"Записки из Мертвого дома" - одна из вершин творческого наследия Ф. М. Достоевского - основаны на жизненной истории: это ужасные воспоминания Достоевского, приговоренного сначала к расстрелу за участие в революционном кружке, но вместо смертной казни сосланного в Омский острог, где он пробыл с 1850 по 1854, все это время закованный в кандалы и в соседстве с каторжниками.

Вспоминая это соседство, писатель говорит: "Ничего нет ужаснее, как жить не в своей среде..."

С другой стороны, эти четыре года не в своей среде развили литературные способности Достоевского: в лучших романах, появившихся после "Мертвого дома", чувствуется, что никто другой не умеет с такой силой передать трагичность тех или иных людских переживаний и отношений.

Лев Толстой, ревниво следивший за творчеством современных ему литераторов, как-то признался, перечитав "Мертвый дом": "Я не знаю лучше книги изо всей новой литературы, включая Пушкина". 

Впоследствии я понял, что, кроме лишения свободы, кроме вынужденной работы, в каторжной жизни есть еще одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все другие. Это: вынужденное общее сожительство. 

Пора бы нам перестать апатически жаловаться на среду, что она нас заела. Это, положим, правда, что она многое в нас заедает, да не всё же, и часто иной хитрый и понимающий дело плут преловко прикрывает и оправдывает влиянием этой среды не одну свою слабость, а нередко и просто подлость, особенно если умеет красно говорить и писать. 

Скажу одно: что нравственные лишения тяжелее всех мук физических.
Простолюдин, идущий в каторгу, приходит в свое общество, даже, может быть, еще в более развитое. Он потерял, конечно, много - родину, семью, все, но среда его остается таже.
Человек образованный, подвергающийся по законам одинаковому наказанию с простолюдином, теряет часто несравненно больше его. Он должен задавить в себе все свои потребности, все привычки; перейти в среду для него недостаточную, должен приучиться дышать не тем воздухом... Это - рыба, вытащенная из воды на песок... И часто для всех одинаковое по закону наказание обращается для него в десятеро мучительнейшее.
Это истина... даже если б дело касалось одних материальных привычек, которыми надо пожертвовать. 

Всякий, кто бы он ни был и как бы он ни был унижен, хоть и инстинктивно, хоть бессознательно, а все-таки требует уважения к своему человеческому достоинству. 

...тотчас же возненавидел его именно за то, что тот был благороден, за то, что с таким ужасом смотрел на всякую низость, за то именно, что был совершенно не похож на него... 

 Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается, наконец, в болезнь.  Я стою на том, что самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя.
Кровь и власть пьянят : развивается загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и , наконец, сладки самые ненормальные явления. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию , к возрождения становится для него уже почти невозможен . 

Боже мой! Да человеческое обращение может очеловечить даже такого, на котором давно уже потускнел образ божий.