Цитата сообщения smart50 История восемнадцати романсов П.И.Чайковского.

 

 

 

 

 

Дезире,т.е. желанная, непременно должна быть прекрасна во всех отношениях, потому что мой сын Петр в нее влюбился…...

И.П.Чайковский, письмо к сыну¹ .

…Всеобъемлющий, вдохновенный, гармонически развитый и изящно-законченный гений.

Г.Ларош о Дезире Арто.

«Весной 1868 года в Москву приехала на несколько недель труппа итальянских певцов, во главе которой стоял частный предприниматель Мерелли, снявший для этой цели Большой Театр. Труппа была составлена из артистов пятого и шестого разряда, без голосов, без талантов: единственное, но яркое исключение составляла тридцатилетняя девушка с некрасивым и страстным лицом, только что начинавшая полнеть и затем быстро состарившаяся и видом и голосом.

Дочь известного валторниста, племянница еще более известного скрипача, Дезире Арто²  получила свое вокальное образование у знаменитой Полины Виардо, которой, как говорят, она в некоторой степени подражала. Голос ее, по-видимому, сильный и способный к самому драматическому пафосу, был в действительности непрочен, и, как я уже сказал, артистка лишилась его в сравнительно молодые годы, лет шесть или семь после описываемого мною времени. Но помимо драматического тембра, этот голос был чрезвычайно способен к фиоритурам и руладам. А так как, будучи сопрано, он имел прекрасный низкий регистр, дававший возможность исполнять многие меццо-сопрановые партии, то репертуар певицы был почти неограничен. Говорят, что на представлениях в Праге «Трубадура» она в четные разы пела Азучену, а в нечетные — Леонору. Совершенно недоступны ей были только высокие колоратурные партии, вроде Амины или Лючии, т.к. вверху диапазон ее был ограничен и уже «до» она брала не без усилия. Дезире Арто неоднократно появлялась на подмостках петербургского театра, где ее выслушивали почтительно и вежливо: говорят, что в ранней молодости она в Париже провалилась окончательно и больше никогда не пробовала изменить там мнение в свою пользу. Раньше ее приезда в Москву два города, Берлин и Варшава, полюбили ее чрезвычайно. Но нигде, кажется, она не возбудила такого громкого и дружного восторга, как в Москве. Для многих из тогдашней музыкальной молодежи, прежде всего для Петра Ильича, Арто явилась как бы олицетворением драматического пения, богинею оперы, соединившей в одной себе дары, обыкновенно разбросанные в натурах противоположных. Интонировавшая с безукоризненностью фортепиано и обладавшая превосходной вокализацией, она ослепляла толпу фейерверком трелей и гамм, и должно сознаться, что значительная часть ее репертуара была посвящена этой виртуозной стороне искусства, но необыкновенная жизненность и поэтичность экспрессии, казалось, поднимала и низменную подчас музыку на высший художественный уровень. Хотя они состояли всего только из одной Арто, приехавшие весной итальянцы, благодаря исключительно ей, до того понравились, что в следующий сезон уже вернулись на три месяца, а в 1869 году на весь сезон. Тут-то неистощимое разнообразие средств гениальной артистки обнаружилось как ослепительный феномен. Можно сказать, что во всех родах музыки, во всем царстве лирических настроений не было идеи, не было образа, к воспроизведению которого она была бы неспособна. По мере того, как голос ее старился и беднел тембром, сохраняя объем и гибкость, музыкальная прелесть ее исполнения отступала перед поэтическою, по крайней мере, для всех непосвященных, которые не умеют слышать сквозь тембр, но изумительная тонкость искусства и непосредственность одушевленного порыва порою заставляли забывать недостатки голоса. Впрочем, повторяю, мы узнали Арто в такую пору, когда еще этих недостатков не было: молодой, слегка резкий, более гобойный, чем флейточный тембр дышал неподдающейся описанию прелестью….

Я начал ее описание с того, что она была некрасива. Весьма ошибется тот, кто почувствует к ней филантропическое сожаление или предположит, что она с великим трудом, посредством тайн искусства и туалета принуждена была бороться с невыгодным впечатлением, производимым ее наружностью. Она покоряла сердца и мутила разум наравне с безукоризненной красавицей. Удивительная белизна тела, редкая пластика и грация движений, красота рук и шеи были не единственным оружием: при всей неправильности лица, в нем было изумительное очарование и, между несметным множеством виденных мной Маргарит, я не помню более идеальной и пленительной. Конечно, тут подкупал драматический талант. Я не видал человека более сжившегося со сценой: от первого, по-видимому, незначительного движения, до последнего крика торжества или отчаяния — иллюзия была полная: ни одна черта не обличала лицедейки, нигде не позволяли вам выходить из области грезы и вымысла, и это тем удивительнее, что драматический талант Арто не имел специальности, что комическое, трагическое и деми-характер равно были ее царством. Эта энциклопедичность и объективность не сопровождались холодностью, а были последствием необыкновенного богатства и отзывчивости натуры, умевшей воспламеняться в самых различных и, по-видимому, исключавших одна другую задачах».

