Путешествие в страну Хиппляндия

"Нынешнее общество бесчеловечно. Оно уродует человека с детства, ещё в семье. Прививает ему жизненные принципы стяжательства. Хиппи предлагает — человек должен стать наконец самим собой. Для этого — ячейка общества, не семья, а коммуна. Детей воспитывать сообща. Ребёнок должен воспринимать сложный, облик общества, не повторять повадки и взгляды своих родителей. Система жизни — коммуна индивидуальностей. Каждый живёт, как хочет, делает, что хочет. Проявляет себя, как ему угодно. Институты современного общества, которые калечат людей — роскошь, богатство, собственность — надо уничтожить. Жизнь должна быть проста. Механизация уродует людей. Ближе к природе. Долой войну. Долой войну во Вьетнаме. Долой Джонсона. Любовь, а не война…"

Г. Боровик. Хождение в страну Хиппляндия

В 1968 году, в журнале "Вокруг света", была напечатана статья асса советской официозной журналистики Генриха Боровика "Хождение в страну Хиппляндия". Для меня, тогдатринадцатилетнего подростка, этот материал был полным откровением. Невероятная безумность хиппового образа жизни просто ошеломляла. Я до сих пор помню описанные Боровиком сюжеты о том, как хиппи разбросали со зрительского балкона нью-йоркской биржи доллары, вызвав настоящую панику в брокерском зале; как некий волосатый путешествовал в самолете бизнес-классом, купив отдельное место для своей гитары; как человек, завернутый в армейское одеяло, гордо носил на шее амулет в виде стеклянной пробирки, в которой ползала живая муха... Ну, надо же, живут же люди!

Подростковый максимализм, конечно, не мог после всего этого просто так молчать в тряпочку. Тем более, что к началам поп- и рок-культуры того времени я уже был, некоторым образом, причастен — через музыкальные передачи Голоса Америки, Радио Люксембурга и финских телепрограмм, ловившихся в родном Таллине. В том же году я облачился в свой первый "хипповый" наряд: джинсы индийской фирмы "Milton's", за которыми стояли невероятные очереди любителей попсы всех возрастов, и коричневую фланелевую рубашку, к спине которой я пришил отодранный от обивки стула кусок темной кожи с тремя магическими буквами, собственноручно выведенными белой масляной краской три латинские буквы: "POP". "Рор", — периодически слышал я за собой голоса русскоговорящих прохожих, пытавшихся озвучить непонятную для советского менталитета абракадабру. Как сказал один из родоначальников хиппизма Эбби Хоффман: "Ясность — не наша цель. Наша цель — сбить всех с толку. Нас не понимают — и это замечательно: понимая нас, они нашли бы способ нас контролировать."

В том же году, в Таллине, прошел первый в СССР рок-фестиваль. Это историческое событие состоялось в воскресенье, 28 апреля, в кинотеатре "Космос". Несмотря на полное отсутствие публичной рекламы, толпа собралась такая, что стала мешать движению транспорта. Сам объект был взят в двойное кольцо оцепления: первое, малое — из ментов, второе, внешнее — из мореходцев. Тем не менее, задержаний не было. Это, видимо, потому что публика была в основном эстонская, корректная. Русский рок такого, конечно же, не потерпел бы! Зал был, естественно, переполнен, народ тащился три часа подряд. Выступили исключительно местные команды: "Кристаллы", "Микроны", "Холостяки", "LangevadTähed", "Virmalised", "Poppojad".

Я ходил на фестиваль в сопровождении старших товарищей-попсовиков, которые еще не называли себя хиппи, а больше примыкали к стилягам. Классическое облачение попсовика предполагало, прежде всего, максимально широкие клеша из зеленого бархата, желательно — с красным шелковым клином, в котором бы горело несколько лампочек из новогодней гирлянды. Батарейка — в кармане. Снизу штанины подшиты зипперами. Пиджак — пиратский: с длинными фалдами, вельвет или бархат, золотые пуговицы. Мы уже бренчали на гитарах битловские хиты: DizzyMissLizzy, TwistandShout, Money... Ранние Роллинги, Кинкс... По домоуправлениям и в домах культуры создавались вокально-инструментальные ансамбли, в которых подростки упражнялись в игре на электрогитарах и ударных инструментах. Выступали, в основном, на школьных танцах. Даже ухитрялись на этом зарабатывать. В клубах на танцах сцену держали более маститые коллективы, уже не школьные. И репертуар у них был позабористей: Зеппелин, Крим...

Раку. Осенью 1969 года в Таллине, при моем непосредственном участии, открылся один из первых в городе хипповых клубов: "Raku". Раку — это название зверосовхоза по разведению чернобурых лисиц, который находился практически в черте города, между Кивимяэ и Мяннику. Мой папа работал в те годы директором ракуского Дворца культуры и, как человек творческий , однажды предложил мне поучаствовать в организации совхозных танцев:

— Ты же играешь в рок-группе? Вот, давайте, будете выступать у нас в клубе!

Рок-группа — это сильно сказано. Мы иногда собирались с приятелями побренчать на акустических гитарах, имитируя битлов и роллингов, пару раз даже выступали на школьных вечерах, но чтобы регулярно играть на танцах... На наш первый вечер в Раку пришло человек десять, в основном — сотрудники клуба и их знакомые. Мы, конечно, покуражились. Я, подражая Джерри Ли Льюису, поездил задом по роялю. Вместо ударной установки у нас был позорный пионерский барабан с отстойной, напоминавшей по саунду звяканье кастрюли, тарелкой. Гитары с самодельными адаптерами пустлили через клубные усилители. Народ в зале, конечно, подпил, пары жались по углам, свет, за исключением сценического юпитера, вырубили. Но такой расколбас, безусловно, не отвечал ни ожиданиям самого народа, ни, конечно же, администрации клуба. Ведь речь-то шла о том, чтобы заработать на танцах левую кассу!

Я предложил папе привлечь альтернативную группу, со всеми делами. И такая группа вскоре нашлась. Это был музыкальный коллектив под романтическим названием "Люрикуд" (эст. "лирики"). На самом деле это был крутой хардкор. Волосатые парни в потертой джинсе играли, в основном, Лед Зеппелин и аналогичные хиты в духе хеви-метал. Надо сказать, вместе с ними в клубе появилась и специфическая публика, навалившая по наводке самих музыкантов. Это была самая что ни на есть продвинутая эстонская рок-хип-сцена. Моего папу — бывшего чекиста, выгнанного из органов за пьянку и считавшего, что земной жизнью управляют инопланетяне — мало волновало соблюдение на общественно-культурных мероприятиях во вверенном ему заведении морального кодекса строителей коммунизма. Главное — это сборы. Поэтому он принципиально не вмешивался в процессы становления молодежной контр-культуры в подотчетном ему учреждении.

