Нестеров, Михаил Васильевич, Автопортрет, 1915, ГРМ

Михаил Васильевич Нестеров родился в Уфе 19 (31) мая 1862 в купеческой семье. Получил высшее художественное образование в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (1877–1881 и 1884–1886), где его наставниками были В.Г.Перов, А.К.Саврасов, И.М.Прянишников, а также в Академии художеств (1881–1884), где учился у П.П.Чистякова. Жил преимущественно в Москве, а в 1890–1910 – в Киеве. Не раз бывал в Западной Европе, в том числе во Франции и Италии, много работал в Подмосковье (Абрамцево, Троице-Сергиева лавра и их окрестности). Был членом «Товарищества передвижников».
Молодой художник из далекой Уфы, ворвался в художественную жизнь России смело и стремительно. Его картина "Видение отроку Варфоломею" стала сенсацией 18-ой Передвижной выставки в Москве.

 

Картина написана на сюжет, взятый Нестеровым из древнейшего "Жития преподобного Сергия", написанного его учеником Епифанием Премудрым. Отроку Варфоломею, будущему Сергию, не давалась грамота, хотя он очень любил читать, и он втайне часто молился Богу, чтобы тот наставил и вразумил его. Однажды отец послал его искать пропавших жеребят. Под дубом на поле отрок увидел некоего черноризца, святого старца, "светолепна и ангеловидна", прилежно со слезами творившего молитву. Старец взглянул на Варфоломея и прозрел внутренними очами, что перед ним сосуд, избранный Святым Духом, и спросил его: "Да что ищеши, или что хощещи, чадо?" Отрок отвечал: "Возлюби душа моя паче всего учитися грамоту сию, еже и вдан бых учитися, и ныне зело прискорбна есть душа моя, понеже учуся грамоте и не умею". Он просил святого отца помолиться за него Богу, что он "умел грамоту". Старец, "сотворя молитву прилежну", достал из карманной "сокровищницы" частицу просфоры и подал ее отроку со словами: "Прими сие и снешь, се тебе дается знамение благодати божия и разума святого писания". А когда отрок съел просфору, старец сказал ему: "О грамоте, чадо, не скорби: отсего дне дарует ти Господь грамоте умети зело добре". Так и случилось. Нестеров проникся наивным и поэтическим рассказом Епифания Премудрого, его простодушной верой в чудо: "Я был полон своей картиной. В ней, в ее атмосфере, в атмосфере видения, чуда, которое должно было совершиться, жил я тогда" (писал Нестеров в "Воспоминаниях"). Первый набросок картины появился во время путешествия Нестерова в Италию, в альбоме набросков острова Капри. В том же альбоме возник эскиз вертикальной композиции этого замысла, где, убрав часть пейзажа, художник акцентировал внимание на фигурах. Но он, по-видимому, понял, что не венчик над головой святого, а именно пейзаж должен воплощать чудесное. Нестеров справедливо считал, что именно "Видением отроку Варфоломею" он останется в памяти поколений.

Приведу также эскиз к этой картине:

 

Юношеские мечты провинциала о признании, о славе начинали сбываться. Его отец полушутя говаривал, что лишь тогда он поверит в успех сына, когда его работы будут приобретены Павлом Михайловичем Третьяковым, знаменитым московским коллекционером. Попасть в Третьяковскую галерею значило больше, чем иметь академические звания и награды. И вот уже две картины Нестерова куплены Третьяковым - "Пустынник" и "Видение отроку Варфоломею".