Г.Ларош.³ 

 

Петр Ильич Чайковский, тогда еще неизвестный композитор, познакомился с Арто во время ее первых гастролей в Москве весной 1868 года. Осенью это знакомство продолжилось. В ноябре Чайковский написал для Дезире фортепианную пьесу (оп. 5), и назвал ее Романс.

В декабре Петр Ильич отправил отцу письмо, в котором рассказал о своей предполагаемой женитьбе. Через несколько дней он получил ответ.

 

 

 

Вот эти письма.

 

Петр Ильич — отцу:                                                                6 декабря 1869 г.

«Милый мой папочка! К моему величайшему огорчению, обстоятельства воспрепятствовали мне съездить в Петербург. Эта поездка стоила бы мне, по крайней мере, сто рублей, а у меня их в настоящее время нет. Итак, поздравляю вас с новым годом заочно, нечего и говорить о том, что я вам желаю счастья и всяких благ.

Так как до вас, конечно, доходили слухи о моей женитьбе, и вам, быть может, неприятно, что я сам о ней вам ничего не писал, то я вам сейчас объясню, в чем дело.

С Арто я познакомился весной, но у нее был всего один раз, после ее бенефиса, на ужине. По возвращении ее нынешней осенью я в продолжение месяца вовсе у нее не был. Случайно встретились мы с ней на одном музыкальном вечере: она изъявила удивление, что я у нее не бываю, я обещал быть у нее, но не исполнил бы обещания (по свойственной мне тугости на новые знакомства), если бы Антон Рубинштейн, проездом бывший в Москве, не потащил меня к ней. С тех пор я чуть не каждый день стал получать от нее пригласительные записки и мало помалу бывать у нее каждый день. Вскоре мы воспламенились друг к другу весьма нежными чувствами, и взаимные признания немедленно за сим воспоследствовали. Само собой, что тут возник вопрос о законном браке, которого мы оба с ней весьма желаем и который должен совершиться летом, если ничто тому не помешает. Но в том-то и сила, что существуют некоторые препятствия. Во-первых, ее мать, которая постоянно находится при ней и имеет на свою дочь значительное влияние, противится браку, находя, что я слишком молод для дочери и, по всей вероятности, боясь, что я заставлю ее жить в России. Во-вторых, мои друзья, в особенности Н.Рубинштейн, употребляют самые энергические усилия, дабы я не исполнил предполагаемый план женитьбы. Они говорят, что, сделавшись мужем знаменитой певицы, я буду играть весьма жалкую роль мужа своей жены. Т.е. буду ездить за ней по всем углам Европы, жить на ее счет, отвыкну и не буду иметь возможности работать, словом, что когда любовь моя к ней немножко охладеет, останутся одни страдания самолюбия, отчаяние и погибель. Можно было бы предупредить возможность этого несчастья решением ее сойти со сцены и жить в России — но она говорит, что, несмотря на всю свою любовь ко мне, она не может решиться бросить сцену, к которой привыкла и которая доставляет ей славу и деньги. В настоящее время она уже уехала петь в Варшаву, и мы остановились на том, что летом я приеду в ее имение (близ Парижа) и там решится судьба.

Подобно тому, как она не может решиться бросить сцену, я, со своей стороны, колеблюсь пожертвовать для нее своей будущностью, ибо не подлежит сомнению, что я лишусь возможности идти вперед своей дорогой, если слепо последую за ней.

Итак, милый папочка, вы видите, что положение мое очень затруднительно: с одной стороны, я привязался к ней всеми силами души, и, мне кажется, невозможно прожить без нее, но, с другой стороны, холодный рассудок заставляет меня призадумываться над возможностью тех несчастий, которые рисуют мои приятели. Жду, голубчик, вашего взгляда на это дело.

Я совершенно здоров, и жизнь моя идет установленным порядком, с той разницей, что ее теперь нет, и я грущу».

 

 

Илья Петрович — сыну:                                                          9 декабря 1869 г.

