Толик хотел удрать в комнату, но мама взяла его за шиворот, вытащила на кухню и усадила на табуретку. Перед Толиком стояла тарелка остывшего супа. Толик быстро схватился за ложку, надеясь оттянуть расплату.
— Не смей есть! — сказала мама.
— А я как раз не хочу есть, — тонким голосом отозвался Толик. — Знаешь, мама, у меня аппетита нет.
— Я тебе покажу «не хочу»! Ешь немедленно! Толик быстро запустил ложку в суп. Но мама быстро поняла свою оплошность.
— Положи ложку! Отвечай, где был.
— Знаешь, мама, — сказал Толик, — я по улице шел, а там такое большое движение…
— Я опоздала на работу, — сказала мама. — Я все время стояла у окна. Я думала, ты попал под автобус.
— Это не я попал, а Рысаков. Но ты не бойся, его отвезли в больницу.
— Я боюсь, что ты растешь бессовестным негодяем, — сказала мама, и в глазах ее появились слезы.
Теперь Толику на самом деле расхотелось есть. Он очень не любил, если мама плакала. Тогда он просто не знал, что делать. Ему было жалко на нее смотреть. И хотелось убежать из дому, чтобы не видеть, как она плачет. Но сейчас убежать было невозможно.
Толик посопел, повздыхал и принялся утешать маму.
— А знаешь, чего я на улице видел! — сказал он. — Там на улице один дяденька купил сардельки. Толстый такой. А один мальчик украл у него сардельку и побежал.
А милиционер за ним погнался. И я тоже погнался. Я его первый догнал. А милиционер сказал мне «спасибо» и записал адрес, чтобы позвонить в школу. Этого милиционера преступники ранили. А я…
Но мама не дала Толику рассказать про преступников. И хотя слезы на ее глазах исчезли, легче от этого не стало.
— Замолчи, врун, — сурово сказала мама. — Почему то ни с кем другим ничего не случается. Только у тебя все время какие то преступники. Мне давно надоело твое вранье. Три дня не пойдешь на улицу!
Толик беспокойно завозился на стуле. Конечно, он виноват. Расстроил маму. Но три дня — это уж слишком. На три дня она, пожалуй, не наплакала.
 

 Дверь Толику открыла мама, ничего хорошего в этом не было. Он думал, что мама уже ушла на работу. Она возвратится вечером. А вечером можно было лечь спать пораньше. Никто не станет будить единственного сына, чтобы выругать его за утренние дела.
— Так… — сказала мама.
Мамино «так» тоже не предвещало ничего хорошего.
Толик молча шмыгнул мимо нее в ванную. Там он открыл сначала горячую, потом холодную воду, потом сделал среднюю и долго мыл руки. Мама стояла в дверях ванной и молча наблюдала за Толиком. Пришлось мыть и лицо. С мылом. Но мама не уходила. Тогда Толик стал чистить зубы. И тут мама не выдержала.
— Ты где был? — грозно спросила мама.
— У гр р р… бул… кр р л… — ответил Толик, не вынимая изо рта зубную щетку.
— Положи щетку.
Толик вынул щетку и набрал в рот воды.
— Ты где был? — снова спросила мама.
— Очень холодная вода, — сказал Толик и пустил погорячее.
— Я спрашиваю: ты где был?
— Я? — сказал Толик.
Мама взяла с вешалки полотенце, вытерла Толику рот и вытолкнула его из ванной.
 

 Маша выполнила приказ. Ирина немного привстала и прижалась щелью к Машиному рту.
"А сейчас будешь глотать, и чтобы ни одной капли не пропало, поняла ?!" Ирина дотянулась до плетки, взяла ее в правую руку и стала стегать дочь по спине. При каждом ударе Маша приглушенно вскрикивала.
"Готовься. Сейчас...", сказала Ирина. Маша почувствовала, как мать напряглась, потом расслабилась, и ей в рот ударила сильная струя теплой, соленой мочи. Девочка пыталась глотать все, но не успевала. Моча лилась слишком сильной струей и быстро заполняла рот. Скоро она стала вытекать из уголков рта, стекать по подбородку и капать на пол. Через полминуты напор мочи иссяк. Маша почувствовала, как на язык упали последние капли и проглотила их. Ирина потерлась мокрой промежностью о лицо дочери, встала и увидела на полу лужицу, вытекшую из Машиного рта.
