил тяжёлым кулаком в ствол берёзы, приговаривая: " Сука, ты же обещнулась, какого хуя ломаешься, проститутка? Я же тебе весь Шанель в стакан вылил. Пила, а теперь — динамо! Пойдёшь со мной, блядь?!"

— Полегче, Толян. Здесь несовершеннолетние, — показал я на Рути. 
— А, Йокси! Ты посмотри на это полено. Я уже пол-часа её на найт пишу, а она целку-невидимку из себя корчит!

По-видимому, в этот момент, иллюзия рассеялась перед взором Батрака, и он как-то виновато отвернулся к волнам Нямунаса. За те 15 минут, которые прошли с момента нашего расщепления, произошли ещё несколько событий. Оля шла с Батраком до булочной. Перед лавкой Анатолий, как истинный джентельмен, снял с себя последнюю рубашку, повесил её на Олю, чтобы не замёрзла сырым утром, а сам, дрожа от холода, вошёл в магазин, чтобы что-нибудь спиздить съестного. Толик был первым покупателем, поэтому весь персонал булочной внимательно уставился на полуголого, босого, волосатого и бородатого Батрака, который, ёжась и потирая плечи, дробно отбивал зубами гимн СССР и громко вскрикивал:"Холодно! Дайте булочку, гады!" Напугав продавцов, Толян схватил штрудель, оторвал от него кусок и кинул его в сторону кассы. "Ложись, рванёт!" — закричал московский громила-хиппи, и страшно выбежал на тихую, сонную улицу. Оле стало не по-себе, и она потерялась...

Рути захотела есть. Я оглянулся: где бы достать еду? Тут, неожиданно, я увидел в распахнутом окне мансарды, на подоконнике, тарелку с пирожками. Даже запах услышал (а почему запахи "слышат"?) Мансарда находилась на третьем этаже от земли, но меня это нисколько не смутило. Я протянул руку и без труда достал пирожок. Предложив его голодной девочке, я разломил пирожок пополам и сказал:

— Я всегда знал, что он с мясом.

И выбросил обе половинки, назад, за спину. Рути смотрела на меня, как на фокусника. Она больше не хотела есть.

— Иногда, герла, человек рождается на этом свете только для того, чтобы взмахнуть рукой, в определённый момент жизни. После этого можешь делать себе харакири. Всё равно — жизнь состоялась... — втирал я,доброй глупышке Рути.

Кто-то забавный, на кривых ножках, болтал всё время, и, как заправский гид, рассказывал о достопримечательностях бывшей литовской столицы.

— Поехали в Палангу! Там есть музей янтаря!" — сказал незнакомец и ловко исчез на четверть часа.

Мы оглянулись и с удивлением обнаружили себя за городом, поднимающимися в гору, по шоссе "Каунас-Паланга". Оглянувшись на уютный и всё ещё неузнаный город, я убедил компанию вернуться к ранее намеченному плану — к Чурлёнису. И тут снова появился колченогий.

— Куда же, вы, пипл? В Паланге, много янтаря! — сладко звал чёрт. 
— Не оборачиваться! Все за мной! — крикнул я и... оторвался от земли.

По воздуху было очень удобно идти. Надо только чуть-чуть приспособиться и привыкнуть, тогда ходьба на высоте 1-2 метров от земли может доставить вам массу наслаждения. Тольк есть одно условие: никогда не пытайтесь понять, как это происходит. Как только я об этом подумал, сразу мои, вышитые пацификами и цветочками тенниски, коснулись шершавой поверхности дороги, а мои верные спутники бодро прошагали над моей головой и приземлились в районе бензоколонки....

— Ты что! Белены объелся?! Идёшь по осевой. Я же тебя, сбить мог! — орал чёрт-дальнобойщик из кабины рефрижератора.
— Не объелся, а напился. А ты, значит, настырный? То в Палангу нас звал, а то вдруг из Паланги едешь...

Я посмотрел на водилу и заметил, как он неуютно себя почувствовал. На всякий случай, я перекрестил его.

— Вот это — правильно. Нашего брата, благословлять надо, а то не ровён час... Сначала я подумал, ты... того. С приветом. Но если верующий — садись. Куда едем?

Чёрт прищурился и протянул мне приличные местные сигареты "Кястутис".

— До бензоколонки, — спокойно произнёс я, угощаясь табаком у чёрта. 
— У Вильнюса? Или тебе, в Паневежис?

Алчный огонёк, пробежал в глазах козлоногого. 

— Вот до той, — показал я ему на АЗС в трёхстах метрах... 
— Да ты, пацан, видать всё-таки... того!