«Ты просишь совета, милый мой Петя, в самом важном деле твоей судьбы. Правда, мой друг, женитьба есть такой важный шаг в жизни, который нельзя сделать необдуманно, это вопрос на жизнь или смерть, на быть или не быть, это риск игрока, это азарт храбреца, это такой поступок, после которого нет возврата, хотя, впрочем, молодость и пылкий характер пренебрегают им, предоставляя себе жить, как хочется, не стесняясь ни сердечным контрактом, ни церковным обрядом. В коротенькой приписке, сунутой в конверт письма Толи⁴ , ты уже знаешь, мой друг, мой взгляд на твою женитьбу: я радуюсь, радуюсь, как отец взрослого сына или созревшей дочери, на предполагаемый брак достойного на достойнейшей. Ты любишь, и она любит, ну, и дело в шляпе, но ах.., это проклятое но! ... а ведь, действительно, надо думать, надо разобрать все это по косточкам, надо развязать этот гордиев узелок по ниточкам. Дезире, т.е. желанная, непременно должна быть прекрасна во всех отношениях, потому что мой сын Петр в нее влюбился, а сын мой Петр человек со вкусом, человек разумный, человек с дарованиями, и, судя по характеру, он должен избрать себе жену тех же свойств. О летах тут речи нет, оба вы уже возмужалые, а два года разницы не значат тут ничего, а что касается до состояния и положения каждого из вас, то об этом мы рассуждать не станем. Ты артист, она тоже артистка, оба вы снискиваете капитал из ваших талантов, только она уже снискала себе и капитал, и славу, а ты едва только начинаешь снискивать и, Бог знает, достигнешь ли того, что она имеет. Друзья-приятели сознают твой талант, но боятся, чтобы ты не потерял его с этой переменой: я против этого. Если ты ради таланта бросил коронную службу, то, конечно, не перестанешь быть артистом даже и тогда, когда на первых порах не будешь счастлив: так бывает почти со всеми музыкантами. Ты горд и тебе неприятно, что еще не приобрел настолько, чтобы содержать жену, чтобы не зависел от ее кошелька. Да, друг мой, я понимаю тебя, это горько, неприятно, но если ты и она в одно время станете трудиться и приобретать, то вам не завидно будет: иди ты своей дорогой, она пусть идет своей и помогайте друг другу, ни тебе, ни ей не следует сходить со своей колеи до тех пор, пока не накопите настолько, чтобы сказать: это мы, это наши общие труды.

Разберем слова: 1. «Сделавшись мужем знаменитой певицы, тебе предстоит жалкая роль ездить с ней по всем углам Европы, жить на ее счет и будто отвыкнешь через это работать в свою пользу». Если вы полюбили друг друга не ветреным образом, а солидно, как это подобает людям вашего возраста, если обеты ваши искренни и неизменны, то все это вздор. Счастливая супружеская жизнь основана на взаимном уважении: ни ты не допустишь, чтобы жена была при тебе вроде служанки. Ни она не станет требовать, чтобы ты был ее лакеем, а сопутствовать можно всегда и следует, лишь бы в то же время сочинять и где прилично ставить свою оперу или публично разыграть твою симфонию, или что другое. Добрый друг сумеет возбудить твое вдохновение, успевай только записывать, с такой особой, как твоя желанная, ты скорее усовершенствуешься, чем потеряешь свой талант. 2. «Если она к тебе или ты к ней немножко охладеете, останутся одни страдания самолюбия, отчаяние и гибель». — Зачем же охладевать? Я прожил 21 год с твоей матерью, и во все это время одинаково любил ее с пылкостью юноши, и уважал, и боготворил ее, как святую. Если твоя желанная имеет такие же качества, как твоя мать, на которую ты похож, то все это предположение вздор. Ты, кажется, очень хорошо знаешь, как артисты не имеют отечества: они принадлежат всему миру. Зачем же ей, или даже тебе, непременно жить в России, в Москве или в Петербурге? Хорошо, если где выгодно жить, вот если бы она сделала длинный контракт на петербургскую оперную сцену (разумеется, не переменяя фамилии), как Лукка⁵, Патти⁶ и другие,  — это было бы приятно всем нам. 3. «Как она не может решиться покинуть сцену, так ты боишься жертвовать ей всей своей будущностью, ибо, не подлежит сомнению, лишишься возможности идти по своей дороге, если слепо последуешь за ней.» — Оставлять сцену ей не следует, как я писал выше, а тебе также не следует бросать занятие артиста по призванию. Будущность наша известна только Богу, но зачем предполагать, что ты лишишься возможности идти вперед по своей дороге, если слепо станешь следовать за ней? Это значит, что ты как будто не имеешь своего характера, а будешь простым прихвостнем, станешь только носить ее шлейф и двумя пальчиками выводить на сцену, а потом улизнешь в толпу, как ничтожный прислужник. Нет, мой друг, будь ты прислужником, но только прислужником самостоятельным. Когда она будет петь твою арию, так, чтобы аплодисменты принадлежали вам обоим — зачем же тогда слепо следовать? Если она тебя искренно любит, то и ей ведь это будет неприятно (помни взаимное уважение). Обо всем этом вы должны сами рассудить и помнить мой завет: счастливый брак зависит от взаимной любви и уважения. Затем, я бы желал сделать вам обоим вопрос: испытали ли вы себя? Ведь «жениться — не поле перейти», говорит пословица. Точно ли вы любите друг друга навеки? Твой характер я, милый сын мой, знаю и на тебя надеюсь, но, милая желанная, тебя я еще не имею счастья знать, знаю только твою прекрасную душу и сердце через него. Не худо было бы вам испытать друг друга, ради Бога, только не ревностью, а временем. Подождите и беспрестанно спрашивайте себя: правда ли, я люблю ее, правда ли, он любит меня, вправду ли он (или она) может делить со мной и радость, и горе целый век? Если вам время скажет только условно: да, может быть, я буду счастлив, а я счастлива, то это еще не совсем так. Испытайте еще раз и потом уж решайте, помолясь Богу.

