Глава пятая
В школу мы с Авгой ходили вместе. Обычно или я замечал, как он шагает из своего Гусиного Лога, и махал ему с балкона, или он свистел с тротуара, а тут вдруг молча вырос на пороге за полчаса до срока. Наверняка ведь явился будить меня, опасаясь, как бы я не бросил-таки школу прямо с сегодняшнего дня, словно других будильников, и посерьезнее, не нашлось бы! Ну, Шулин! Ну, святая простота!
– Встал? – довольный, спросил он.
– А как же!
– Это хорошо!
Папы уже не было. Я сквозь сон слышал, как ему позвонили, и он срочно уехал – опять, видно, эта комиссия.
Из кухни выглянула мама.
– А-а, Сентябрь-Октябрь!
– Здрасьте, теть Рим!
– Здравствуй! Живо завтракать, оба!
Она быстро изжарила нам глазунью из четырех яиц, разложила по тарелочкам, налила кофе и занялась еще блинами. Есть я не хотел совершенно. Один вид этих яиц вызывал во мне тошноту, и я живо отделил Авге половину, сделав знак скорее слопать. Тут Шулин был крупным специалистом, миг – и яйцо исчезло, без пересадки улетело прямиком в желудок.
Мама кинула на блин.
– Ешьте! Ноябрь, ты чего миндальничаешь? Смотри, у Аскольда уже пусто, а у тебя?
– Да что-то настроение! – вяло сказал Авга.
– Что?
– Да муторное.
– Вот и ешь, развеется!
– Нет, тетя Рим, тут другое, – возразил Шулин, отправляя в рот второе яйцо и принимаясь сдержанно жевать его. – Со школой вот не знаю, как быть.
– То есть?
– Да похоже, надо кончать восемь и – фр-р!
– Как фр-р?! – удивилась мама. – Ты же десять хотел.
– Хотел, да осечка выходит.
Я сбоку воззрился на Шулина – что плетет этот рассчитавший свою жизнь человек?
– Дома нелады? – спросила мама.
– Да вроде лады.
– С дядькой конфликт?
– Терпимо.
– Что, тяжело стало учиться?
– Да ничего, тяну.
– Может, болен? – все тревожнее допытывалась мама.
– Исключено.
– Так в чем же дело? – вконец растерялась мама.
– Дурью мается, – заметил я.
– Почему? Нет! – спокойно сказал Шулин. – Грызет меня что-то внутри. Вроде как на работу манит.
– А как же геолог с охотоведом?
– Вырву из сердца!
– Ну, Март-Апрель, это действительно дурь! Еще наработаешься! Работать в ваши годы – это крайность, когда уж голова совсем во! – И мама постучала пальцем по столу. – Работа сейчас не тяп-ляп! А восемь классов – это же анемия! Малокровно и хило! Восьмилетка – всего лишь свечной огарок в прожекторе знаний!
Я наконец сообразил, что весь этот разговор Шулин спровоцировал ради меня, и решил молча следить, как он из него выпутается, но выпад против восьми классов задел меня, и я буркнул:
– Ну уж, огарок!
– Именно огарок! Вам его суют, чтобы вы дальше не спотыкались, а вы!.. нет-нет, Август, давай не ерунди, а закатывай выше рукава да берись крепче за ум! Жаль вот, что мать с отцом твои далековато, а то бы они тебе проветрили мозги!
Авга вдруг улыбнулся и сказал:
– Да, на это уж батя мастак, – мозги проветривать! Как услышим – с песней идет, так все к Сучковым, через огород! И сидим до утра, кукуем!
– Вот! А отчего это? От дикости и невежества!
– Коню понятно.
– Коню понятно, а ты школу бросать! Таким же извергом станешь!.. Не мотай головой, не заметишь, как скатишься! Одна рюмка, вторая и – пошел!
– Нет, тетя Рим, – уверенно заявил Шулин. – Может, курить буду, а уж пить – ни за какие деньги! Батя выпил и за меня и за моих детей, а сейчас и за внуков дует!
– Ужас! – только и сказала мама.
– Но я подумаю, тетя Рим, – пообещал Авга. – Да и Аскольд вон говорит, что я дурак.
– И правильно говорит!
– Чую. Ну, спасибо за все!
Провожая нас, мама шепнула мне, чтобы я еще потолковал с Шулиным, да покрепче, по-мальчишески. Я кисло кивнул, а выйдя из подъезда, огрел Авгу папкой по затылку. Он рассмеялся и заметил, что это всего лишь маленькая разведка боем и что теперь можно представить, какие ракеты ударят, если я поднимусь в атаку. Все это, однако, я предвидел и предвижу, и этим меня не устрашить; меня настораживал и волновал уже туман, в который я вдруг погружусь за ясным школьным порогом, так что кпд шулинской авантюры близок к нулю, а вот сам он не так, чертяка, прост.