В Раку можно было все: хоть креветкой, хоть раком... Плати рубль за вход — и "огонь по штабам"! В огромном фойе стояло два биллиардных стола, которые активно использовались сторонниками входящей тогда в моду теории фри-лава. Мне была выделена на втором этаже клуба отдельная комната, которая была превращена в эффективный чилаут. Напитки — с собой. Но главный отрыв шел, конечно, в зале, на танц-поле. То есть буквально на полу. Моим личным вкладом в альтернативную культуру тех лет был так называемый "Раку-рок", а говоря точнее — рок на спине. Началось с того, что группа очень ретивых хиппов, заслышав первые аккорды "She'sjustawoman", упала, мотая хайром, на колени, вознося вьющиеся руки к украшенному лепниной и мозаикой, в духе неоантичной эстетики соц-арта, потолку. Наша компания, понятное дело, отставать никак не могла. При этом дух свободы диктовал максималистские решения. Не долго думая, я бросился на танцпол прямо навзничь, спиной, имитируя движениями конечностей нечто вроде эпилептического припадка. Понятное дело, что все "наши" тут же подхватили тему, а вслед за ними — и остальные. После этого, в промежутках между "танцами", с пола, практически, никто не поднимался в ожидании новых тем для соло-гитары и драм-басовой секции. Все это продолжалось где-то около года, до следующей осени, когда в клубе затеяли ремонт и хипповые шабаши там прекратились. Думали — ненадолго, но процедура затягивалась, и пипл нашел себе новую точку отрыва — в клубе пожарников "Притсу".

Площадь Победы (ныне Свободы), или по-эстонски Выйду-вяльяк — это самый центр города. Здесь устраивались официальные демонстрации и парады. Наша семья до 1970 года жила, буквально, за углом — в примыкающем к гостинице "Palace" сером доме с человеческой фигурой на фронтоне. В дни, когда на этой площади проходили советские праздничные шествия, весь квартал перекрывали для "посторонних". При этом наш дом стоял внутри зоны оцепления. Из нашего двора можно было выйти, через арку, прямо к правительственной трибуне с задней стороны. В детстве я любил бегать сюда смотреть военные парады. К концу шестидесятых на Площади стали собираться местные стиляги, мажоры, попсовики и меломаны — модная публика, уже начавшая отращивать волосы.

В шестьдесят девятом здесь появились первые хиппи: хайрастые, в тертых левисах... Они же — меломаны. Тут, на пятачке за торговыми киосками, шел интенсивный обмен контрафактной западной аудио-продукцией в ярком глянце фирменных упаковок: “MeettheBeatles”, “Aftermath”, “ElectricLadyland”, “ThePiperattheGatesofDawn” … Я тоже тут бывал периодически, включившись в меломанскую сеть сначала на уровне школьной ячейки (подростки из параллельных классов), затем — районной (знакомые из других школ). Значительная часть иностранных пластинок попадала сюда, на Площадь, через моряков-загранщиков, включая курсантов мореходки, среди которых, кстати говоря, можно было встретить не только рассчетливых дельцов (чего еще ждать от торгового флота!), но и страстных собирателей западных LP. 

Обычные смертные могли коллекционировать лишь магнитофонные записи, которые, тем не менее, делались с оригинального диска. Конечно, практиковалась и запись с записи, но это уже — для непосвященных. Как правило, рядовой меломан получал, на ограниченное время, одну-две пластинки, которые сначала записывал себе, а потом пытался, опять же на время, обменять на что-либо «равноценное». Для этого нужно было обзванивать других меломанов, выясняя возможности и условия чейнджа . Каждый LPимел свой рейтинг, в зависимости от группы и альбома. Один высокорейтинговый диск можно было обменять на два-три низкорейтинговых. Престижные пластинки стоили до ста рублей и выше, средняя цена нормального альбома была от 30 до 60 рублей. При типичной для СССР месячной зарплате в 120 рублей. При этом оллекционеры высшей категории имели в своих запасниках десятки альбомов! Одними из первых серьезных хиппи-меломанов, с которыми мне пришлось познакомиться, были такие люди, как Александр Дормидонтов (Сассь), Лео Пихлакас, Вова Верхоглядов, Паап Кылар...

К весне 1971 года на Площади уже собирались все ключевые волосатые города, а также залетные бродяги из разных мест СССР. Среди завсегдатаев пятачка были такие люди, как Петька Пузырь, Костя Захаров, Саша Кунингас, его подруга Ирка Лягуха и ее подруга Лелик, Наташа Джаггер, Валера Журба, Патрик, Стейтс, Володя Будкевич, Влад Одесский, Энди... По субботам весь народ ходил "Притсу" — двухэтажное здание клуба пожарников, из серого бутового камня и с пожарной каланчей, стоявшее на площади Виру, до которой с площади Выйду было пять минут хода. Некогда это был клуб МВД, и именно здесь, на танцах, познакомились мои родители. Теперь тут народ глушила набиравшая обороты группа "Toonika", репертуар которой на 90% состоял из кавер-версий DeepPurpleи BlackSabbath. В "Пожарке", помимо местного пипла, выступали также заезжие гастролеры. Самым волосатым среди всех был человек с густыми черными патлами аж по самые локти, которого все звали Лео. Как выяснилось, он специально приезжал из Питера на эти танцы — оторваться и помотать хайром. Благо, таллинские менты за волосы так шибко не прихватывали, как их российские коллеги, да и за драную джинсу не очень-то мели. Одним словом, почти Запад. Встретил я тут и двух очень отлакированных мальчиков из Москвы — тоже хайрастых, но не в левисовой рванине, а в модных шелковых рубахах и полосатых брюках стиляжьего вида. Золотая молодежь типа смогистов... Ну и, само-собой разумеется — хиппицы с распущенными волосами, в фенечках и побрякушках а-ля Вудсток. И разогревшись под "Айрон мэна", мы впадали в полный "Параноид", с перспективой зарубиться на всю "Блэк найт" где-нибудь в темном углу с батлом нелегального бухла...

Иногда администрация клуба пыталась ограничить хиппстерский беспредел и устраивала перед входом фейс-контроль с задачей не пропускать никого в джинсах, а молодых людей проверить еще и на наличие галстука. Но эти рогатки в отношении дресс-кода достаточно легко преодолевались тем, что вместо галстука к шее прикладывался завязанный узлом носок, а что касается джинсов, то кто-нибудь просто выбрасывал из окна дежурные брюки, в которые, прямо поверх джинсни, облачался очередной фрик, чтобы потом вновь выбросить их из окна другому. Так, в одних и тех же брюках могла пройти через заветные двери целая компания. В некоторых случаях, правда, особо ретивые и подпившие пытались сразу, без маскарада, лезть в окно на второй этаж. Опять же — на билете сэкономить...