Напиши мне, голубчик, откровенно, какой характер у твоей желанной — переведи ей это нежное слово — «дезире». Участие матушек в сердечных делах ничего не значит: однако же, подумай.

 

 

* * *

В январе 1869 г. Дезире Арто вышла замуж за знаменитого баритона Падилла-и-Рамоса, не известив об этом Петра Ильича.

Осенью 1869 г., год спустя после событий, имевших для Чайковского столь драматическую развязку, Арто снова приехала на гастроли в Москву. Зная о предстоящей встрече, он пишет брату Модесту:

«Скоро мне предстоит свидание с Арто. Она здесь будет на днях, и мне, наверно, придется с ней встретиться, так как вслед за ее приездом начнутся репетиции «Черного домино» с моими хорами и речитативами, и мне придется необходимо присутствовать на этих репетициях. Эта женщина причинила мне много огорчений, но тем не менее меня влечет к ней какая-то непреодолимая симпатия до такой степени, что я начинаю с лихорадочным нетерпением поджидать ее приезда».

К этому времени композитор закончил симфоническую увертюру «Ромео и Джульетта» — сочинение, которое сразу же сделало его имя известным.

 

Что же случилось? Проглядела ли Арто (вместе со своей матерью) будущую всемирную знаменитость? Не поверила в духовную твердость внешне мягкого и застенчивого молодого человека?

Этого мы не знаем. Но так или иначе, выбор был сделан.

Для многих поверхностных наблюдателей этим довольно банальным разрешением история любви Чайковского и Дезире и закончилась. Для нас же здесь начинается необычная история восемнадцати романсов П.И.Чайковского — история, достойная удивления и преклонения.

«Когда в 1869г., — вспоминает Кашкин⁷, — Арто в первый раз выступила на сцене Большого театра, мне пришлось сидеть в партере рядом с Чайковским, волно­вавшимся очень сильно. При появлении артистки на сцене он закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, но едва ли много мог видеть, потому что у него самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал».

Это произошло в ноябре, а в период с 15 ноября до 19 декабря Чайковский написал шесть романсов (оп.6).

«Романсы эти,  — писал Ларош — не только выдвигаются из ряда обыкновенных сочинений в этом роде, но и между доселе мне известными произведениями Чайковского занимают первое место…»⁸. 

Чайковский посвятил каждый из этих шести романсов ближайшим друзьям. Но мы полагаем, что он сделал это, не желая открывать широкой публике природу глубоко пережитых личных чувств, природу тех образов, которые вызвали к жизни эту музыку и запечатлелись в ней. Известные нам факты его биографии почти не оставляют сомнений в их истинном посвящении.

Дезире Арто весь сезон 1869 г. пела в Москве. Романсы вскоре были изданы. Так что, не встречаясь с Чайковским лично, певица получила его музыкальное послание. Она же и познакомила с этой музыкой свою великую учительницу. Полина Виардо пела по-русски с безукоризненной дикцией. Романсы из 6-го опуса «И больно, и сладко», «Нет, только тот, кто знал» в исполнении этой замечательной певицы производили, по свидетельству современников, необыкновенно сильное впечатление.

Здесь невозможно воспроизвести звучание этой музыки, потрясавшей души многих поколений слушателей своей пронзительной исповедальностью и глубиной чувства. Но можно, по крайней мере, привести стихи, на которые были написаны эти романсы. Знакомясь с ними, трудно не обратить внимания на то поразительное и, конечно же, не случайное созвучие настроения, которое объединяет эти стихотворные тексты, отобранные П.И.Чайковским для своих романсов. На их тематическую общность. Это поэзия, проникнутая страстным порывом, мечтой о несбыточном счастье, болью утраты — всем тем, что и было, по-видимому, особенно созвучно его мироощущению в этот период.

 

 

 

Шесть романсов, оп. 6

1. Не верь, мой друг (А.К.Толстой)

Не верь, мой друг, не верь,

Когда в порыве горя

Я говорю, что разлюбил тебя.