Чёрт отжал сцепление, и мы покатились по инерции к самому волшебному городу...
У бензоколонки, догнав летунов, я высадился из рефрежератора и пошёл с ними... инкогнито. Никто не догадывался о моём присутствии, а, между тем, говорили обо мне.

— Странный он, этот Йоксис, — Рути произносила моё имя по-литовски, — сказал что выход есть и... кто-нибудь помнит, как мы вышли из квартиры?

Оказалось, никто не помнил. Меня это насторожило. Там всё время крутился этот, на кривых ножках... блин. Это же был... стул. Старый, резной стул. Кажется, единственный представитель мебели среди пустых обоев со следами светлых пятен от когда-то висевших здесь фотографий и картин. На кухне был стол, но не было стульев. С тех пор, как мы явились с вокзала, я ни разу не присел. Некуда было. Весь процесс прошёл на ногах. Я просто не впустил сон в свою реальность, но реальность становилась всё более и более своей. Это не был сон, но это и не была реальность, это было паралельное бытие..."

И вот, выпил я чашечку-другую, чувствую — начинается приход, как с циклодола, но помягче и поглубже. Ну а потом пошло-поехало: лежу с открытыми глазами — начинают всякие чудища мерещиться, шкафы двигаются, глаза закроешь — идут перед взором тексты, тексты, тексты, лента текстов сверху вниз, на непонятных языках и в загадочной графике, но ты все равно в них как-то вникаешь, уводишься ими в пучину бездонного бреда, пока не натыкаешься на какую-нибудь стремную сущность. От контакта с ней, как от шока, вновь приходишь в себя, открываешь глаза, а тут — все то же: шкафы двигаются, телефон начинает играть как радио, во рту — чудовищный металлический привкус, стены колышатся, а по тебе бегут тараканы. Закрываешь в ужасе глаза — опять тексты. Идут и идут, сплошной лентой. Прямо сплошной концептуализм какой-то!..

В общем, когда мне стало совсем хреново, народ более вменяемый это дело понял и поспешил на помощь. Герлы решили отпоить меня чаем, чтобы я смог потом прополоскаться, выгнав яды. И вот, меня поднимают под руки с кушетки и протягивают чашку с чаем. А у меня в это время идет шиза, что все эти люди — какие-то незнакомые мне злодеи (человеческие лица под астматолом сильно меняются), которые хотят меня окончательно травануть. Я отчаянно упирался, будучи уверен, что речь идет о жизни и смерти. Впрочем, неизвестно, может так оно и было? Бывали случаи, когда люди откидывались от передозняка астматола: у кого дыхание схватит, у кого — судорога или еще что нибудь фатальное. Так что, кто знает: не отпои меня тогда девушки — может быть и не читали бы вы сейчас этих строк...

В конце концов, я забылся пост-интоксикационным бредом, а проснувшись среди неопределенного времени обнаружил рядом с собой на кушетке еще одно тело. Но поскольку все продолжало плыть, то долго не мог понять, что бы все это значило. Дальнейший мой опыт можно сравнить, разве что, с химической свадьбой Христиана Розенкрейца[1]:

"Я испугался, подумав, что это, должно быть, еще один трюк дьявола, причинившего мне немало зла, и тут вдруг почувствовал, будто меня дергают сзади за платье. В ужасе я оглянулся и тут увидел прекрасную восхитительную Деву в небесно-голубом одеянии, усеянном золотыми звездами и с большими красивыми крыльями, имевшими множество глаз. С помощью этих крыльев она могла подниматься вверх. В правой руке она держала золотую трубу, а в левой — большую пачку писем, на всех языках..."

Иоганн Валентин Андреа. "Химическая свадьба Христиана Рознкрейца в году 1459"

После химической свадьбы мы с Девой пошли на выставку современного искусства, проходившую в известном в те времена выставочном зале на Малой Грузинской. Там астматол продолжался: изображения на холстах, в большинстве своем, в точности соответствовали психоформам, душившим меня в ночь накануне: девы с крыльями, головы с чакрами и тексты, тексты, тексты... Письма на всех языках, даже ангельских. Примерно такого рода произведение — испещренное марсианским шрифтом масляное полотно невероятных размеров — привлекало больше всего внимание искушенной публики, усматривавшей в схематических кругах и стрелах шаманистического чертежа "схему кармических соответствий". Дева с трубой предложила пыхнуть. Потом появились мальчики с папиросами и пыхнули еще. Уже совсем на выходе некий тип, с нечесаной копной волос и в потертом пальто, вручил — с тайным подмигом, как Билли Бонс черную метку — в шесть секунд на месте выполненный автошарж с автографом: "Зверев". Это был оригинальный Зверев[2] — герой московского арт-подполья.