 

(Это первая значительная картина, раскрывшая самобытность нестеровского творчества. Тема ее не была такой уж новой, к ней обращались многие художники академического и передвижнического направления. Но у первых образ пустынножителя оказывался благостно-официозным, а вторые были склонны относиться к нему критически и осуждать за уход от мира. Нестеров первым с такой искренностью и силой опоэтизировал человека, отказавшегося от суетных мирских страстей и нашедшего счастье в уединении и тишине природы. Его старик-монах - простец, с наивной верой в Бога, не искушенный религиозно-философских мудрствованиях, но чистый сердцем, безгрешный, близкий к земле, - это и делает его таким счастливым. Нестеровский герой был навеян русской литературой - Пименом в "Борисе Годунове" Пушкина, "Соборянами" и другими героями, особенно, старцем Зосимой в "Братьях Карамазовых" Ф.Достоевского. Но Нестеров нашел этот человеческий тип и в жизни. Он написал своего пустынника с отца Гордея, монаха Троице-Сергиевой лавры, привлеченный его детской улыбкой и глазами, светящимися бесконечной добротой. Новым для русской живописи был не только образ старца, но и пейзаж, замечательный своей одухотворенностью. Он лишен внешних красот, сер и скуден в своей наготе ранней зимы, но пронзительно поэтичен. В нем появляется чахлая елка, гроздья красной рябины – любимые нестеровские "герои". Художник относится к ним как к живым существам. Глубокий внутренний лад связывает человека и природу. В коричневато-сером колорите картины еще сохраняется воздействие передвижнической живописи, но это уже неповторимый нестеровский мир Святой Руси.)

Передвижники были идейными вождями русского общества 1870-х - 1880-х годов. Их выставки посещали люди всех сословий, студенты и курсистки, молодые рабочие, разночинцы-интеллигенты, представители ученой и художественной элиты, высшая знать и члены царской семьи. Экспонировать свои работы на передвижной было великой честью для начинающего живописца. И вот картины Нестерова приняты. Это ли не успех? Но незадолго до открытия выставки над "Варфоломеем" сгущаются тучи. Перед ним собираются строгие охранители чистоты: передвижнического направления - "таран русской критики" В.В. Стасов, маститый художник-передвижник Г.Г. Мясоедов, писатель-демократ Д.В. Григорович и издатель А.С. Суворин. Нестеров вспоминал: "Судили картину страшным судом. Они все четверо согласно признали ее вредной, даже опасной в том смысле, что она подрывает те "рационалистические" устои, которые с таким трудом укреплялись правоверными передвижниками много лет, что зло нужно вырвать с корнем и сделать это теперь же, пока не поздно". Дело кажется таким серьезным, что четверка решается отговорить Третьякова от покупки картины. Коллекционер в это время бродит по экспозиции, присматривая новые экспонаты для своей галереи. Первым решается заговорить с ним Стасов: "Картина эта попала на выставку по недоразумению... ей на выставке Товарищества не место, задачи Товарищества известны, картина же Нестерова им не отвечает. Вредный мистицизм, отсутствие реального, этот нелепый круг (нимб) вокруг головы старика..." Особенно возмущало критиков то, что молодой автор не испытывает никакого раскаяния. А поскольку молодежь следует учить, они призвали Третьякова отказаться от покупки картины и тем самым наставить начинающего на путь истинный. Но Третьякова уважали именно за независимость вкусов и предпочтений. Внимательно выслушав оппонентов, он заявил, что от картины не откажется. Недоброжелатели Нестерова были во многом правы. Они чутко уловили новаторство художника. Сам того не желая, он выступил как бунтовщик против передвижнических устоев: материализма, позитивизма, реализма. Передвижническому искусству отражения жизни в формах самой жизни Нестеров противопоставил искусство преображения действительности во имя выражения внутреннего мира человека - мира видений, грез, фантазий. Для передачи этой новой реальности он обратился к новому художественному языку. Имматериализовал линии, формы, краски, подчинил их декоративному ритму. Превратил картину в подобие декоративного панно. Тем самым, не порывая с реализмом, он приблизился к символизму. Образ Сергия был душевно близок Нестерову с раннего детства. Он знал его по семейной иконе и лубочной картинке, где Сергий-пустынножитель кормил хлебом медведя. В представлении художника это был глубоко народный святой, "лучший человек древних лет Руси". По возвращении из Италии Нестеров поселился в деревне Комякино, недалеко от Сергиева Посада. Здесь сама природа словно бы хранила воспоминания о жизни Преподобного. Художника глубоко трогает кроткое очарование северного пейзажа. В своей бесплотности она словно просвечивала в иную, метафизическую реальность. Часто бывая в Троице-Сергиевой лавре, Нестеров вошел в мир народных преданий и верований, связанный с Сергием Радонежским. Напитавшись "русским духом", Нестеров начинает искать в жизни "подлинники" своих грез. Навсегда сохраняется его стремление опереться на натуру, даже в том случае, когда он создает ирреальные образы. С крыльца абрамцевского усадебного дома ему открывается, по его воспоминаниям, "такая русская, русская осенняя красота". Он проникается каким-то особым чувством "подлинности" и "историчности" этого вида. Здесь он пишет эскиз, ставший в переработанном и дополненном виде фоном картины. Не сразу Нестерову удается найти модель для головы Варфоломея. Задача была не из легких. По преданию, неизвестный святой, взглянув на юного пастушонка, угадал в нем "сосуд избранный". Художник почти отчаялся найти подходящий облик, как вдруг на деревенской улице нечаянно встретил хрупкую, болезненную девочку с бледным лицом, широко открытыми удивленными глазами, "скорбно дышащим ртом" и тонкими, прозрачными ручками. В этом существе "не от мира сего" он узнал своего Варфоломея. Образ Сергия продолжает волновать Нестерова на протяжении всей жизни. Вслед за "Видением отроку Варфоломею" он работает над большой картиной "Юность преподобного Сергия".