В отлива час не верь,

Не верь измене моря,

Оно к земле воротится, любя.

Уж я тоскую, прежней страсти полный,

Свою свободу вновь тебе отдам —

И уж бегут с обратным шумом волны

Издалека к любимым берегам.

Не верь, мой друг, не верь…

 

2. Ни слова, о друг мой

(Гартман — пер. Плещеева)

Ни слова, о друг мой, ни вздоха…

Мы будем с тобой молчаливы…

Ведь молча над камнем,

           над камнем могильным

Склоняются грустные ивы…

И только, склонившись, читают,

Как я в твоем сердце усталом,

Что были дни ясного счастья,

Что этого счастья не стало!

 

3. И больно, и сладко

(Е. Растопчина)

И больно, и сладко, когда при начале любви,

То сердце забьется украдкой, то в жилах течет лихорадка,

И больно, и сладко, то жар запылает в крови.

И больно, и сладко!

Пробьет час свиданья, потупя предательный взор,

В волненье, в томленьи незнанья,

Боишься, желаешь признанья,

И в муку свиданье!

Не вымолвишь слова… немеешь… робеешь… дрожишь…

Душа, проклиная оковы, вся в речи излиться готова…

Нет силы, нет слова, и только глядишь и молчишь!

И сладко, и больно… и трепет безумный затих,

И сердцу легко и раздольно…

Слова полились бы так вольно, и сладко, и больно,

Но слушать уж некому их, и сладко и больно!

И сладко и больно.

 

 

4. Слеза дрожит

(А.К.Толстой)

Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре…

О не грусти, ты все мне дорога!

Но я любить могу лишь на просторе,

Мою любовь, широкую, как море

Вместить не могут, нет!

Вместить не могут жизни берега.

О не грусти, мой друг, земное минет горе,

Пожди еще, неволя недолга.

В одну любовь мы все сольемся вскоре,

В одну любовь, широкую, как море,

Что не вместят, нет!

Что не вместят земные берега.

 

 

5. Отчего

(Гейне — пер. Мея)

Отчего побледнела весной пышноцветная роза сама?

Отчего под зеленой травой голубая фиалка нема?

Отчего так печально звучит песня птички, несясь в небеса?

Отчего под лучами висит погребальным покровом роса?

Отчего в небе солнце с утра холодно и темно, как зимой?

Отчего и земля вся сыра, и угрюмей могилы самой?

Отчего я и сам все грустней, и болезненней день ото дня?

Отчего, о скажи мне скорей, ты, покинув, забыла меня?

6. Нет, только тот, кто знал

(Гете — пер. Мея)

Нет, только тот, кто знал свиданья жажду,

Поймет, как я страдал, и как я стражду.

Гляжу я вдаль… нет сил, тускнеет око…

Ах, кто меня любил и знал, далеко!

Ах, только тот, кто знал свиданья жажду,

Поймет, как я страдал и как я стражду.

Вся грудь горит… кто знал свиданья жажду,

Поймет, как я страдал и как я стражду.

 

Представляется вполне уместным привести здесь в связи с этим несколько строк Петра Ильича Чайковского из его письма к Надежде Филаретовне фон Мекк (от 9 феврала 1878 г.):

«…Вы спрашиваете, друг мой, знакома ли мне любовь неплатоническая? И да, и нет. Если вопрос этот поставить несколько иначе, т.е. спросить, испытал ли я полноту счастья в любви, то отвечу: нет, нет, нет. Впрочем, я думаю, что и в музыке моей имеется ответ на вопрос этот. Если же Вы спросите меня: понимаю ли я все могущество, всю неизъяснимую силу этого чувства, то отвечу: да, да и да. Опять-таки скажу, что я с любовью пытался неоднократно выразить музыкой мучительность и, вместе с тем, блаженство любви. Удалось ли мне это, не знаю, лучше сказать, предоставляю судить другим».

 

* * *

Итак, Арто знала, что происходит в душе Чайковского.

Чайковский не знал, что думала об этом Арто. Не знаем и мы.

Но мы знаем, что с этих пор Петр Ильич почти все свои романсы писал циклами по шесть. Что через все последующие романсы неизменно проходит тема утраченного в юности счастья. Что все они сохранили самую ценную и характерную черту первого цикла — исповедальность. И что их мелодии охватывают именно тот широкий диапазон, который был присущ столь любимому композитором голосу Дезире Арто.

Следующая встреча Чайковского и Арто произошла через семь лет (сезон итальянской оперы в Москве 1875/76 гг.) И снова ее свидетелем и тонким наблюдателем оказался Н.Д.Кашкин.