Однажды, во время очередного "Параноида", я обратил внимание на человека с бородкой Мефистофеля и длинными черными кудрями до плеч, который трясся в полном экстазе, размахивая руками и закидывая голову назад в как бы эпилептических конвульсиях. Правда, отрывался в зале подобным образом не он один, но "кудрявый" всех перехлестывал по какому-то совершенно запредельному драйву. Уже после танцев, когда вечер закончился, он подошел к нашей интернациональной компании и сообщил, что в ближайшие выходные, в семидесяти километрах от Таллина, состоится тайный сейшн рок-группы "KeldrilineHeli" ("Погребальный звон"). Это была в то время одна из самых авангардных эстонских групп, особенность которой состояла в том, что она исполняла, в основном, собственные вещи, а не кавер-версии известных хитов (чем грешило подавляющее большинство ранних советских рок-коллективов).

На этот сейшен я поехал автостопом вместе с Владом и еще одним хмырем, которого Влад мне представил как мексиканца Роджера, якобы путешествующего стопом по Свету. Этот Роджер, в самом деле, имел вид латиноамериканца: черноволосый, с небольшой бородкой и усиками, в яркой цветастой рубахе и потертых джинсах. Мы втроем вышли на Ленинградское шоссе. Это был мой первый автостоп в жизни. Роджер свернул самокрутку. Это был мой первый в жизни косяк. Мы довольно быстро добрались до пункта назначения, и, едва высадившись из авто, свернули еще одну козью ногу. К тому моменту, когда начался сейшен, я уже был обкурен совершенно в хлам, при этом не вполне догоняя, как новичок, в чем, собственно говоря, состоит этот специфический кайф. Всего на лесной концерт собралось несколько сот человек. Формально это были какие-то дни молодежи на селе, а по-сути — самый что ни на есть рок-эвент. Причем, несмотря на волосатость публики и ее экстравагантный прикид, здесь совсем не было ментов — ну, прям, ни одного! Фигуры появившихся на импровизированной сцене музыкантов я наблюдал снизу, полуразвалясь на травке, в среде знакомых и незнакомых тел. Все вокруг было словно подернуто сюрреалистической дымкой, а когда заиграл сам бэнд, усиленно квакая запредельной электроникой, фантасмагория сейшена обрела законченный формат самого психоделического события в моей семнадцатилетней жизни. Когда совсем стемнело и зажгли прожекторы, народ стал прямо-таки реветь от восторга, вздымая к взошедшей на низкое северное небо Луне руки с растопыренными пальцами. Роджер с Владом, с голыми торсами, раскачивались в шаманистическом трансе, Куня с Лягухой мотали хайрами, я просто орал во все горло — так мне было хорошо...

Песочница. Тем летом народ стал подыскивать новое место в центре города для зависалова. Слишком много стало пипла для крошечного пятачка на Выйду-вяльяк, да, к тому же, напротив — и горисполком, и отделение милиции, и просто слишком на виду. Совершенно спонтанно выбрали Песочницу. Это был детский парк на площади Виру, прямо напротив "Пожарки". Тут и осели. Каждый день собиралось человек по двадцать и больше. Появились новые для меня персонажи. Например, Аист — долговязый юноша в войлочной шляпе, шинели и сандалиях на босу ногу. Курил трубку. В основном — с планом. Лидка Лонг-нос — длинноволосая худосочная девица с большим носом. Нинка Сосулька — очень маленького роста барышня, тоже с длинными волосами, черными как у цыганки. Блондин Бирути из Каунаса. Рижанин Цеппелин. Рок-барды Жаконя с Пушкевичем из Кадриорга, вживую исполнявшие композиции из "Hair":

Sining our space songs on a spider web sitar 
Life is around you and in you
Answer from Timothy Leary deary

Let the sunshine
Let the sunshine in
The sunshine in...

Однажды Влад пришел в Песочницу и всех пригласил в театр "Эстония" на балет. Билеты туда стоили недорого, но дело не в них, а в его приятеле — Коле:

— Надо парня поддержать, у него — премьера.

Это значит, что Коля будет танцевать в кардебалете "Щелкунчик". Наша джинсово-босячная группа смотрелась в классицистских интерьерах театра неким диссонансом, вызывая легкое перешептывание среди завсегдатаев заведения в адекватных месту и времени гардеробах. При этом данная премьера стала, воистину, уникальным интерактивным перформансом нового стиля. Время от времени, в совершенно, казалось бы, банальных местах, часть зала разражалась бешеной овацией, которую спонтанно подхватывала вся аудитория. Этим импульсивным ядром была наша группа, которая начинала хлопать, как только Коля появлялся на сцене. Вот и получилось, что на протяжении всего балета большую часть аплодисментов взял на себя Николай — анонимный гений безликой массовки...

У Коли на квартире, состоявшей из комнаты и кухни на первом этаже в небольшом деревянном доме на улице Мичурина, часто собирались любители пыхнуть: Влад, Вова Будкевич, Куня, Энди, Аист, рижская блондинка Илона и московская блондинка Алена. С этой Аленой я познакомился в рейсовом автобусе Таллин-Пярну. Как выяснилось, мы оба ехали в этот маленький эстонский курортный городок на некий сейшен типа рок-фестиваля. Всю дорогу она мне рассказывала содержание своего любимого фильма "Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?". И еще — про содержание другого классного фильма — "EasyRider". Таким образом, я соприкоснулся с экзистенциалистскими азами нонконформистской культуры нового авангарда — детей цветов.

В Пярну, на автовокзале, тусовалась целая "цветочная" толпа, которая, постоянно нарастая, покатилась по шоссе куда-то в пригород, якобы на фестиваль. Пипла было сотни две, никак не меньше. Причем, очень много явно местных фриков в полукарнавальных прикидах: и в крестах, и в серьгах, и при бусах, и в рейтузах... Аист шел в бурлацкой шляпе и длинной армейской шинели, из-под пол которой торчали голые ноги в сандалиях... Но сейшак, в конечном счете, оказался очень вялым. Местная сельская группа на открытом воздухе, дискотечные мелодии. А тут еще и дождичек... Потянулись назад в город. Мы с Пузырем отправились к железнодорожной станции. По пути встретили Лео из Питера. Он только что приехал стопом, в коляске мотоцикла. Под дождем. В джинсах, кожаной куртке и комнатных тапках из кошачьего меха. Пошел вынести мусор, встретил на улице знакомого, который рассказал что-то про сейшен в Пярну, и тут же, не заходя в квартиру, отправился голосовать. Узнав, что все закончилось, очень расстроился. Но зато мы успевали к вечернему балу в "Притсу". Лео расцвел. Пузарь достал пузырь. Электричка дала свисток, и мы отъехали на танцы...

