Конечно же, у нее была масса поклонников. Еще до Аркадьева ее руки и сердца добивался американский миллионер Арманд Хаммер. Уже при Аркадьеве ее внимания и расположения искали Самуил Маршак и Михаил Зощенко...

Но самыми преданными поклонниками певицы были простые зрители. «В двадцатые годы выступала я как-то на открытой сцене сада „Эрмитаж“. Закончился мой концерт поздно вечером. Идем мы с мужем по темной, слабо освещенной улице и слышим за нами чьи-то шаги. Я испугалась, муж мне говорит: „Заинька, не бойся, я с тобой“. Поравнялась с нами ватага беспризорников, подходит вожак и говорит: „Дяденька, вы нас не бойтесь, мы твою тетеньку не тронем. Уж больно хорошо она поет, так за душу берет. Мы вас даже до самого дома проводим“. Вот какие у меня почитатели».

«Пунчик, приезжай...»

Публика с восторгом принимает концертные выступления артистки. Критики отмечают ее требовательный вкус, самобытность интерпретации, одобрительно отзываются о «необычной красоте проникновенного сильного голоса, легкой и доверительной, с лукавинкой манере пения». В середине 20-х годов Юрьева занимает одно из первых мест на эстрадном олимпе. На афишах Колонного зала большими буквами пишут ее имя, а ниже и чуть мельче — другие знаменитости: Василий Качалов, Вера Дулова, Екатерина Пельтцер...

1926 год Изабелла Юрьева с мужем провели во Франции. В Париже она давала концерты, имела грандиозный успех, в буквальном смысле слова очаровала парижскую публику. Ей предлагали сказочные контракты: выступления в знаменитой «Олимпии», съемки в главной роли во франко-испанском фильме, в конце концов предлагали вообще остаться в благополучной Франции, но она отказалась.

Сын Володя родился в парижском такси по дороге в роддом. Родился с врожденным пороком сердца и, прожив чуть больше года, умер в Ленинграде (там жили родственники мужа). «Муж ни за что на свете не брал меня хоронить ребенка. Я осталась в Москве со своим горем. А через два дня вынуждена была выступать на сцене дорогущего мюзик-холла на площади Маяковского. Директор мюзик-холла Э. Дакман, которому я сказала, что не могу выступать, так как у меня умер ребенок, спокойно ответил: „Публику не интересует ваша личная жизнь. Она пришла развлечься“. И я пела, держась за стул. А в ложе над сценой плакала опереточная прима Клавдия Новикова, моя приятельница. Она все знала...»

Однажды ночью раздался телефонный звонок: «Товарищ Юрьева! Сейчас за вами придет машина, поедете в Кремль на концерт». Изабелла в недоумении попросила позвать кого-нибудь из выступающих артистов. Вскоре она услышала голос Козловского: «Пунчик, приезжай, здесь концерт и тебя ждут». Изабелла согласилась при условии, что и муж поедет: «Мы с ним никогда не разлучаемся!»

В банкетной комнате, откуда вызывали на сцену, Изабелла сидела рядом с Козловским. Неожиданно вошел Сталин. Поздоровался со всеми, задержал взгляд на Юрьевой и так же неожиданно вышел...

Исключительный по пошлости репертуар

О чем думал вождь мирового пролетариата, разглядывая певицу, никто никогда не узнает. Зато известно другое: к концу 20-х годов идеологическая атмосфера вокруг «цыганщины», как презрительно окрестили тогда русский романс и таборную песню, начала стремительно сгущаться. Иначе как безвкусицей и буржуазным атавизмом их теперь не называли. Огонь критики в первую очередь был направлен против наиболее талантливых исполнителей старинного романса, в частности Изабеллы Юрьевой, талантом которой эта самая критика совсем недавно восхищалась.

Творческим людям предписывалось нести в массы пролетарскую культуру, воспевать борьбу, труд и строительство «нового общества». «Чистое искусство ради искусства», к которому причислили любовный романс, отменялось, ибо оно «уводило в сторону от строительства мирового социализма».

Программы концертов теперь составлялись таким образом, что вначале выходил с очень злыми пародиями на русский романс Хенкин, а после него должна была петь Юрьева.

Уполномоченному Репертуарным Комитетом От Изабеллы Юрьевой

Заявление

Прошу разрешить мне при исполнении новой программы мюзик-холла следующие старинные романсы: «Никому ничего не рассказывай», «Жигули», «Среди миров», «Он уехал».

Изабелла Юрьева

Резолюция: Исключительный по пошлости мещанский репертуар. Разрешить сроком на один год одной певице, пока не будут подготовлены произведения, созвучные времени.