 

Нестеров творит миф о Святой Руси, стране, где человек и природа, равно одухотворенные, объединены возвышенным молитвенным созерцанием. Художник создает свой тип пейзажа, получивший название "нестеровского". Такого еще не было раньше в русском искусстве. Обращаясь чаще всего к северной природе или природе средней полосы России, неброской, лишенной изобилия и бравурности южной, он отбирает определенные ее приметы, повторяя их, варьируя во многих своих картинах. Неизменные составляющие нестеровского пейзажа - юные тонкие деревца: преувеличенно вытянутые бело-ствольные березки, пушистые сосенки, рябины с красными гроздьями ягод и резной листвой, вербы с пушистыми сережками. Каждое из них портретно, каждое наделено собственной душой...
Творчество Нестерова выросло на почве христианской духовной традиции. Оно вдохновлялось идеей о православии как движущей силе отечественной истории. Христианское мироощущение Нестерова, его любовь к России определяются во многом атмосферой семьи, в которой он вырос. Нестеров родился в глубоко патриархальной, традиционно религиозной купеческой семье, в Уфе, в предгорьях Урала. Он принадлежал к старинному купеческому роду. Дед его - Иван Андреевич Нестеров, был выходцем из новгородских крепостных крестьян, переселившихся при Екатерине II на Урал. Он получил вольную, учился в семинарии, затем записался в купеческую гильдию и 20 лет служил уфимским городским головой. Отец Нестерова славился в городе щепетильной честностью и был уважаем до такой степени, что все новые губернаторы и архиереи считали своим долгом делать ему визиты, чтобы представиться. А он принимал не всех. В доме царила мать, Мария Михайловна, умная, волевая. Близость с родителями сохранилась у Нестерова до конца их дней. В каждый свой приезд в Уфу он вел с ними, особенно с матерью, долгие задушевные разговоры, а разлучаясь, писал подробные письма о своих творческих успехах и неудачах, неизменно находя понимание и сочувствие. По семейной легенде, Нестеров выжил благодаря чудесному вмешательству святого. Младенец был "не жилец". Его лечили суровыми народными средствами: клали в горячую печь, держали в снегу на морозе. Однажды матери, как говорил Нестеров, показалось, что он "отдал Богу душу". Ребенка, по обычаю, обрядили, положили под образа с небольшой финифтяной иконкой Тихона Задонского на груди и поехали на кладбище заказывать могилку. "А той порой моя мать приметила, что я снова задышал, а затем и вовсе очнулся. Мать радостно поблагодарила Бога, приписав мое Воскресение заступничеству Тихона Задонского, который, как и Сергий Радонежский, пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Оба угодника были нам близки, входили, так сказать, в обиход нашей духовной жизни". Жизнь в городе была спокойной и неторопливой. Уфа, вспоминал Нестеров, "несмотря на все усилия цивилизации... немудрая, занесенная снегом, полуазиатская. По ней нетрудно представить себе сибирские города и городки. Начиная с обывателей, закутанных с ног до головы, ездящих гуськом на кошевках, и кончая сильными сорокаградусными морозами, яркими звездами, которые в морозные ночи будто играют на небе, им словно тоже холодно и они прячутся..." Поэзия народных преданий и обычаев, красота русской природы определяют мироощущение Нестерова-художника. Единственное, к чему он в детстве проявляет настоящий интерес, не считая многочисленных шалостей и озорства, это рисование. Ум и чуткость родителей проявились в том, что они согласились с советами учителей, подметивших художественные способности мальчика, и, несмотря на то, что в Уфе к художникам относились как к неудачникам, людям третьего сорта, предложили ему поступить в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, Из учителей наибольшее влияние на Нестерова оказал Василий Перов. Его искусство не отличалось высоким качеством рисунка или колорита, - оно волновало начинающего художника умением проникнуть в человеческую душу. Нестеров не может на первых порах определить свой собственный путь. Он мечется, неудовлетворенный собой, и даже оставляет училище и поступает в Академию художеств в Петербурге. Но там он остро чувствует рутинность традиционного преподавания. Правда, в академии в это время работает замечательный педагог П.