Приведем фрагмент его воспоминаний:

«Лет семь или восемь спустя, мне случайно пришлось присутствовать при первой встрече Петра Ильича с предметом его мнимой любви. Он в это время уже оставил свое преподавание в консерватории и приехал в нее уже гостем…. В консерватории встретил Чайковского я. И мы вместе отправились в директорскую комнату к Н.Рубинштейну, но швейцар нам сказал, что к нему вошла какая-то дама, и мы остались в приемной, откуда дверь вела в директорскую, ожидать выхода посетительницы. Дверь директорской отворилась, вышла дама, которую я не узнал сперва, а Чайковский вдруг вскочил с места и весь побледнел; дама, в свою очередь, слегка вскрикнула и так смутилась, что стала искать выхода в глухой стене, увидевши, наконец, дверь, быстро ушла в переднюю. Чайковский с минуту простоял молча, потом разразился громким хохотом и сказал: «И я думал, что влюблен в нее».

Кашкин назвал любовь композитора «мнимой», сославшись на заключительный возглас П.И.Чайковского. Для нас обстоятельства этой встречи примечательны характерным психологическим рисунком: оба — и Чайковский, и Арто через семь лет после разлуки ощущали ситуацию в равной степени болезненно.­

Сезон 1876/77 гг. Дезире Арто провела в Петербурге, а затем покинула Россию навсегда. Именно в мае 1877 года Петр Ильич совершил свою отчаянную попытку жениться без любви, за что ему пришлось расплачиваться до конца своей жизни.⁹ 

Чайковскому и Арто суждено было снова увидеться лишь через 20 лет после первой встречи. Это было в Берлине. Слава композитора триумфально завоевала уже к этому времени Европу. Впереди оставались Англия и Америка. Певица же давно уже завершила свою артистическую карьеру.

 

П.И.Чайковский — брату Модесту¹⁰:                               Берлин, январь 1888 г.

…Вчера был торжественный обед у Бока. На нем была Арто. Я был невыразимо рад ее видеть. Мы немедленно подружились, не касаясь ни единым словом прошлого. Муж ее, Падилла, душил меня в своих объятиях. Послезавтра у нее большой обед. Старушка столь же очаровательна, сколько и 20 лет тому назад.

Из переписки Арто и Чайковского¹¹ :

                                                                                    Берлин, 14 апреля 1888 г.

«Мой дорогой и верный друг…!

…Мы читали о Ваших парижских триумфах, и все Ваши здешние друзья аплодировали им и сердцем и руками.… Мне сказали, что в данный момент Вы находитесь в Лондоне, да будет легок Вам его туман.

С нетерпением жду обещанный романс. Мне не нужно Вам говорить, что за недостатком голоса я вложу в него всю свою душу.

Итак, мой дорогой друг, я надеюсь, что эти строки застанут Вас уже возвратившимся в свое гнездышко и думающего иногда о далеких друзьях…».

 

                                                                                                 16/28 мая 1888 г.

«…Когда Вы мне писали, то предполагали, что я нахожусь в Лондоне, но я уже давно выехал оттуда…. Разумеется, я напишу романс, просить о котором Вы оказали мне честь. Разрешите только не очень торопиться, т.к. сейчас у меня на руках большая работа, а я могу написать что-либо достойное Вас, лишь покончив с этой трудной задачей. Романс будет готов не позднее августа».

                                                                                         Берлин, 2 июня 1888 г.

«Мой дорогой маэстро и друг!

…Хочу также успокоить Вас относительно романса, о котором я Вас просила. Нет ничего ужаснее для композитора, как работать к определенному сроку — это значит насиловать вдохновение, и я слишком большой друг Ваш, чтобы наложить на Вас такое ярмо. Мне не к спеху. Если Вы когда-нибудь напишете романсы и сочтете, что я смогу хорошо передать тот или другой, — только тогда подумайте посвятить мне один из них. Вот все, что я желаю, раз Вы позволяете мне желать….

Если Вы приедете в Берлин, я уверена, что Вы придете нас проведать; охотно бываешь там, где чувствуешь, что тобою восхищаются и тебя уважают.

До свидания, мой дорогой друг, Вам так же нужны и покой и счастье; надеемся, что вы всем этим обладаете в том уголке, откуда пишете. Не отвечайте мне: работа — тиран, который отнимает все наше время. И позвольте мне закончить, сказав Вам: до свидания будущей зимой (если я Вам пишу, то только для того, чтобы успокоить Вас в отношении Вашего долга).

Сердечно жму Вашу руку. Ваш друг и поклонница.

Д.Арто де Падилья»

В течение лета 1888 г. Чайковским были написаны шесть мелодий для пения и фортепиано на стихи французских поэтов (оп.65).

Здесь уместно упомянуть, что дед Петра Ильича по материнской линии, Андрей Михайлович Ассиер был католиком французского происхождения. И о том, что мог значить для П.И.Чайковского образ Франции, позволяют судить воспоминания гувернантки семьи Чайковских, француженки Фанни Дюрбах, в которых сохранился очень характерный для маленького Пети Чайковского случай.