Тем летом на эстрадной площадке в Кадриорге периодически выступали различные рок-коллективы. На концерте литовской группы Гинтарели я познакомился с Эдиком Схаком, которого все звали Малышом.

— Ты что такой лысый? — спросил меня он.
— Менты подстригли, — ответил я. 
— Большой был хайр?
— Во! — я поднес ладонь к плечу.

На самом деле меня подстригли не менты. Я сам сдал себя парикмахерам, последовав примеру своего приятеля Миши Михалкина, который обрил башку наголо якобы в знак протеста против наезда администрации школы на его кудри под Мика Джаггера. С тех пор его прозвали Ибрагимом. В то время он активно ухаживал за девочкой из своего класса, Наташей: бил окна по ночам, заворачивая булыжник в любовную записку, расписывал подъезд и стены близлежащих домов граффити, сочинял песни... Я уже позже смекнул, что побривка налысо — из этой же серии, а вовсе не какой-то там протест. А зачем же я побрил голову-то? Этот вопрос передо мной безуспешно пытался ставить директор нашей школы, подозревавший, видимо, руку милицейского барбер-копа: "Просто так?.. Не верю!" Точно так же думало, вероятно, большинство моих учителей и соучеников. И еще Ибрагим сказал, что в десятый класс он не пойдет, а сразу направится в одиннадцатый вечерней, где на занятия можно ходить всего лишь пару раз в неделю. Надо ли говорить как мне, только что надевшему залатанные левиса, не хотелось снова в советское учебное учреждение с жестким бихевиористским контролем! Случай расставил все точки над "i".

Лесной пожар. Весной 1971 года я заканчивал девятый класс. Ибрагим тоже. После сдачи весенних экзаменов наш класс и параллельный решили поехать на несколько дней в Нелиярве, оттянуться с палатками на озерах. Отправилось человек сорок, за старшую — классный руководитель параллельщиков, Химичка. Наша компания — я, Марка, ее сестра Алка, Наташа Спортсменка, Цветиков и Бернштейн — решила поехать отдельно от всех остальных, дикарями. Водки прихватили с собой — целую авоську. Закуски — только символически. Ни палаток, ни одеял не брали вовсе. Вопрос даже не ставился — такой был драйв. Уже в Нелиярве разместились в полукилометре от лагеря наших школьных сотоварищей, прямо на песчаном берегу у одного из озер. Поначалу, конечно, хорошо было: водочка, костерок, девочки... Проснулся я от легкого озноба. Рядом, без задних ног, рубится Марка. Я оглянулся. Там — Алка с Бернштейном лежат в низине. Вон там — Цветиков, и чуть подальше, у дотлевающего костерка — Наташа. Неужто мы прямо так, на земле, до самого утра и прорубились?

Я решил, для начала, освежиться в озере. А там идешь-идешь — и все мелко... Наконец, зашел-таки подальше, отплыл, и — на ту сторону. Озерцо не очень большое, теплое. Подплываю к другому берегу, начинаю выходить на сушу, и тут вижу, как люди что-то мне за спину пальцами показывают. Я оглянулся и не поверил своим глазам. Весь противоположный берег был застлан сизым дымом. Я сразу понял, что это разгорелись от утреннего ветерка не совсем пригасшие костры вчерашних сатурналий, а вслед за ними — трава. Интересно, а как же "наши"? Они проснулись, или?.. Я снова бросился в воду и усиленно погреб на ту сторону водоема. Уже подплывая, услышал из-за леса тревожную сирену пожарной команды. Выйдя, как человек-амфибия, из дымящихся вод лесного озера, я растолкал все так и спавшую компанию с истерическим криком: "Пожар!" Огонек, в самом деле, полизывал довольно большую площадь вокруг нашего стойбища, выжигая сухую травку и уже переходя на зеленую. Народ, надо сказать, несмотря на похмельный синдром, включился очень быстро. Похватали вещи, оставив кастрюли, и рысью бросились в заросли. Оказалось — в самый момент. Уже через минуту на бережку стояли пожарная машина, фургон скорой помощи и ментовской УАЗик с синей мигалкой. Молодцы в скафандрах принялись пеной заливать прибрежную лагуну, мы же отправились по тропе вдоль озера к лагерю наших одноклассников.

Там, как выяснилось, пьянка тоже шла, не утихая, вторые сутки. По лагерю шатались поддатые фигуры с батлами. Я залез в палатку к Роме, своему другану-меломану:

— Послушай, там за нами менты приехали с пожарными, мы тут у вас перекантуемся немного, по-тихому, пока те не уедут. Если что — мы с вами, чтобы без вопросов, о'кей?
— Так они уже здесь были. Думали, что это наши подожгли, но Химичка сказала, что там — отдельная группа. Так они вас не застали?
— Ушли в последнюю минуту...
— Водки хочешь?

Водка была припрятана в личных вещах, причем — даже у девочек. Все это всплыло накануне вечером, когда Химичка встретила на территории лагеря шатающуюся Таню Белых, после чего обнаружила в ее палатке сразу несколько бутылок белой, и еще несколько — у ее соседки. Потом пошел тотальный шмон, а народ активно налег запасы, что б не пропали случайно... Химичка была при этом почему-то твердо уверена, что это именно я изначально совратил Белых на пьянку, и вообще, всю нашу альтернативную компанию организовал в качестве неподконтрольной алкогольной базы. Еще бы, ведь она видела нас в электричке с авоськами, полными водки. А тут еще — менты с пожарниками... Ну, они-то уж наверняка разберутся с этими поджигателями!

Когда я вышел из роминой палатки, со стаканом водки в одной руке и сигаретой в другой, мой взгляд встретился со взглядом Химички. Она осмотрела меня с головы до ног и у нее началась истерика. Она рвалась броситься с моста в речку, и пьяные девочки упорно висли, что-то вереща, на ее невероятно сильных в аффекте руках. Под причитания педагога и общий гвалт подпитых барышень на мост въехала карета скорой помощи:

— Что тут у вас происходит?
— Человеку плохо!
— Пострадал при пожаре?
— Да нет, просто нервы!

Надо сказать, персонал кареты оказался квалифицированным. Сразу поняли, что тете плохо. Сделали ей укол, завернули в одеяло и увезли в нервно-паралитический диспансер — поговорить с доктором, проверить голову... После этого Химичка написала директору школы жалобу на меня и Белых, как инициаторов пьяного безобразия в Нелиярве с опасными последствиями, потребовав исключения из учебного заведения.