П. Чистяков, но Нестерову не по душе его система: с шутками и прибаутками Чистяков учит серьезным профессиональным навыкам. Молодому же Нестерову хотелось, подобно Перову, заботиться не о колорите, рисунке или фактуре живописи, а задеть за сердце зрителя, пробудить его ум. Серьезное изучение вопросов техники казалось в те времена недостойным передового художника. Лишь первая и самая истинная, как считал Нестеров, любовь и потрясение от смерти молодой жены совершают в нем психологический и творческий переворот. Он находит, наконец, свою тему и свой художественный почерк. Это была любовь с первого взгляда. Он встретил юную девушку - Марию Ивановну Мартыновскую - на летних каникулах в Уфе. Дочь Нестерова О.М. Шретер писала о своей матери: "Первый весенний цветок с его тонким ароматом. Никакого внешнего блеска. Потому-то так нелегко объяснить исключительное чувство к ней отца. Почти через шестьдесят лет вспоминал он о нем как о чем-то светлом, поэтичном, неповторимом". "Судьба", "суженая" - излюбленное слово их обоих в письмах. Была она крайне впечатлительна, нервна, несмотря на простоту и бедность, по-своему горда... Над всеми чувствами доминировала особая потребность не только быть любимой, но любить самой безгранично, страстно, не считаясь даже с условностями того далекого времени. Родители Нестерова были против их брака. Нестеров уехал в Петербург зарабатывать звание свободного художника и тяжело там заболел, а Мария Ивановна в весеннюю распутицу на лошадях из Уфы бросилась его выхаживать. Они обвенчались без благословения родителей. Через год родилась дочь Ольга, и этот день, по словам Нестерова, и был самым счастливым днем его жизни. Но через сутки после родов Маша умерла. Горе было невыносимым. Нестеров пытался изжить его, воскрешая любимые черты на бумаге и холсте. Он писал и рисовал портреты жены, и ему казалось, что она продолжает быть с ним, что души их неразлучны. Он написал ее портрет в подвенечном платье, вспоминая, какой цветущей, стройной, сияющей внутренним светом она была в день свадьбы. "Очаровательней, чем была она в этот день, я не знаю лица до сих пор, - вспоминал Нестеров в старости, безжалостно описывая и себя, маленького, неуклюжего, с бритой после болезни головой. - Куда был неказист!" В нестеровских иллюстрациях к Пушкину Мария Ивановна становилась Царицей, Машей Троекуровой, барышней-крестьянкой, Татьяной Лариной. Не расставался он с дорогим образом и расписывая Владимирский собор.
Свыше двадцати двух лет своей жизни Нестеров отдал церковным росписям и иконам. Все началось с того, что его картина "Видение отроку Варфоломею" понравилась Виктору Васнецову. Имя этого художника в то время гремело: он расписывал с помощниками Владимирский собор в Киеве, задуманный как памятник национальной истории, веры и неорусского стиля. Предстояло не только "сложить живописную эпопею" в честь князя Владимира, но и создать целый пантеон подвижников веры, русской культуры и истории. Здесь были князья - защитники Руси от половцев, татар и немцев - Андрей Боголюбский, Михаил Черниговский, Александр Невский, подвижники просвещения - Нестор Летописец, иконописец Алимпий и другие. Русские христианские образы соединялись с общечеловеческими. Нестеров принял предложение Васнецова работать во Владимирском соборе. Его манила задача создания современной монументальной