Фанни рассказывает, что однажды он во время рекреации сидел за атласом и рассматривал его. Дойдя до карты Европы, он вдруг начал покрывать поцелуями Россию и затем будто плевать на всю остальную часть света. Фанни остановила его и начала объяснять, что стыдно так относиться к существам, которые так же, как он, говорят Богу «Отче наш», что презирать ближних за то, что они не русские, скверно, что, значит, он и на нее плюет, так как она не русская. «Вы напрасно меня браните, — ответил Петя, — разве вы не заметили, что я рукою прикрыл Францию»? (Рассказ Фанни записан Модестом Чайковским)

Фанни сохранила и тетради своего любимца, в которых он, в часы досуга, писал свои литературные сочинения, преимущественно в стихах, и записывал на память то, что наиболее заинтересовало его из приобретенных познаний. Первая тетрадь начинается не с самостоятельного сочинения, а с перевода на русский язык «Разговора г-жи Вертейль с дочерью Полиной о пяти чувствах» из французского учебного пособия г-жи Амабль Тастю. В основном же содержание тетрадей — стихи, написанные Петей тоже по-французски.

Вот с какими воспоминаниями могли связывать, стало быть, Чайковского французский язык, французские стихи. Поэтому нам кажется вполне вероятным, что и образ женщины-француженки тоже мог соединять его с нежной порой его детства, с образом самого обожаемого им человека — матери Александры Андреевны. «…Очень, очень долго, уже совсем зрелым мужчиной, без слез он не мог говорить о матери, так что окружающие избегали заводить речь о ней», — писал Модест Ильич. Поэтому, видимо, Чайковский очень долго не решался посетить старушку Фанни в маленьком французском городке Монбельяре. Их встреча произошла лишь через 44 года¹²  — подобно встрече Чайковского и Арто после двадцатилетней разлуки.

Все эти детали дают основание предполагать, что истоки непосредственных, искренне нежных признаний французского цикла романсов, посвященного Дезире Арто, тоже таились где-то в самой глубине сердца Чайковского — там, где память его хранила образы детства.

 

Приведем названия романсов (оп.65) и по несколько строк из них в переводе Н.Горчаковаой:

 

1. Серенада

Ты куда летишь, как птица,

Юный сын младой денницы,

Свежий чистый ветерок? ...

 

…Нет, лети зарею ясной,

К той, кого люблю я страстно,

К ложу ее понеси,

Запах роз и трав душистых,

Поцелуй мой нежный, чистый,

Как дуновенье весны.

 

2. Разочарование

…О, любовь моя, как ужасно

Так скоро утратить тебя!

 

 

3. Серенада

В ярком свете зари, блистающем и ясном,

Отблеск вижу дивных очей!

… В юной, светлой весне я люблю

Возрожденье грез чистых и надежд твоих,

Люблю я твою печаль и страсть уединенья

В тихом мраке теней ночных!

 

 

4. Пускай зима…

Пускай зима погасит солнца светлый луч

И покроет эфир цепью сумрачных туч…

Знаю я, где искать блеск света,

Солнца и лучей, и рассвета,

Прекрасней зари в небесах.

О, дорогая, в твоих лишь глазах.

 

 

5. Слезы

Если покой дадите за все треволненья,

И смоете теперь дней минувших тоску,

Если ранам всем моим несете облегченье,

Лейтесь слезы, я вас молю!

Но, если и теперь вы смерть с собой несете,

… О, слезы, скройтесь вы, скройтесь вы!

Да, скройтесь вы! Моя тоска еще ужасней:

Пробудили вы вновь горе прошлых годов!

 

 

6. Рондо

Ты собою воплощаешь силу чар и волшебства:

Радость, счастье и тоска,

От тебя придут, ты знаешь,

Но, всем тем, кого пленяешь,

Рабства цепь не тяжела…

…Ты собою воплощаешь силу чар и волшебства!

 

Французский цикл может служить образцом сердечной чуткости к дорогому человеку. Чайковский писал так, чтобы его обращение к любимой певице было как можно более сокровенным — «французскую» музыку на французские стихи.

Вот что пишет Г.Ларош о последнем «Рондо» из оп.65:

«Французский поэт не думал о г-же Арто, когда писал эти стихи, а вышло так, что они превосходно передают то неуловимое очарование, которое присутствовало в каждой ноте, в каждом движении гениальной артистки. Не случилось ли нечто подобное и с композитором? В его мысли изящные французские стихи рисовали образ певицы, которой он посвящал свое произведение. Но для тех из нас, которых жизненный путь приводил в личное соприкосновение с Петром Ильичем Чайковским, стихи Г.Коллена неизбежно получают и другое применение, и мы невольно относим их к самому художнику, творческое дарование и личность которого с одинаково неотразимою силой приковывают к нему сердца везде, где он ни появится».