Кислотное производство. Я объявил маме, что иду в вечернюю школу, а заодно пригрозил устроиться работать куда-нибудь на производство. Идея начать зарабатывать собственные деньги здесь и сейчас фасцинировала. Меня взяли на электротехнический завод имени Ханса Пегельмана, учеником резчика. Работа состояла в том, чтобы наклеивать некие кварцевые пластины на железные болванки, которые потом загружались на подносе в аппарат, где пластины разрезались мощными струями воды на маленькие квадратики. За смену мне нужно было сделать около двадцати подносов. Каждый брал на себя минут двадцать. Можно ускорить процесс резки, но тогда качество продукта будет ниже норматива. Я работал как доктор — в белом халате и отдельном кабинете. Это была небольшая комната, где стоял сам резак, а также большой стол и полки с болванками и кварцевыми заготовками. Еще тут была печь, с помощью которой готовился горячий клей для пластин.

Однажды я пришел на смену с сильного похмелья, невыспавшись, и, загрузив поднос, прилег прикорнуть прямо на столе. Проснулся от какого-то странного гвалта вокруг. Открываю глаза и вижу вокруг себя странных людей в белых халатах и шапочках, удивленно таращащихся на меня. Это была некая производственная комиссия, совершенно некстати именно в это утро проверявшая работоспособность персонала. Меня моментально из резательного кабинета убрали. Начальник цеха говорит: "Пойди на курсы повышения квалификации. Это у нас на территории, в административном корпусе, каждый день с утра лекции читают..." Я походил туда пару недель. Здесь собиралась в основном молодежь, человек по пятьдесят. Люди тщательно записывали в конспекты телеги лекторов о неких физико-химических процессах и системах их измерения. В общем, тут готовили каких-то инженеров-технологов локального профиля. Этого мне еще не хватало! Иду к начальнику цеха объяснить, что эти курсы — не для меня. Оказалось, он меня уже из цеха перевел в состав обучающегося коллектива молодых специалистов электротехнического производства. Но там нужно периодически зачеты сдавать, иначе — отчислят. Интересно, куда могут отчислить меня?

Получалась забавная ситуация. На "инженерские" курсы можно было, в принципе, не ходить — там никто не проверял присутствия, главное — сдать зачет. В других цехах меня не ждали. Если бы не пропускной контроль на входе, фиксировавший отсутствие лица, можно было бы на работу вообще, до получки, не приходить. Легально покинуть территорию производства можно лишь просле одиннадцати часов, вместе с началом обеденного времени. До этого момента мне приходилось коротать два часа на территории завода, которые я проводил, в основном, в мастерской у Сережи Стейтса. Как выяснилось, он работал в цехе, где производят некие пластмассовые трубки разных диаметров, вдвоем с напарником. Тут можно было спокойно посидеть, пыхнуть, выпить спирта, который периодически приносил из транзисторного цеха нечесаный беззубый блондин Вася Каменский.

— А что, — говорит мне Стейтс, — ты тут сидишь? Давай к нам, в пятый цех, в подсобники! У нас как раз человека ищут. Работа реальная с девяти до десяти, потом — в основном сидим. Опять же — спирт с девочками. У нас ведь женский цех...

В самом деле, может, лучше в пятый подсобником, чем так маяться в непонятке? Да и деньги вроде те же. Работа, в самом деле, оказалась "не бей лежачего". С девяти до половины десятого мы с Васей и еще одним напарником грузили на складе тачку канистрами с кислотами и развозили их затем по цеху. Потом нужно было закатить десяток баллонов с газом на специальный помост, к лифту. В одиннадцать мы шли в магазин за "Солнцедаром". Рабочий день фактически заканчивался. На последнем этаже заводского корпуса у нас была своя каптерка, обставленная диванами вокруг стола. Отсюда вела лестница на крышу. В хорошую погоду здесь можно было устраивать настоящие гулянки. С высоты десятого этажа открывался невероятный вид на город. Зимой отсюда было весело кидать вниз снежки...

Однажды нам пришлось закатывать баллоны к лифту уже после того, как мы приняли на грудь. И приняли, надо сказать, хорошо. Но кураж свое берет: щас мы их сделаем! Вася положил первый баллон на специальную двухколесную каталку и, с легкого разгона, взбежал на помост к лифту. Я последовал за ним. Но на середине подъема каталка вывернулась у меня из руки и опрокинулась, баллон, выпав из нее, покатился назад, прямо на стоявшие там, словно кегли, другие баллоны. Рванет или не рванет? Кегли посшибало, но не рвануло. Вторую попытку сделать мне уже не дали...

Блэк. Большую часть свободного времени я проводил на репетициях группы, которую мы к тому времени организовали с Крухелем под названием "ExtraMuralInterment", что переводится с английского как "погребение вне городских стен" — омаж моде на чернуху в духе "саббатов". Мы делали большую часть репертуара "Тоники", дополняя его собственными тяжеловесными композициями типа "Спящей крысы, летающей в деревянном макинтоше". Играть приходилось, в основном, по средним школам, на танцевальных вечерах. Вместе с нами, в качестве сопровождения, часто приходила знакомая тусовка, дополнявшая колорит сейшена. На роль вокалистки я пригласил свою старую знакомую (еще по детсаду), Таню Белых. Поскольку едва ли не половину всего репертуара нашей команды составляли вещи BlackSabbath, то Таню так и прозвали: Блэк (подразумевается Саббат). Тембр ее голоса чем-то напоминал Дженис Джоплин, — как и длинный, всколоченный хайр до попы. Выпив водки, Блэк выдавала WarРigs, пав на колени и мотая патлами в шаманистическом угаре нордического хард-рока:

Generals gathered in their masses
Just like witches at black masses
Evil minds that plot destruction
Sorcerers of deaths construction...

Она так жгла, что несколько раз школьные администраторы останавливали танцы и просили "девочку больше не петь". Мы на это грозились уехать с вечера, и компромисс какой-то всегда находился, типа: "Петь будет, но из-за кулисы". И Блэк оттуда исполняла, прихлебывая из батла вермут, HandofDoom:

What you gonna do? Time's caught up with you
Now you wait your turn, you know there's no return...

