Из романа «Россия, раз! Россия, два! Россия, три!..»

 

 

                       Хорошо горят «корейцы-китайцы»

                                      (Дальневосточные Хроники)

 

«Жена-сын, сын-жена», – бросил полковник Кромов в лицо Большому Генералу в огромном кабинете на втором этаже штаба Особого округа, самого внушительного здания города, а ныне, как понял офицер, наиглавнейшего – на сотни, если не тысячи, километров вокруг.

Ивана сюда ввёл командир комендантской роты майор Степан Подоприго, оставивший на улице своих верных автоматчиков. С ними Подоприго, тогда ещё капитан, арестовал полковника на пути из Кореи, где тот воевал надсадно, но не бездарно.

– Какой смыл, я ж в Далик следую, – начал было Кромов.

– В армии исполняют не смысл, а приказ, – ответил Подоприго, бравый мужик, но, считалось, дурак.

За это Флотский Мичманок собирался его пристрелить, чтоб не стал генералом.

– Есть смысл, – неожиданно выдал капитан своему арестанту у ворот гарнизонной тюрьмы, – резон, чтоб мы, армейцы, сами изловили Кромова... Но могут и расстрелять, – навесил, успокаивая.

В высокий кабинет полковник попал из камеры. Он был, как был – в невыразимом одеянии: бесформенная шинель без застёжек, наброшенная на нижнее бельё – японский шерстяной комбинезон, на голове – будёновка без звезды и с полуоторванным отворотом. Разил неволей, ожиданием смерти и злобой на всех и на себя. В душе – тюремная горячка и заноза бессмысленной войны в непонятных краях. На щеках с русой щетиной – румянец надежды, а в глазах – блеск гордости за то, что он, русский офицер Иван Кромов, есть. Словом, был он в состоянии, самом подходящем для мятежа.

В России такую беду, как государство, стороной не обойдёшь. В 36-ом году недоучившийся студент по лесному делу Ваня Кромов догадался сбежать из Питера на Дальний Восток. Судьба его не раз настигала, но он изворачивался, а было надо, шёл напролом.

Поймать-то его поймали, и в издёвку, на Дальнем Востоке. Но только сейчас, в 53-ем. В тридцатые до этих лихих мест, Ваня не добрался, а сталинская охранка не спроворила. И нынешний полковник Советской армии Кромов сделал себе жизнь. Такой жизни можно позавидовать, если вспоминать её в тюремной камере в ожидании казни – расплаты за все подвиги и преступления. Что из них есть что, Иван сам не знал, ибо, как это водится на Руси, каждый его подвиг, порождал преступление, которое вело к очередному подвигу.

Как любой фронтовой офицер, прошедший Войну до Берлина, до Порт-Артура, Кромов мог быть расстрелян не единожды, не раз – за дело. Как любой солдат, пропахавший фронт своим неповторимым телом, как забывший на время о душе циник и фаталист полковник понимал, что судьбу не изменить, но можно по-иному сложить обстоятельства.

«Арестовали меня, скорее всего, за чушь, за «весёлый квартал», – рассчитал полковник.

В тот день бойцы специального батальона Кромова стояли в оцеплении и смотрели в прорези азиатских глаз, как полыхает. Возник капитан Подоприго. Увидев, что дикие зверствуют по команде, он отвёл своих в сторону.

Прибыл полковник Петр Чумаченко – порученец Большого генерала, как, по личному намёку, звали недавно назначенного начальника штаба Особого округа.

– Ну, Иван, ты сурьёзно, – только и произнёс он.

В голосе Чумаченко – удовлетворение. В числе дел он записал по прибытии: «ликвидировать притоны». А Кромов взял и сжёг, сжёг, как понималось, вместе с опасными для себя солдатами своего же батальона.

– По твоим людям из подвалов, я слышал, стреляли, – утвердительно спросил Чумаченко.

– Вестимо, стреляли, – охотно согласился Кромов.