живописи, некогда достигшей высот в творениях древних мастеров, а затем, в XIX веке, превратившейся в официозное богомазание. Влекла к себе молодого художника и личность Васнецова, с работами которого Нестеров уже был знаком. Доходили слухи, что Васнецов творит чудеса во Владимирском соборе. Нестеров писал: "Там мечта живет о "русском Ренессансе", о возрождении давно забытого дивного искусства "Дионисиев", "Андреев Рублевых". Эта мечта и позвала Нестерова в Киев. Нестерову нравился реализм и историзм Васнецова, о его святых он говорил с восхищением: "Вот как живые стоят". "Все они переносят зрителя в далекое прошлое, дают возможность представить себе целые народы, их обычаи и характеры". Пленяла его и декоративная красота храма. Испытав обольщение религиозными росписями Васнецова, Нестеров на первых порах начинает подражать им, но затем спохватывается и находит свой собственный язык. Помогает ему в этом поездка в Италию, совершенная ради изучения византийского искусства. По сравнению с росписями Васнецова, полными в изображениях святых энергии и мужества, нестеровские более лиричны. Они еще более приближаются к стилю модерн декоративной уплощенностью композиции, рафинированностью и бесплотностью образов, утонченностью серебристого колорита. Источником нестеровской образности и в церковных работах остается живая жизнь. В многочисленных натурных эскизах он прорабатывает детали композиции, человеческую фигуру, лицо. Еще дальше по пути сближения со стилистикой модерна Нестеров идет в росписях для храма Александра Невского в Абастумани в Грузии. Здесь художнику предоставлялась полная творческая свобода. Заказчик работы - наследник русского престола цесаревич Георгий одобрил эскизы Нестерова и выразил пожелание, чтобы он познакомился с образцами росписей в знаменитых храмах Кавказа. Нестеров изучил фрески и мозаики Гелатского монастыря, храма в Мцхете, Сафарского монастыря, Сионского собора в Тифлисе, но не считал нужным подражать увиденному, хотя оно и произвело на него сильное впечатление. Лишь эффект нежного сияния красок, подсмотренный в храме селения Зарзма, попытался сохранить в своих росписях. "Перед нами предстало чудо не только архитектуры, но и живописи. Храм весь был покрыт фресками. Они сияли, переливались самоцветными камнями, то синими, то розовыми или янтарными", - так он вспоминал о росписях в этой церкви. Декоративная стилизация форм и линий, их ритмическая перекличка, интерес к орнаменту превращали росписи Нестерова в декоративные панно в стиле модерн. Нестеров не был удовлетворен своими росписями абастуманского храма, так же как и росписями в Новой Чартории. Более значительными представлялись ему его монументальные росписи в церкви Марфо-Мариинской обители в Москве, построенной архитектором Щусевым по заказу великой княгини Елизаветы Федоровны. Архитектор построил церковь Покрова в стиле старой новгородско-псковской архитектуры. Нестеров не захотел стилизовать свои росписи под древние новгородские фрески, хотя они тогда только что были расчищены от старых записей и вызывали восторг художников своей монументальной мощью. Только в образах, выполненных для иконостаса, он использовал лаконизм линий и обобщенность силуэтов церковных первоисточников. Основные же росписи он выполнил, опираясь на конкретные зрительные впечатления. В Италии он пишет этюды для сюжета "Христос у Марфы и Марии" и сохраняет в росписи импрессионистическую многоцветность, синие и лиловые тени весны - краски новые в церковных росписях. "Все более и более приходил я к убеждению, что стены храмов мне не подвластны. Свойственное мне, быть может, пантеистическое религиозное ощущение на стенах храмов, более того, в образах иконостасов для меня неосуществимо. ...Решение отказаться от церковной живописи медленно созревало..."