"Ах ты дрянь ! Я же сказала, ни одной капли не должно пропасть. А ну, наклоняйся и выпей все, что осталось". Она сильно нажала на голову девочки, придавливая ее к полу. Маша вытянула губы и стала всасывать в рот мочу, а Ирина медленно водила за волосы ее голову над всей лужей. Когда на полу осталось только влажное пятно, Ирина приказала дочери вылизать эту часть пола. Маша высунула язык и тщательно вылизала каждый сантиметр. Когда она закончила, мать отстегнула ее руки и ноги от палок, и она уселась на пол, растирая затекшие запястья и лодыжки. Ирина приказала ей встать на четвереньки и резко выдернула из ее ануса вибратор. Маша тихонько ойкнула и потерла ладонью между ягодиц.
"Посиди пока здесь, я скоро прийду", сказала Ирина и вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Маша посмотрела вниз, на свое влагалище. Зрелище было удручающее. Вся щель после порки побагровела и распухла. На губах краснели ссадины от содранных прищепок. Вся промежность ныла и при каждом прикосновении отзывалась болью. Маша взяла со стола матери какой-то гинекологический инструмент и приложила его между ног. От холодной медицинской стали стало немного легче. Но вскоре инструмент нагрелся. Она положила его обратно и стала ждать возвращения матери...
тебя у всех на глазах, но никто не видел этого, никто не догадывался о твоем наслаждении... Ты закрыла глаза и еле слышно постанывала в такт моим движениям, твое тело дрожало в моих обятиях... Я чувствовал тебя сквозь ткань тонких летних брюк, чувствовал твои оргазмы, струйки твоей плоти текли по моей руке... Помнишь ли ты это? Осталось ли в тебе воспоминание о той мысли, что пришла тебе в голову тогда? Ты расстегнула мою ширинку, расправив складки своей длинной юбки, скрыв происходящее от нескромных глаз, вытащила мой член и вставила его в себя... Помнишь, как мы ехали так до самой конечной остановки, через весь город... Ты положила голову мне на плечо и только по пульсации твоей горящей вагины можно было догадаться о твоих оргазмах... Ты наслаждалась, не двигаясь, просто сидя на мне, обняв меня за шею и положив голову на плечо, а твоя вагина жила своей жизнью, извергая струйки влаги в ответ на спазмы удовольствия, что сотрясали твое тело... Ты помнишь этот безумный день?......Это мое проклятие, мой крест и моя кара - помнить все три года нашей жизни, три года, прошедшие в тумане нашей любви, три года пролетевшие как один день, три года слияний и любви... Ты счастлива, если не помнишь их... И ты несчастна, если они вычеркнуты из твоей жизни... Три года твоего тела, три года твоей души... Твоих объятий, твоей фантазии... Я помню их все, каждую подробность, я выплескиваю их на бумагу, стирая из своего подсознания, из своей искалеченной души......Наверное, ты помнишь тот страшный день, когда я пришел к тебе вечером, но меня встретила не влюбленная Женщина, а Снежная Королева. Я не знаю, до сих пор не знаю, что заставило тебя сказать эти страшные слова: "ты меня не возбуждаешь. Я не чувствую в тебе мужчину". Накануне мы сплетались в объятиях, я пронзал твой анус своим копьем, заставляя тебя биться в оргазмах и кричать от наслаждения... И эти слова обрушились на меня громом небес... Я стоял и смотрел на тебя, не понимая их смысла, а ты совершенно спокойно добавила, что больше мы не будем встречаться, что в этом нет смысла, что я не нравлюсь тебе... Ты прокляла меня такими словами......Но я не сержусь на тебя, моя Первая Женщина, напротив, я благодарен тебе. Ибо, пусть даже твои последние слова убили что-то в моей душе, но три года праздника в твоих объятиях научили меня многому, показали мне, что во сто крат приятнее, когда в твоих объятиях бьется в оргазме молодое девичье тело, нежели лежит под тобой инертная плоть. Важно лишь то наслаждение, что мы доставляем другим......