В три дома на окраинной улице наладились его бойцы. Повадились к бабам, что нормально, к ханже, что понятно. Можно было смотреть сквозь устав, но в подвалах курили опиум. И около солдат крутились нечитаемые люди. Кромов, улучив момент, оцепил домишки. Хорошо горели «китайцы-корейцы». Но, когда рухнула крыша, а потом и сложенные из дрянного кирпича стены последнего дома, а из подвалов перестали доноситься крики, полковник вспомнил, что в 45-ом он обещал Мичманку спалить «весёлый квартал» во Владивостоке, а сжёг – в Далике.

«Придётся ехать во Владивосток», – чертыхнулся Иван.

– А во Владике – весёлый квартал в полторы улицы, – угадывая его мысли, ухмыльнулся Чумаченко. – Ты туда не собираешься?

– Намереваюсь, – буркнул Кромов.

Было ясно, куда нацелен батальон из Особого округа. Иван Кромов досрочно начал свою войну на Корейском полуострове.

...На втором допросе, первый был о зверствах, следователь спросил Кромова о Корее.

– Корейцы – те же люди, но они – корейцы, у корейцев есть чему поучиться, они замечательно готовят собачину, – объяснил полковник. – Остальное у них – чучхэ.

– Что такое «чучхэ»?

– То ли – сам себе голова, то ли – мешок с навозом. Когда они собаку готовят, то бьют ее долго палками, чтоб мясо было нежнее. Для свежего человека это и есть чучхэ.

Что такое «чучхэ» не знали и кромовские «корейцы», с которыми он воевал в стране утренней свежести. По армии загуляло новое ругательство. Означало оно, в основном, – опасное или грязное дело, заменяло, при необходимости, родимую классику.

Следователь пугнул Кромова лагерем.

– Какой, к чучхэ, лагерь, – огрызнулся Кромов.

– А притоны горели ярко, – бодро закончил дознаватель и эту беседу, и все допросы.

По пути в камеру Кромову вспомнился Ленинград и юродивая, чисто одетая, из старых городских, женщина, стоявшая у ещё непоруганного храма. Она не побиралась, а, простирая к прохожим руки, просила: «Помолитесь за Ивана, мальчик мой пропал, я погибаю от беды».

«Богомолка, скорее всего, – в могиле, я – в тюрьме на краю света», – защемило.

На картах начертано, что Далик стоит на Амуре, но до Амура от него ещё плыть и плыть, ехать и ехать. Людям старого толка этот город, известен как Кандальск, а то и Канальск. Основали Далик каторжане. Конвой и люди в кандалах брели на Сахалин, сбились с дороги, зазимовали. По тропе этапа подтянулось войско и срубило Острог. От него и пошёл Далик со своим жестоким норовом. Кадаль–река и звалась Кандальной. И город был Кандальск. А Канальск – шутка офицеров императорской армии в их пьяной тяге к возвышенному.

«России нет, есть Советский Союз, но офицеры остались», – закрыл воспоминания Иван.

– Таких офицеров, как ты, полковник, надо с толком расходовать, – вбил в начало беседы весомые слова Большой генерал.

– Жена и сын, сын и жена, – не выложил Большому генералу Кромов.

– Тезку свою Ивань, знаешь, Иван, – вместо ответа продолжил, каламбуря, генерал.

В урочище при слиянии бешеной реки Шилон с Кадалью, на утёсе, естественной твердыни, возвёл усадьбу-крепость, защиту от лихих людей, дореволюционный купец Иван Васин. Отсюда – и Ивань.

– Так точно, – ответил полковник.

– Так вот, там, – в лад продолжил штабист, – окопался генерал госбезопасности Иван Орлов, который хочет под себя наши края подмять. Приказ у него такой из Москвы. Но у нас – свой приказ, и тоже – из столицы.

Большой генерал заметил, как сыграл желваками полковник при простых словах «генерал Иван Орлов».

– Тебе, поди, ведомо, что твои – схвачены. Мы их вызволим, ты их вызволишь, – повёл дальше. – Когда Ивань-тёзку возьмёшь, другого тёзку нейтрализуешь», – с упором на слове «нейтрализуешь» поставил точку в разговоре Большой генерал.