 

Самооценка Нестеровым собственной церковной живописи, упомянутая на предыдущей странице, представляется слишком суровой. Художнику удалось внести в нее и новое, поэтическое мироощущение и новый стиль, новые краски. Но Нестеров был не монументалистом по характеру своего дарования, а лириком. Поэтому даже на стенах церкви он стремится создать станковую картину. В Марфо-Мариинской обители он задумывает написать на стене трапезной картину "Путь ко Христу". Ее композиция созревает в живых наблюдениях около Троице-Сергиевой лавры. Она должна была стать выражением сокровенных нестеровских мыслей.

 

Для многих русских художников второй половины XIX века недосягаемым идеалом представлялась картина Александра Иванова "Явление Христа народу", - их привлекали ее высокий духовный настрой и совершенное художественное воплощение. "Явление Христа народу" Нестеров решил перевести на русскую почву и показать явление Христа русскому народу. Это была не первая его попытка. Первоначально он написал картину "Святая Русь". Содержание произведения определяли евангельские слова: "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Аз успокою Вы". На картине к скиту, затерянному в глухой лесистой долине, приходят стар и млад, каждый со своей бедой. Навстречу им из-за ограды выходят Христос и святые, наиболее почитаемые на Руси заступники - Николай, Сергий и Георгий ("Егорий Храбрый" - герой русских былин). Все происходит на фоне зимнего пейзажа, навеянного природой Соловецких островов, где художник писал этюды для картины. Пейзаж, удавшийся художнику, не стал, однако же, как ему хотелось, олицетворением "всея Руси", не приобрел, как в "Видении отроку Варфоломею" исторический характер. Богомольцы, пришедшие ко Христу, это любимые нестеровские герои - странники, монахи, старообрядки, девушки, дети. Все они написаны по этюдам с реальных лиц, отобранных Нестеровым на Соловках или в Хотькове. Две пожилые женщины на правом плане, поддерживающие больную девушку, - это сестра и мать художника. В изображении этой группы проявилась любовь художника к самым близким для него людям, и, возможно, это своего рода благодарственная молитва за спасение едва не погибшей от болезни дочери Ольги. Неудачной оказалась левая часть композиции с изображением Христа и святых. На всех них лежит отпечаток официозной церковности, а Христос, по меткому выражению Льва Толстого, походит на итальянского тенора. В его облике нет теплоты, он слишком холеный, надменный, начальственный. Такого рода изображения Христа были распространенными в академических религиозных композициях. Фигуры святых Нестеров взял из своих прежних работ. Еще не был написан эскиз картины "Путь ко Христу", как Нестеров уже начал подготовительную работу над картиной "Христиане". Позже она получила название "На Руси" (Душа народа). Она завершила поиски монументальной картины, выражающей заветные нестеровские мысли о России. Нестеров работал над этим полотном в период между первой русской революцией 1905 года и первой мировой войной 1914 года. Закончена она была в разгар войны и отразила тревогу художника за судьбы родины. Нестеров пытается ответить на вопросы: "Кто мы? Откуда мы? Куда идем?" Художник отказывается от изображения труждающихся и обремененных и показывает Россию во всей ее духовной и интеллектуальной мощи. Он не вводит в картину Христа, помня о прежних неудачных попытках, а может быть, и о мнении Льва Толстого, считавшего эту задачу невыполнимой. Лишь на одном из первоначальных эскизов толпа народа идет за Христом. В картине Христос присутствует лишь в виде старинной потемневшей иконы Спаса. На правом плане обращает на себя внимание "Христова