Политредактор Р. Пиккель

В конце концов Юрьева не выдержала прессинга и прекратила выступать. Молчание длилось целых семь лет.

«Свежую струю» вносить не захотела

В 1937 году Юрьева записала на пластинку первую песню — «Ты помнишь наши встречи» Ильи Жака и Андрея Волкова, которую исполняла также Шульженко.

В годы войны она много ездила с концертами. Пела и на Карельском фронте перед бойцами в 30-градусный мороз, когда даже ботинки на сцене в помещении покрывались инеем, и в только что освобожденном Сталинграде, и в госпиталях. По настоянию чиновников от искусства ей пришлось разучить несколько отнюдь не характерных для ее творчества произведений советских композиторов. Но бойцы не хотели патриотики. Стоило певице появиться на импровизированной эстрадной площадке где-нибудь на передовой, как они начинали требовать «Сашу», «Белую ночь», «Если можешь, прости» — лучшие ее песни 30-х годов.

После войны Изабелла Юрьева объездила с гастролями весь Советский Союз. Исполняла старинные романсы, лирические песни. Гром, как всегда, грянул неожиданно. Летом 1946 года были приняты сразу три постановления ЦК ВКП(б): «О журналах «Звезда» и «Ленинград», «О репертуаре драматических театров», «О кинофильме «Большая жизнь». Последнее постановление содержало критику песен Н. Богословского и А. Фатьянова, признанных порочными и идейно непригодными. Богословский был назван пошляком, а песня «Три года ты мне снилась» — упаднической. Это был сигнал к очередной кампании по борьбе с «легким жанром», со всем, что уводило в мир неясных грез и личностных переживаний.

Изабелла Даниловна записала на радио цикл песен Жарковского, Табачникова, Мартынова, Милютина. Это были лирические и шуточные, веселые и грустные (ни одного романса!) песни. Решение художественного совета, через горнило которого проходила вся «готовая продукция», было однозначным: «В эфир не давать». А одна из центральных газет менторски наставляла: «Если бы певица взамен суррогатов обратилась к настоящей народной песне, она внесла бы свежую струю в область подлинного музыкального искусства...»

Певица отказалась петь рекомендуемые идеологами песни.

***

В сентябре 1999 года в связи со 100-летним юбилеем Изабелла Юрьева была награждена орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени. А за несколько лет до этого ей было присвоено звание народной артистки России. Это были ее первые и единственные за всю долгую жизнь государственные награды.

20 января 2000 года Изабеллы Даниловны Юрьевой не стало.

Такие люди не должны стареть

Отрывок из статьи Аллы Цыбульской «Изабелла Юрьева: к столетию со дня рождения»

— Сидит это во мне, понимаешь, сидит! — сказала она чуть сдавленным голосом и оборвала себя. — И все теперь неуместно, несвоевременно, незачем мне нынче быть смешной, а тогда, в молодости моей, все понималось по-другому, и что теперь приветствуется, тогда отвергалось. Говорили: уберите эту ноту, от нее пахнет цыганщиной, а она была просто страстной, дурновкусия я бы не допустила, говорили: «жестокий» романс с насмешкой, а он оказался вечным, ведь мир чувств, заключенный в нем, — это мир красоты и драматизма...

Расцвет ее дарования совпал с размахом «шагов саженьих» Советского Союза. Пафос общественного энтузиазма выражался в коллективном общественном мироощущении. Все, что было связано с понятием «мы», казалось единственно важным. Все, что выражало личное, воспринималось как мещански ограниченное. От нее требовали петь не о любви, а о стройках. Что было делать артистке, которая столь не вовремя явилась на сцену в эпоху маршей и массовых песен?

Ей приходилось терпеть нападки. Странно и неприятно читать статью И. Дунаевского в журнале «Советская музыка» N 9 за 1948 год, в которой он указывает Изабелле Юрьевой как на недостаток на ее излишнюю эмоциональность, чрезмерное драматическое напряжение. Идеология исподволь подчиняла сознание, мышление. Талантливейший композитор, ставший музыкальным идеологом эпохи Сталина, увы, и он отметал иные проявления искусства, чем те, на страже которых стоял сам... Таковы были беспощадная идеология и дух сталинского времени.

Любовь и женское достоинство стали главной темой ее творчества. В старинных и цыганских романсах, исполняемых ею, в произведениях А. Алябьева, А. Варламова, А. Гурилева, А. Верстовского, в романсах XX века, в произведениях советских композиторов и в лирических песнях перед слушателем возникал образ любящей, страдающей и прекрасной женщины. И этот образ оказывался бесконечно дорог ее современникам.