Первомайские праздники сопровождались в Таллине небывалым сейшаком и карнавалом, которые были устроены коллективом нашей группы "ExtraMuralInterment", по случаю Международного Дня солидарности трудящихся, в помещении домоуправления, где мы репетировали и хранили свои музыкальные причендалы. Это был изолированный двухэтажный особняк, окруженный со всех сторон большими газонами. Пришли наши фаны, пришла большая московская команда. Всего десятка два человек. Бухла взяли серьезно. Надрались, выкатили аппаратуру, врубили ток. Кто-то обнаружил шкафы с театральными костюмами, народ стал переодеваться: кто в пирата, кто в кикимору... Переоделись все, ломанули на улицу. Устроили беспредел на газоне, потом вернулись в особняк и совсем все добили. Даже не помню, как оттуда уходили. На следующий день как ни в чем не бывало приходим с Крухелем в домоуправление. Там — чудовищный бардак. Начальство говорит: вчера, на праздники, какие-то хулиганы устроили здесь погром. Видимо, что-то искали... Слава богу, ни инструменты, ни аппаратура не пострадали. Видимо, на автопилоте действовали. Пострадал костюмный фонд домоуправления. Ну и пару стекол кокнули. Странно, что никто не вызвал милицию. Вероятно, подумали, что это плановое праздничное мероприятие сотрудников ЖЭКа.

В то время у таллинских хиппи еще не было привычки собираться где-нибудь в кафе. В основном обитали в общественных местах: скверы, парки, танц-площадки. Заходили, конечно, куда-нибудь кофейку попить, но так, чтобы на целый день — еще нет. Подобные посиделки были больше прерогативой арт-богемы, облюбовавшей "Пегас" и "Москву". Хиппи предпочитали флеты, по возможности превращавшиеся в коммуны. В центре города подобными тусовочными местами были точки у Коли-балеруна, у Куни ив Старом городе, у меня на Площади. Но главным оплотом хипповой жизни выступала древняя двухэтажная деревянная изба Сасся в Кивимяэ. Сассь — один из старейших эстонских хиппи — занимался тем, что шил модные штаны, по фасону джинсов, всем желающим. За 10 рублей, из материала заказчика. Видимо, именно поэтому россияне, часто гостившие здесь, но не знавшие эстонского языка, полагали, что имя Сассь (эст. Sass) происходит от английского "size" (размер), в то время как это было просто сокращение от Александра (типа Саша). Интересно и то, что, как позднее выяснилось, в документах таллинской конторы Сассь проходил именно как "Сассь=Сайз" — аноним с невыясненным бэкграундом. Видимо, следователи были русскоязычными и тоже не врубались, что речь идет не о кличке, а об имени собственном.

Я помню Сасся еще по Раку, и даже — по Старому Томпа (J. TombiNoorsooKultuuripalee). Дворец культуры молодежи им. Яна Томпа (эстонского коммуниста, казненного властями Эстонской республики за государственную измену в 1924 году) был одним из ранних форпостов эстонской рок-музыки и располагался в здании бывшей штаб-квартиры средневекового ливонского Братства Черноголовых — военизированной корпорации молодых купцов, привилегии которой сохранялись до провозглашения эстонского национального государства в 1918 году. Я сюда впервые попал в период ракуских сейшенов, на выступление легендарной группы Коoma. Это было нечто вроде Зеппелин и Заппы в одном стакане. Главный хит команды назывался "Я чищу свои зубы кровью..." В известном смысле, ребята действовали в эстетике прото-панка, опередив историю на десятилетие. Средневековый антураж дворца молодежи усиливал сюрреалистическое впечатление. Казалось, какой-то колдовской силой, нераздельной с ритмами тяжелого рока, духи средневековых алхимиков и чернокнижников были перенесены в главный церемониальный зал массивного каменного фахверка с фасадом венецианского палаццо.

Здесь же, в Старом Томпа, я познакомился с Кастрюлей и Кристи — ужасно волосатыми и ужасно обтертыми хиппанами, в тотально заплатанной голубой джинсне. С ними у меня связан первый опыт знакомства с "наркотиками". Помню, как будучи еще старшеклассником, я прочитал в газете о новой, накрывшей Запад, напасти: наркотики. Что это конкретно такое и как оно действует — понять из заметки было невозможно. Тут описывались в основном последствия наркомании, но никак — не вызываемые употреблением наркотических веществ состояния. И вдруг Таня Блэк, с которой мы учились в параллельных классах, рассказывает мне историю про какого-то странного человека, у которого можно ИХ достать! Причем — бесплатно. Ну как тут откажешься?

Человек этот жил на Вышгороде, в средневековом доме, где не то что внешний — внутренний ремонт, видимо, не делался с пятнадцатого века. Толстенные стены, маленькие окошки, приземистые потолки, кривые стены, совершенно не понятная логика разноуровневых внутренних пространств... Человек оказался пятидесятилетним фриком, с помятой рожей и в совершенно несуразной полосатой пижаме. Общался он тоже не совсем внятно. Поспрашивал Таню о "состоянии", потом сделал обзорную лекцию о Конце Света. По материалам новозаветного Откровения. Как сейчас помню гнетущее чувство, которое у меня вызывали пассажи про саранчу с человеческим лицом и прочие гадости, озвученные под мрачными сводами векового фахверка гласом вопиющего в пустыне. Я тогда мало что понял, а теперь четко вижу: явный сектант. То-ли баптист, то-ли свидетель... Наконец, бросив на меня безумный взгляд, он спросил Таню:

— Ну, что? Дать тебе еще лекарства? 
— Да, давайте, — оживилась Блэк. — И еще моему приятелю, пожалуйста!

Еще раз покосившись на меня, Проповедник вышел в другую комнату. И через минуту вернулся, держа в ладони горсть зеленых горошин:

— Вот, вам тут хватит на некоторое время. Очень хорошее лекарство...

Что это за "лекарство", как называется, каковы дозы, эффекты, последствия? Все это осталось за кадром. Мы с Блэк вышли на улицу, разделили урожай. Ну, теперь нужно попробовать узнать, что это за вещество и попытаться продать его на черном рынке за бешеные деньги. Так, по крайней мере, мне тогда представлялось. Но у кого узнать? Первым делом я обратился к своему знакомому фарцовщику Юре Назаретяну. Юра промышлял у гостиниц Интуриста шмотками и валютой, говорил по-фински и был знаком с массой иностранцев. Уж он-то наверняка должен знать толк в таких новомодных вещах!

Встречаюсь с Юрой, конспиративно спрашиваю:

— Наркотики нужны?

У него аж челюсть отвисла. Не ожидал, видимо, от тинейджера такой прыти.

— А что есть? Можно посмотреть?
— Да вот, — говорю, — перепало по случаю от одного морячка...

"Морячка" — это чтобы Проповедника не засвечивать. Ну и для легенды тоже: мол, пришел из загранки морячек, привез наркоты. Это вам не "болонья"! Показываю Юре горсть зеленых каликов. Штук двадцать. Он берет одну горошину, внимательно ее крутит перед глазами, нюхает, пробует на язык.

— Дай мне несколько штук, я узнаю...

Отсыпаю ему пять-шесть горошин. Через пару дней встречаемся снова.