невеста" с горящей свечой в руке. На левом плане картины в группе женщин в белых холщовых паневах - "Христа ради юродивый", человек, добровольно принимающий облик умалишенного, чтобы жить по закону правды. Еще в картину "Святая Русь" Нестеров хотел поместить выдающихся представителей русской интеллигенции, народных самородков - Федора Шаляпина, Максима Горького. Горький даже побывал на полотне в толпе богоискателей, но художник убрал его. Нестеров восхищался личностью и творчеством Горького, но после знакомства с ним понял, что смыслом жизни этого человека была не христианская любовь, а революционная борьба. В картине "На Руси" вместе с народом идут христианские писатели Достоевский, Толстой, Владимир Соловьев. Нестеров особенно почитал Достоевского. За фигурой писателя он поместил его героя, "русского инока" Алешу Карамазова. В Толстом он видел, прежде всего, мастера слова, но иронически относился к его христианским мудрствованиям. "Христианство" для этого, в сущности, нигилиста, "озорника мысли" есть несравненная "тема". Толстой помещен стоящим вне толпы и как бы находящимся в сомнении - стоит ли присоединяться? Вся эта толпа движется вдоль берега Волги. Нестеров избирает эту реку фоном картины, помня о том, какую великую роль она играла в истории России. Пейзаж конкретен - это Волга у Царева кургана, но обладает эпической ширью. Перед толпой, намного опередив ее, идет мальчик в крестьянском платье с котомкой за плечами и с расписным туеском в руке. Это смысловой центр картины. Художник хотел сказать словами Евангелия: "Не войдете в царство небесное, пока не будете как дети". Именно ребенок оказывается самым совершенным выражением души народа. Она еще находилась в мастерской, когда разразилась Февральская революция. Вслед за ней прогремела Октябрьская, и Святая Русь Нестерова ушла, чтобы никогда уже больше не вернуться.
Два типа портретов сосуществуют в творчестве Нестерова. Один - аналитический, во многом похожий на портретный этюд. В нем художник всматривается в лицо человека, пытается разгадать сущность его характера. Такой портрет строится традиционно: лицо и фигура модели обращены к зрителю. Другой тип портрета - это портрет-обобщение, портрет-биография, иногда - портрет-символ. Часто он решается художником как картина, с включением нестеровского пейзажа-настроения или интерьера, заполненного "говорящими" вещами, способствующими постижению образа. Иногда Нестеров пишет двойной портрет, портрет-диалог, в котором два полярных характера, как две мелодии в музыке, находятся в контрапунктическом единстве. Подчас вторым центром портрета Нестеров делает произведение искусства, в общении с которым раскрывается сущность модели. Первые нестеровские портреты, если не считать множества портретных этюдов или портретов родителей, написанных подростком с фотографий, появились в 1906 году. Они были рождены любовью и нежностью к близким - жене и дочери. Жена, Екатерина Петровна Нестерова, изображена в интерьере киевской квартиры. Важную роль играет уютный уголок обжитого семейного гнезда, любимые, одухотворенные памятью о прошлом вещи. Иным настроением проникнут портрет дочери Ольги. Она в это время перенесла тяжелую операцию и ожидала вторую. Портрет рожден страхом за ее жизнь и потребностью запечатлеть любимые черты. Художник акцентирует внимание на невесомости ее фигурки, закутанной в тяжелый плащ, болезненной бледности лица. Ольга вспоминала, что она не была столь печальной. Такой увидел ее художник. Он превратно ее в "нестеровскую девушку". В портрете С.Н. Булгакова и П.А. Флоренского, названном "Философы", Нестеров написал двух выдающихся представителей религиозно-философской мысли.