День начинался неправдоподобно голубым и солнечным, как будто природа просила прощения у людей за вчерашнюю круговерть. Везде еще лежал снег, и все было стылым, но уже на частых сосульках шиферных крыш, как на ресницах, скапливались слезы, а с верхушек тополей, потренькивая по веткам, срывались подтаявшие льдинки.
Приглядываясь и прислушиваясь к весеннему утру, я, однако, больше внимал себе – во мне тоже шла какая-то весенняя реакция. Из мутной смеси вчерашних событий за ночь в сердце моем вдруг выпал пуховый осадок, и, еще не проснувшись, я радостно понял, что это связано с Валей, с тем, что живет на свете такая красивая девчонка сорвиголова, что она знает меня и что у нас с ней есть даже что-то недосказанное. Это меня особенно грело, потому что здесь теплилась возможность новой встречи, чтобы все досказать, а уж когда и где встреча – это детали. Тут еще не было никакой тайны, и, я, казалось бы, мог прямо рассказать об этом Шулину, но что-то удерживало меня от откровенности. А чувства просились наружу, не терпелось хоть полунамеком выдать их. И вот, заметив, каким пристальным взглядом Авга проводил через дорогу толстушку с портфелем, я спросил:
– Авга, у тебя есть девчонка?
– Здесь нету, а в деревне была, – охотно ответил он, нисколько не удивившись.
– Ты же там в шестом только учился, какие тогда могли быть девчонки? – усомнился я.
– А что, есть правила, с какого класса заводить девчонок? – недовольно спросил Шулин.
– Нет, конечно, но… как-то рано.
– Это вы тут размазываете: рано, нельзя, опасно! А у нас просто! – И Авга пропел мне на ухо: – Ты почто меня ударил балалайкой по лицу? Я потом тебя ударил – познакомиться хочу!.. Любка ее звали, Игошина. Набесимся, бывало, допоздна, а потом я ее провожал, чтоб никто не напугал. Она заикалась. А этим вахлакам только и давай таких, которых бы испугать! Я их гонял, как поросят. Ничего была девка. Хотя дура, конечно, – что-то вспомнив, поправился Авга. – Как-то идем летом, темно уже, звезды, новолуние. Смотри, говорит, спутник летит. Я башку задрал, а она меня чмок в щеку, как телка!
– В шестом-то классе?
– Еще в пятом!
– Ого!
– Так я к ней с неделю не подходил!
Я вдруг увидел Валины губы, увидел, как она обмахивает их кончиком косы, и у меня разгорелись уши.
– А дальше как? – спросил я.
– Как… Отвадил, коню понятно!
– Хм!.. Ну, а тут что, не нравятся городские?
– Наоборот! – воскликнул Шулин. – Девчонки тут – будь-будь! Вон видишь, какая цаца пошла?
– Вижу.
– Не идет, а пишет!.. Но я и боюсь!
– Да ну тебя!
– Правда. Они и сами от меня шарахаются. Понимают.
– Что понимают?
– Что я им неровня.
– Балда ты, граф, осиновая с медной нашлепкой!
– Ладно, замнем для ясности.
Только сейчас я сообразил, что, открыв Шулина и подружившись с ним, я забыл про других, для которых он остался, наверное, тем же деревенским тупицей, каким был и для меня. Это непростительно!.. А вдруг и я не открыт и считаюсь простофилей? А почему «вдруг» – точно! Может быть, вообще все мы кажемся марсианами, пока не откроем друг в друге людей?.. Я глянул на хмурый Авгин профиль. Лоб его, нос, губы и подбородок образовывали почти одинаковые выступы, похожие на притупленные зубья огромной циркульной пилы. Шулин был действительно сколочен грубовато и, пожалуй, не по вкусу нашим девчонкам. Ну, и плевать на них! Я им тоже не по вкусу! Не вешаться же теперь! Дело-то глубже легкомысленных девчачьих вкусов! А если глубже, то Авга во сто раз лучше того же Мишки Зефа, Аполлона Безведерного. Я так и хотел сказать Шулину, но понял, что это выйдет несолидно, к тому же Зеф, может, и ничего парень, только я его еще не открыл.
Авга толкнул меня бедром и лукаво заметил:
– А ведь и у тебя нету девчонки, нету ведь? А почему?
Я пожал плечами и легко ответил:
– Не знаю.
– Ну вот, – обрадовался Авга. – Значит, мы два сапога пара! Только я опять не понимаю. Как это у тебя, такого городского гуся, нет девчонки?.. Да будь я на твоем месте…
Я рассмеялся.
Мы свернули в переулок, где в глубине обширного двора стояла наша кирпичная, неоштукатуренная школа. Славная старушка! Конечно, мой уход решен, но сделать это надо добро и весело, а не как вчера – с горечью и обидой.