— Ну, — говорит Юра, — это очень силный наркотик. Смесь опиума и кокаина. 
— Ух ты! И сколько стоит?
— Думаю, где-то чирика полтора за штуку. Возможно — и больше. 
— Так что, толкнем?
— Можно. Только я сам сначала попробую, как действует. 
— Ну, давай. Потом мне расскажешь. Что б зря вещество не переводить...

Иду я после нашей встречи и в уме деньги считаю. Сколько ж это выйдет, если всю горсть загнать? Сотни полторы, а то и больше! Надо бы еще Проповедника растрясти. Только в следующий раз пойду один, без Блэк. Дай-ка, думаю, зайду в Томпа. Может, кому из хиппарей предложу. Пусть тоже протестируют, на всякий пожарный... Захожу в фойе — и тут же нарываюсь на Кристи с Кастрюлей.

— Привет! Как дела? Наркотики нужны?
— Что за наркотики?

В глазах ребят — смесь ужаса и удивления.

— Да вот, знакомый фарцовщик достал. Смесь опиума и кокаина. Может, кому нужно?
— Покажи!

Достаю свою пригорошню. Зеленые горошинки в твердой оболочке. Выглядят очень сюрно.

— Дай попробовать. А то ведь не понятно, как они действуют...

Я выдаю каждому по штуке. Ребята глотают, не жуя. Стоим, курим, время идет. Пять-десять-пятнадцать минут.

— Что-то не тащит. Давай еще!

Выдаю еще по две штуки на брата. Не тащит. Через десять минут выдаю еще по две.

— Ну, ладно, нам идти надо. Давай, мы тебе потом расскажем, что было. Если затащит — найдем клиентов в полный рост!

При наашей следующей встрече они рассказали, как их потом затащило. Вернее — зарубило.

— Блин, я спал двое суток подряд, не поднимая головы! До сих пор башка туманная...
— И у меня туманная. Это что ж за кайф такой?

Юра тоже рассказал, что спал много часов подряд без задних ног: 

— Странный наркотик. Больше на снотворное похож.

А это, как потом выяснилось, и было снотворное. Обыкновенный советский антидепрессант — элениум! Выдавался в дурдоме пациентам. Видимо, Проповедник-то наш — из тех самых! Вот, блин, подкинул наркоты! А что же Блэк, на что смотрела? Вот такая была наша советская наивность.

Сопротивление. Осенью семьдесят первого из Москвы впервые приехал в Таллин Юра Солнце. Его в Песочницу привел Влад. У Юры были запорожские усы и длинные соломенные волосы, он был одет в широкий светлый плащ. Солнце с жаром рассказывал нам про события, состоявшиеся в Москве 1 июня 71 года, во Всемирный День защиты детей. Московские хиппи решили тогда выйти на антивоенную демонстрацию, но менты их жестко запаковали, многих повязали, уволили с работы, отправили по дурдомам. В небе на востоке мелькнула зарница революции...

Москва. 1 июня, в Международный день защиты детей, юноши, называющие себя "хиппи" и "длинноволосыми", собрались во внутреннем дворе бывшего исторического факультета МГУ, чтобы идти демонстрацией к посольству США с антивоенными лозунгами. Как только их "лидер" развернул плакат с английской надписью "Мэйк лав, нот уор!" (традиционный лозунг хиппи: "Люби, а не воюй") и они направились к арке, выходящей на ул. Герцена, он и остальные (около 150 человек) были окружены давно находившимися здесь же оперативниками и дружинниками. Демонстрантов погрузили в машины по такому принципу: наиболее волосатых - в "Волги" и микроавтобусы, остальных - в обычные автобусы, и развезли по разным отделениям милиции. Как будто за несколько дней до проведения задуманной демонстрации некто по прозвищу "Солнце" (авторитет среди московских "хиппи") сообщил им, что демонстрация разрешена ВЦСПС. По слухам, сам "Солнце" во время задержания ребят во дворе университета был на Пушкинской площади, где также предполагалась демонстрация длинноволосых, но о ней "Хронике" ничего не известно. О том, каким репрессиям подверглись "хиппи", "Хроника" сообщить не может - известно лишь о ряде случаев применения декабрьского Указа Верховного Совета 1963 г. "о мелком хулиганстве", о случаях насильственной психиатрической госпитализации, о стрижке наголо наиболее волосатых, о профилактических беседах с "хиппи" сотрудников КГБ.

Хроника текущих событий. Выпуск 20, 1971

"Пожарка" зажигала огни. Юра очень много пил и очень активно танцевал рок-н-ролл — настоящая звезда танц-пола. Все девушки — его. Я поселил московского гостя в квартире у своего папы, с которым иногда можно было договориться. Юра протусовался в Таллине где-то с неделю, а потом уехал в Питер...

Я тоже съездил той осенью в Город на Неве. Марка рассказала, что наш (мой бывший) класс собирается на ноябрьские праздники на экскурсию в Ленинград. Жить будут в какой-то школе, в спортзале. Я узнал у нее точный адрес и пообещал, что зайду в гости. В дорогу надел драные левиса с кожаными заплатами на коленях, синие резиновые сапоги с флуорисцентными кантами и поверх всего — желтую рыбацкую куртку с капюшоном. В общем, вид был как у китобойца северного флота. Когда я в таком наряде появился с утра пораньше в школе с одноклассниками, то вызвал настоящий шок. Я сказал Марке, что есть вариант прямо сейчас захипповать по полной программе. И она свалила со мной из группы, купившись на экзотику альтернативной программы, первым номером которой был мюзикл "Hair".

Выбравшись из школы, я потащил Марку, прежде всего, к Лео. Его адрес сидел в моей голове: Ленина 25-50. Но что 25 и что 50 — я точно не помнил. Мы пошли сначала в дом 25, нашли квартиру 50. Я звоню. Дверь открывает молодая женщина.

— Доброе утро, Леша дома?
— Леша только что ушел в парикмахерскую.
— Что, решил постричься? — язвительно спрашиваю я, помня о лешином роскошном хайре ниже плеч.
— Ну да, и себя постричь, и детей...
— Детей?

Дама объяснила, как можно найти Лешу в парикмахерской. Мы двинули туда. Однако, никто из сидевших там клиентов не был похож на Лео. По пути назад я понял, что, возможно, мы просто перепутали номера дома и квартиры, и зашли совсем не к тому Леше. Решил проверить. Идем до дома номер 50, там — двадцать пятая квартира.

— Леша? Лео! А мы — к тебе на праздники! Из Таллина. Привет от Пузыря...