Сила воздействия певицы заключалась в том артистическом переживании, что пронизывало ее исполнение. Она смело шла на импровизацию, варьирование мелодий. Ее концертмейстеры Симон Каган и Давид Ашкенази, с которыми она работала в течение всей своей жизни, импровизировали также свободно, что придавало особый блеск звучанию. Необычайно чутко она всегда обращалась со словом, с поэтической речью в музыке. Изменение интонации, ее сдвиг, широкий гортанный распев или интимное признание становились «гласом волшебной лиры»...

В связи с возвращением романса в 70-е годы к певице кинулся рой журналистов. Неожиданное внимание после стольких лет забвения (ее последний концерт перед уходом со сцены состоялся в Ленинградском театре эстрады 5 апреля 1965 года) тревожило и смущало. По неопытности она раздавала из своего архива бесценные реликвии: то уникальную афишу с портретом 20-х годов, то старую рецензию...

Я знала и любила ее с детства. Иосиф Аркадьевич был двоюродным братом моей мамы. Приезжая на гастроли в Ленинград, они бывали постоянными гостями в доме маминой старшей сестры, с которой дружили смолоду, будучи ровесниками. Она была очаровательна, и я смотрела на нее с восхищением. «Ты тоже хочешь стать артисткой? — спросила она меня однажды. — Не думай даже! Это очень тяжелая доля...» Но, конечно же, именно об этом я и мечтала.

Как быстро проходит пора человеческого расцвета! Помню, в один из приездов в Ленинград я увидела их идущими по Невскому. Это была такая красивая и роскошно выглядящая пара, что я не посмела их окликнуть, к ним приблизиться. Когда вечером мама сказала им, что ее дочка постеснялась к ним подойти, Беллочка (так ее называли домашние) огорчилась: «Мы же тебя, деточка, не видели, мы бы тебе были рады...»

Они и были рады мне и гостеприимны, когда я повзрослела и гостила у них в Москве. Как уютно спалось на антикварном узком николаевском диване в парадной гостиной, стены которой были завешаны старинными картинами и защищены от света гобеленовыми тяжелыми шторами...

Не обходилось и без забавных курьезов. Беллочка любила хорошие вещи, хорошую одежду, которых не было в тот период эпохи «Москвошвеи». Обнаруживая у меня иногда хорошие перчатки, чулки или сумочку, она — близорукая с детства — пробовала их на ощупь и спрашивала: «Откуда у тебя такие мягкие перчатки?» На что я отвечала: «Как откуда? Вы забыли, что вы мне их подарили?» Она смеялась в ответ.

Перед каждым концертом она отчаянно волновалась. Но в тот памятный день в послевоенном Сталинграде волнение достигло крайних пределов. С утра зарядил дождь. Его пелена скрыла очертания встающего из руин города. К вечеру по улицам можно было уже не идти, а плыть. «Кто же в такую погоду пойдет на концерт?» — грустила певица. В назначенное время пришел автобус. Она и музыканты взгромоздились с ногами на сиденья: вода заливала пол. И вдруг она увидела, что по затопленной улице, держа обувь в руках, босиком, подняв подолы платьев, подвернув брюки, идут бесконечной толпой те, кого дождь не остановил, — ее слушатели, ее почитатели. И она расцвела от счастья. Это была пора ее молодости, ее успеха, ее признания народом.

Однажды она с огромным юмором рассказала, как на одном из прифронтовых выступлений в паузе между исполнением услышала из зрительских рядов: «Переверните, переверните!» Возникла недоуменная пауза. Кто-то произнес: «Что или кого перевернуть? Юрьеву?» Выяснилось: один молоденький лейтенант был убежден, что слушает ее пластинку, а красивая блондинка только изображает пение. На обороте же его любимой пластинки была всем известная и всем нравящаяся песенка «Саша», которую он и хотел послушать...

При том, что, конечно, она всегда была избалованной женщиной, она сохранила необычайную душевную отзывчивость к окружающим. При том, что всегда казалась хрупкой, проявила уже в поздние годы стойкость и мужество. После операции у Святослава Федорова ни разу не пожаловалась на боль, а когда ей разрешили снять повязку, сказала:"О, я и не знала, что в мире столько красок!" И через год решительно прооперировала второй глаз.

Она всегда так умела сказать «не знаю» или «не понимаю», что было ясно: речь идет о том, что она не одобряет, но отзываться дурно не хочет. В то же самое время свое восхищение высказывала бурно. Как-то, слушая Елену Образцову, произнесла: «Такие люди не должны стареть...» Может быть, тут прорвалось и сожаление о себе.

_____________________________________________________