Абоимов Юрий. Сирень


Иванов Владимир Сирень.


Петр Кончаловский. Сирень в корзине.


Андрей Ефремов. Сирень. Вечер.


Людмила Скрипченко. Сирень


Виктор Лукьянов. Дуэт


Александр Федин. Сирень


Евгений Лоскутов. Сирень

Ворвался май. Ослепил внезапным солнцем. Сорвал ставший вдруг невыносимым плащ. Накинул на плечи лиловую шаль. Провел по губам сиренью.
- Опять вырядилась во вдовий цвет? - спросил скайп строгим маминым голосом.
- Это расцветает коронная чакра, мам.
- Умничаешь, - сказал скайп.
- Ом-м-м.
В мае дома всегда появлялась сирень. В двух напольных вазах расцветали сиреневые кусты. Их приносил папа. У мамы день рожденья в мае. И мама всегда любила сирень.
В комнатах бродил душный сиреневый дух, нашептывал на ночь что-то невнятное и будоражащее. Хотелось жмурить глаза и видеть во сне будущее - пьянящее, как запах сирени.
Однажды в будущем, незаметно и трезво ставшим настоящим, случилось то, о чем шептала сирень. Распустилось вдруг, в одночасье, и посыпалось сиреневым цветом - как рахманиновский романс.
Он был не такой как все. Нет, не так. Я с ним была не такой как все. В общем, это было оно, то самое, не такое как все.
Как-то раз он разбудил меня ранним утром. Пришел неожиданный и пьяный. В глазах - желание. В руках - ветка сирени.
Сирень не покупают в цветочных магазинах. Не заворачивают в крахмальный целлофан. Не держат на отлете, не дыша. Ее ломают в майской ночи, на ходу, на лету, на винте майской страсти. И несут охапкой, зарываясь лицом.
В сирени нет расчета, как в надменной розе. Нет отстраненности, как во фригидных гвоздиках. Нет жеманства, как в орхидеях. Сирень безоглядна, и в ней восторг. Восторг цветения.
Взрывались один за другим соцветия наших встреч. Махровые, пурпурные, мажентовые, фиолетовые. Мы сплетались и перепутывались дыханием, словами, молчанием, и сквозь сочную сиреневую плоть любви на нас глядели черные языческие глаза мировой души - как в детской сказке или как на врубелевской картине.
И, конечно же, мы мечтали. Мечтали о сиреневых далях. Буйно, радостно, взахлеб, с вкраплениями белых брызг и розовых ароматов.
А потом цвет его восторгов увял - так же внезапно, как вскипел. В общем, ничего нового, просто в сирени есть синильная кислота, и бывает так, что она смертельна.
Он женился на другой. Спокойной и рассудительной, как ромашка.
Я перебрала лепестки капризных тюльпанов и самодовольных нарциссов, пылких пионов и чувственных ирисов. Сдула не один ветреный одуванчик, и даже надолго поселилась среди сухих бессмертников, холодно копирующих сиреневый цвет.
В это время в родительском доме не стало папы. Не стало сиреневых кустов в майских вазах. Перестала ли мама любить сирень? Не знаю. Но лиловый цвет был объявлен цветом одиночества и стал изгоем.
Но каждый май несанкционированно и тайком накинешь на плечи лиловую шаль и бежишь в сумерки, в одуряющую сиреневую ночь, пьешь где-то фиолетовое вино, пока губы не станут такого же цвета, смотришь сквозь темное дно чьих-то глаз, пытаясь узнать в них те самые.
А потом, ранним утром в поднимающемся лифте старательно прячешь взгляд в панель кнопок и по углам. Не глядишь на аметистовую сирень в руках соседа с пятого этажа. В собственной невыспанной неприкаянности кутаешь плечи в лиловую шаль. Думаешь о жене соседа, сладко спящей в своем пятом этаже, пока в замке не появится ключ, а на подушке сирень.
Бродячая женщина опаснее бродячей собаки. Кусает не руку, а душу. Свою и чужую. Ищет то, чего нет. Хохочет. Провоцирует. Лжет. Плачет в свою несиреневую подушку. Знает, что нежность - как сирень - досталась другой.
Счастье не всегда рождается болью. Бывает, рождается, бывает - нет. Причинно-следственные связи оборваны, как отцветшие кисти сирени.
Май - вот и маешься. А найдешь сиреневый цветок с пятью лепестками - обязательно съешь. Может быть, счастье сбудется.
текст-Лариса Осипенко