Наш друг жил в комнате коммуналки вместе с бабушкой, обитавшей за шкафом. Бабушке было за 80 лет, она некогда закончила Смольный институт, пережила революцию и рассказывала, как ее чуть не изнасиловал на улице вооруженный пьяный матрос. При этом я вспоминал свою бабушку, которая тоже была свидетельницей революционных событий, но — с противоположной стороны. Она — молодая дама из вполне буржуазной семьи — вступила в РКПб, примкнула к Эстляндской Трудовой Коммуне, филиал которой находился в Петрограде на улице Рылеева, участвовала в Гражданской войне в составе штаба военной разведки при Главкоме РККА товарища Троцкого... На белой стене, между двумя окнами, висело резное барочное зеркало с ангелочком. В него Лешина бабушка смотрелась всю жизнь. Теперь под ним лежали мы с Маркой...

На следующий день Лео познакомил нас со своими друзьями: Йезусом, жившим рядом с Чернышевской, на Салтыкова-Щедрина, и Женей Кричманом с 15-й Линии Васильевского острова. У Жени в петлицу голубой джинсовой куртки было вдето красное сопротивление — простая радиодеталь. Такие же сопротивления были у Лео с Йезусом. Мы с Маркой тоже получили по штуке. Потом присоединились к команде "Сонгми", в которой Йезус был ударником, и отправились на схак в каком-то сельском клубе под Питером. Правда, публика туда накатила вполне питерская и — в большом количестве...

Йезус мне сказал, что этим именем его зовут только близкие друзья. А так для всех остальных он — просто Ник. На Иисуса он, в самом деле, был похож: худой, с тонким лицом и длинными патлами до плеч. Однако, в отличии от галилейского пророка, он носил на кончике носа круглые очки под Джона Леннона. Его комната на Щедрина была заставлена полками с рок-альбомами и магнитофонными бобинами. Окно — наглухо завешено какими-то пестрыми тканями. Так что внутри этого пространства вы ощущали себя как в неком психоделическом чилауте, совершенно отключаясь от внешней среды. Вот такая Желтая субмарина в океане советской действительности...

"Отдайте Ирландию ирландцам!"

Однажды я встретил в Песочнице школьного приятеля из параллельного класса. Как он сюда попал — мне было неведомо. Увидев меня, он резко оживился:

— Вау, Кест? Привет! Как дела, старик?

И почти тут же он начал меня подбивать устроить что-нибудь эдакое, вызывающе-хипповое:

— Ребята, вот вы тут все такие экзотические, хайрастые, а занимаетесь какой-то ерундой! Давайте, лучше организуем какую-нибудь громкую акцию, чтобы потом про нас по голосам рассказывали... А то ведь такой человеческий потенциал пропадает!

Очень быстро разговор перешел к формам молодежного протеста против Системы, который нужно было как-то манифестировать. Понятное дело, что лобовое антисоветское выступление в духе демонстрации за свободу рок-н-ролла пройти не могло. Тем более, уже был известен печальный опыт московских событий 1 июня. А что, если организовать некий протест против нарушения прав человека на Западе? Тут вроде бы и тема благордарная, и себя во всей красе показать можно, и насчет последствий не шибко беспокоиться... Я подал идею протестовать против оккупации Северной Ирландии британскими войсками, под фонограмму песни Пола Мак-Картни "Отдайте Ирландию ирландцам":

Give Ireland back to the Irish,
Don't make them have to take It away,
Give Ireland back to the Irish,
Make Ireland Irish today!

Это был тогда известный хит, только что записанный экс-битлом по поводу начала ольстерских событий. Общий сюжет манифестации был такой: одновременно выйти несколькоми группами из прилегающих закоулков на Ратушную площадь в центре Старого города, включить на полную мощность переносной магнитофон с записью песни, подхватить куплет вживую и демонстративно спалить британский флаг. После чего, пока не успели нагрянуть менты и службисты, так же рассеяться в средневековых лабиринтах, заранее согласовав пути отступления, дабы не создавать толчеи. В сущности, на всю акцию хватило бы буквально пары минут — времени звучания песни, но поскольку сама площадь — место весьма туристическое, то был большой шанс засветиться в глазах иностранных наблюдателей. Да и местным не мешало бы показать актуальный профиль прогрессивной молодежной культуры.

Я, в самом деле, загорелся этой идеей и начал понемногу агитировать народ. Вроде как все срасталось. Даже конкретная дата и время были назначены. Оставалось лишь где-нибудь достать, или самостоятельно воспроизвести, британский флаг. И тут, где-то за неделю до оговоренного срока, Куня мне сообщает, что его вызывали в гэбэшку и требовали разъяснений по поводу планируемого перформанса. Типа "кто, где, когда будет жечь Юнион Джек"? Понятное дело, он отмазался — мол, "впервые слышу", но суть-то проблемы в том, что спецслужбам уже все известно! Стало быть, будут заранее поджидать на том же месте, в тот же час. А главное — откуда им это стало известно? Неужто в Песочнице кто-то стучит? Это было неприятное открытие. Но кто? И вообще, что делать-то? Так просто свернуть мероприятие — как-то уж совсем кисло. Я сообщил предупрежденному Куней народу, что акция по сжиганию флага все равно состоится в означенные сроки, но не на Ратушной площади, а по-соседству — в кафе "Пегас", где тогда собирались местные богемщики и залетные неформалы. В день Икс в "Пегасе", как обычно, тусовалось около дюжины наших. Я присел за столик, достал из кармана трамвайный талон с нарисованным на нем Юнион Джеком и, подпалив папиросу, поднес спичку к символу британского империализма. Флажок вспыхнул, и в считанные секунды от него осталась лишь кучка пепла в пепельнице на столе. Правда, перформанс прошел без песни, но зато — с джойнтом как символом истинной свободы мысли.

Я, безусловно, пытался как-то понять, кто же это нас тогда сдал, кто рассказал ментам про готовящуюся демонстрацию? Скорее всего, кто-то из "песочных" просто сболтнул по неосторожности родителям или непроверенным посторонним... Однако, через какое-то время интуиция подсказала, что этим "азефом" оказался тот самый школьный приятель, который и подбил меня на весь сыр-бор. По всей вероятности, он, отпрысок номенклатурного семейства, участвовал по комсомольской линии в осведомительстве и, проявляя прыть, сам же попытался сначала организовать как бы диссидентское выступление, а потом заработать на этом очки в качестве разоблачителя происков антисоветских элементов в среде советской молодежи. Не могу этого утверждать на 100%, поэтому имени "приятеля" не называю. Между тем, после фактического провала выступления на Ратушной площади этот человек больше в Песочнице никогда не появлялся. Спрашивается: куда же подевался его первоначальный пыл массовика-затейника? Видимо, партия послала на другой участок идеологического фронта...

Продолжение (2 часть): http://www.liveinternet.ru/users/644802/post297894830/