 

Художник восхищался миром идей и чувств отца Павла Флоренского в его знаменитой книге "Столп и утверждение истины". Он избрал жанр парного портрета, чтобы показать два антиномических характера в едином поиске истины. Вечереет. Неторопливо бредут два человека, погруженные в беседу. В одинаковых поворотах фигур, наклонах головы - разные выражения. Священник в белой рясе - воплощение кротости, смирения, покорности судьбе. Другой, в черном пальто, Булгаков - олицетворение неистового противления, яростного бунта. В своих воспоминаниях Булгаков раскрыл намерение Нестерова: "Это был, по замыслу художника, не только портрет двух друзей... но и духовное видение эпохи. Оба лица выражали одно и то же постижение, но по-разному, одному из них как видение ужаса, другое же как мира, радости, победного преодоления. То было художественное ясновидение двух образов русского апокалипсиса, по сю и по ту сторону земного бытия, первый образ в борьбе и смятении (а в душе моей оно относилось именно к судьбе моего друга), другой же к побежденному свершению, которое нынче созерцаем..." Судьба Флоренского оказалась трагичной. Этот выдающийся мыслитель, ученый, предвосхитивший многие идеи семиотики, погиб в 1934 году в сталинских лагерях. Булгаков, перешедший к православному богословию от марксизма, в 1923 году эмигрировал во Францию.
После Октябрьской революции Нестеров стал преимущественно портретистом. Все церковные заказы отпали. Исчерпал себя и миф о Святой Руси. На первых порах Нестеров продолжает лирическую линию своего искусства, преимущественно в женских портретах. Создать лирический портрет - именно такую цель художник ставит перед собой в портрете дочери, Веры Михайловны Титовой, написав ее в интерьере музея 1840-х годов. Девушка в пышном бальном платье на мгновение присела на старинный диванчик, чтобы в следующее мгновение закружиться в вихре бала.

 

Однако уже в портрете Наташи Нестеровой, получившем название "Девушка у пруда" (1923), возникает иная музыка - музыка революции.

 

Облик героини, одетой в платье стиля "директория" с подобием фригийского колпака на голове, напоминающего о Великой французской революции, полон молодой энергии, порыва к действию. Нестеров не стремится сделать девушку олицетворением революции, но прав был Горький, когда заметил, что эта не-стеровская девушка в монастырь не уйдет. "Ей дорога в жизнь, только в жизнь". Как ни странно, чем старше становился художник, тем более энергичным, страстным, мастеровитым делалось его искусство. Лучшие из его портретов - И. Шадра, И. Павлова, С. Юдина, Е. Кругликовой были написаны после семидесяти лет. Нестеров неоднократно избирает себя в качестве модели. "Автопортрет" - это размышление художника о своем месте в искусстве и жизни. Фоном портрета он делает высокий обрыв над излучиной реки Белой и бескрайними далями Предуралья. Это эпический образ родины, знакомый по многим картинам Нестерова. Его героини приходили сюда в переломный момент жизни. Похоже, что и для Нестерова он является таковым. Идет война, близится революция. Лицо Нестерова строго и сурово, черты его обострены тяжелым раздумьем. В облике его нет ничего от художника, это не поэт-лирик, а гражданин, задумавшийся о судьбах России. Нестеров умер во второй год Великой Отечественной войны. Ничто не могло оторвать его от работы - ни преклонный возраст, ни болезнь, ни лишения военного времени. Последним его произведением стал пейзаж "Осень в деревне" - уголок русской природы.

 

"Вот русская речка, вот церковь. Все свое, родное, милое. Ах, как всегда я любил нашу убогую, бестолковую и великую страну родину нашу!.." - этим чувством проникнуто все его искусство.
В последние десятилетия жизни Нестеров увлеченно работал над воспоминаниями, которые вышли отдельной книгой (под названием 'Давние дни') в год его кончины.
Умер в Москве 18 октября 1942 г.

При подготовке сообщения были использованы следующие материалы:
http://art-nesterov.ru/, http://www.varvar.ru/arhiv/gallery/russian/nesterov/index.html, http://bibliotekar.ru/kNesterov/index.htm, http://palomnic.org/art/pic/nesterov/3/, http://www.art-catalog.ru/search.php?str_search=%CD%E5%F1%F2%E5%F0%EE%E2, и другие материалы.
 Предлагаю посмотреть также небольшой ролик, сделанный мной по портретным работам М.В. Нестерова.