Французский цикл дает повод для многих размышлений. Во-первых, это не только французские стихи, это, можно сказать, французская музыка — по крайне мере, не типичная для Чайковского. Композитор даже изменил название: вместо романсов — «шесть мелодий для пения и ф-но». Что это? Дань уважения постаревшей актрисе? Но для этого хватило бы и одного романса, как и просила сама Дезире, — скажем, одной из серенад цикла. Откуда это «Разочарование» — удивительно тонкая миниатюра в духе трубадуров? Откуда это сочетание страстности и нежности в романсе «Пускай зима…»? Откуда эти «Слезы»?! Почему Чайковский, такой болезненно застенчивый и сложный в объяснениях, решается так открыто «оплакивать» свою прошедшую любовь?

За этими вопросами неуклонно следуют другие: почему Модест Ильич, написавший трехтомный биографический труд, скрупулезно прослеживая день за днем композитора, ни слова не упомянул об условиях, в которых были написаны эти романсы, да и вообще о них самих? Почему так мало известно об этом музыкальном признании в современном музыковедении? И наконец, самое, на наш взгляд, интересное: что думала пятидесятилетняя Дезире, когда впервые познакомилась с этими мелодиями, что она чувствовала, когда исполняла их на музыкальном вечере в Париже?

Закончив романсы, Чайковский уведомил Арто 17/29 октября 1888 г.:

«Я старался Вам угодить и полагаю, что Вы сможете петь их все, т.е. все шесть соответствуют нынешнему диапазону Вашего голоса. Мне очень хотелось бы, чтобы эти шесть мелодий Вам понравились. Но, к несчастью, не имею в этом ни малейшей уверенности; должен Вам признаться, что в последнее время я слишком много работал, и, весьма вероятно, что мои новые сочинения являются плодом скорее доброго желания, чем истинного вдохновения. И при этом чувствуешь себя несколько смущенным, когда пишешь для певицы, которую считаешь величайшей из величайших».

 

                                                                                      Берлин, 8 ноября 1888 г.

«Дорогой маэстро,

Я желала одну только песню. А Вы щедро написали мне целых шесть. Говорят: «Щедр, как король» и забывают добавить: «или как артист». Естественно, что я сгораю от любопытства познакомиться с ними. Но, не желая доставлять Вам лишние хлопоты, подожду, пока Юргенсон¹³  их издаст, а уж тогда попросите его переслать мне их немедленно, немедленно сюда. Я не благодарю Вас, но будьте совершенно уверены в том, что столь быстрое и хорошее исполнение Вашего обещания доставило мне большую радость. Лишь бы талант мой находился на высоте Вашего вдохновения.…

Мне незачем говорить, каким праздником будет для нас увидеть Вас снова в Берлине. Уже с сегодняшнего дня я требую от Вас один вечер, когда захотите и с кем захотите. В ожидании этой счастливой встречи передаю Вам дружеские чувства моего мужа и от всего сердца жму Вашу руку.

Ваш друг Д.Арто де Падилья».

 

Чайковский пробыл в Берлине с 10/22 по 16/28 февраля 1889 г. Он ежедневно встречался с Арто.

 

П.И.Чайковский — брату Модесту:                          Берлин, 5 февраля 1889 г.

«В Берлине я веду жизнь, совершенно как в Петербурге, т.е. целый день в гостях, и это самое страшное для меня. Единственное утешение — Арто, которую всюду со мною приглашают и которую я ужасно люблю».

 

Дезире Арто — Чайковскому:                                  Берлин, 22 февраля 1889г.

«Мой дорогой друг, напоминаю Вам, что Вы обещали завтра провести вечер у меня, а также что, согласно Вашему желанию, будет очень мало народа.

Мы поужинаем в 8 часов, а в 11 часов, если Вы этого пожелаете, я возвращу Вам свободу. Напишите мне несколько слов, что Вы меня не забыли. И верьте моей неизменной симпатии и верной дружбе.

Ваша Д.Арто де Падилья».

 

источник:

Лидия Соколова — родилась в 1964 году в Киеве. Окончила Киевское Государственное музыкальное училище им. Р.М.Глиэра, отделение теории музыки. С 1990 г. выступает с различными музыкальными коллективами в качестве музыкального комментатора. В 2000 — 2003 гг. работала во МХАТе им. А.П.Чехова. Печаталась в журнале «Музыкальная жизнь». Живет в Москве.

 

История восемнадцати романсов П.И.Чайковского.

продолжение:

http://magazines.russ.ru/continent/2004/120/sokol29.html