И приказал: «На наши квартиры, баня, приодеть».

Выводили Кромова через комнату, где сидел полковник и Герой Союза Петр Чумаченко. Его за глаза звали «ЧП». ЧП – Чумаченко Петр. ЧП – чрезвычайное происшествие, чрезвычайные полномочия. ЧП, само собой, – чрезвычайное поручение. «Чумой», как полагалось бы, за глаза не звали, а в лицо величали друзья, когда сидели с ним за второй флягой.

Чумаченко, истративший на фронте не одну штрафную роту, в которые вызвался добровольцем, стал тёртым штабным офицером. Он видел сквозь стены, успел выскочить из кабинета с пакетом в руках, зашагал, не заметив друга-Ивана, вниз по лестничным маршам.

– Пошёл искать для узника новые квартиры, – хмыкнул Кромов, спускаясь тылами в сопровождении Подоприго.

На этот хмык навстречу возник Чумаченко и со словами: «Безымянка берёт заложниц. Твои – и Наталья, и сын, – на Летнем берегу, в тюрьме при Малом лагере. Приказ – на Ивань, лагерь потом. Но мозгуй сам, сам мозгуй. Как решишь, так и пойдёшь. Я прикрою».

Загадочные «наши квартиры» были цоколем старого особняка, встроенного в новое здание штаба. В бельэтаже жил сам Большой генерал.

Ивана встретила дама, преградившая путь Подоприго: «Конвой завершён».

Женщина поднесла Ивану долгожданную чарку, а в генеральской баньке чистила, как породистого жеребца, стригла, брила.

Уже за столом Кромов заметил, что водка – прозрачная в фабричных бутылках, а не обычная в этих краях красная, которая шла в розлив, но звалась, чтобы отличить от вина, всё же «белым». Именовали её по-старинке и «монополькой», а политически отсталые «рыковкой». Рыкова расстреляли, а вкус первой советской водки народ хранил. На еду Иван внимания не обратил, любая добротная пища была сейчас для него отборной.

– Еще по лафитнику и Амур переплывать, – игриво сказала хозяйка.

«При чем тут Амур», – должен был спросить Иван, но промолчал, удивленно подняв брови.

Дама улыбнулась: «Все попадаются. Я – из Хабаровска, из недорезанных. От старых лет осталась нам игра слов: «Амур-река, l'amour, амуры». Выходит, что Амур – река любви. Сколько раз смогли полюбиться, столько и Амур переплыли», – изящно отдалась дама.

На рассвете женщина позвенела: «Пора, мой друг, пора».

Иссяк Амур-батюшка, кончился сон из сладкой солдатской побасёнки от наполеоновских войн.

Принесли новенький мундир в орденах и отобранное при аресте. Среди вещей – золотой хронометр от Мичманка. Уходя за кордон, Кромов сдал его, вместе с наградами и документами.

«Залог дружбы объявился как знак», – понял полковник.

Кромов брился, напевая: «Если нынче – война, если нынче – в поход».

А на войне всегда есть тот, кто с утра стреляет в спину. Ему захотелось удрать в свой городишко, в Тологду, где – его земли, его род. И умыкнуть пловчиху по амурам. Они – одной крови.

«Стоп, – сказал себе. – Полковник Кромов идёт громить ГБ-логово под Даликом, идёт отбивать сына и жену Наталью, которая всё же попалась в лапы своим родственничкам-людоедам».

Серия сообщений "Россия, раз! Россия, два! Россия, три!..":

Главы из романа "Россия, раз! Россия, два! Россия, три!.."

Часть 1 - Мой первый бой у Лукоморья. Из романа
Часть 2 - Хорошо горят «корейцы-китайцы»
Часть 3 - Сухопарая "кобылка" Ната
Часть 4 - Fabulae: Александр Зарецкий - 1. Россия, раз! Россия, два! Россия, три! Главы из романа. От автора
...
Часть 23 - Гора против Слободы, или Девочка с Кармышка
Часть 24 - «Разносолы» Кармазы
Часть 25 - «Разносолы» Кармазы