Ведь ты была некрасива. Твое лицо, что я так жадно целовал, было несимметричным, твоя правая грудь была чуть больше и выше левой, твои плечи были широки и угловаты... Но я любил тебя такой, какая ты была, любил всей душой, любил твои глаза, не идеально круглые, но миндалевидные, словно у богини, любил твое скуластое лицо, не покрытое косметикой, естественное, прекрасное в своей дикой, степной очаровательности... Любил твою грудь, податливо-упругую, нежную и ласковую, так приятно обхватывающую мой член... Твои плечи, они были так прекрасны под моими руками, мои ладони наслаждались ими, они пили ласку твоей кожи... Я любил твое тело, любил твой ум, любил твою душу......И твои слова вбили первый гвоздь в крышку моего гроба, нанесли первую рану моей теперь изнасилованной душе... Но я все равно люблю тебя, моя Первая Женщина, люблю тебя ту, что осталась в прошлом, безудержно дикую, необузданную в своей фантазии, бесстыдную в любви и ласково-покорную в жизни... Люблю твои прикосновения, чарующие, нежные в полутьме... Люблю тебя ту, которая умерла однажды вечером, сказав мне эти слова...* * *...Лежа в объятих последнего ложа моего, я наблюдаю за призрачным полетом иллюзий моего прошлого. Вихри воспоминаний теснятся на лезвии ножа перед моими глазами, моя жизнь течет чередой событий... Мои Женщины, бессильный и немощный я вспоминаю вас, вижу вас в своих горячечно-бесстыдных снах, общаюсь с вами в мареве бессонницы... Мои губы шепчут имена призраков, и умирающая плоть растекается лужей проклятой жизни... Смерть стоит за моими плечами, засмотревшись на вашу красоту, завидуя моему прошлому... Она отдает должное вашей красоте, вашему таланту... Она ждет конца, как жду его и я, жду с нетерпением, ибо душа моя умерла давным давно, оставив мне лишь тяжесть и боль воспоминаний...31.08.2000
Вот уже в который раз учащийся технического колледжа Боря Камушкин просыпался в уютной постели теплым летним утром и мучился вопросом: "На кого бы кончить?" Первое, что приходило на ум: смазливая дурочка Танька Дудко. С какого перепуга она очутилась в техническом колледже, никто не знал. "Дурочка дурочкой, а дразнительница шишки еще та... И кто только придумал такие коротенькие юбочки?" подумал Боря, приспуская трусы. Рука начала совершать монотонные медленные движения. "Блин горелый, сколько раз у меня падала линейка к твоим ногам, якобы случайно... - размышлял Боря, в то время как движение его руки ускорялось по нарастающей. И вот уже большой и указательный пальцы изрядно стали подмокать. "Да-да... - мысленно продолжал разговаривать он с Танькой. - Твоя гладко выбритая киска так классно смотрелась из-под стола, когда я поднимал линейку..." Разум подсказывал Боре, что этой самой "киски" он вообще-то ни разу не видел, так как Танька хоть и носила короткую юбочку, но чтобы прийти на занятия без трусов... Понятно, что Борин член не вникал в эти детали. Он жил своей бурной жизнью, он едва не давился от напора подступающей спермы. Но Боря рассудил: нет, так не пойдет. Зачем кончать на виртуальную девчонку, когда можно позвонить реальной? И он набрал номер Милки: - Милка, привет! Через полчаса после звонка Милка была на месте, то есть в квартире нашего страшного извращенца. Тощий и голый хозяин, как в заправском порно, довольно зловеще закрыл за девуш-кой дверь и стал срывать с Милки одежду. Милка ошалела: - Зачем ты трусы рвешь, дурак! Я же и так согласна... Но Боре было и этого мало. Он схватил простыню, свернул ее канатом и привязал Милку к спинке кровати. Милка-падла только хихикала и бормотала немного растерянно: - Да чего ты разошелся, садист хуев! Я тебе и так дам, чего захочешь... Боря молча и рывком раздвинул Милке ноги, которые, впрочем, и не думали сопротив-ляться. Он впился жадным ртом в сладкую мокрую норку. Милка от такого напора мгновенно воз-будилась и, прикусив губу, сладко простонала: - Сегодня ты можешь делать со мной все что хочешь! Ты покорил меня... Боря освободил Милку из плена простыней и молча кивнул на красный взмокший ствол, потом лег на пол. Ее губы принялись за дело. Но желанное облегчение не приходило, все хотелось чего-то большего. - Ложись на живот! - приказал он Милке. - В жопу, что ли? - испугалась Милка. - Ты что, не знаешь: я сроду никому ни за что! - А мне плевать, сама сказала: все что захочешь! - Все, кроме этого. - Тогда давай припорю! - Голос Бори становился визгливее. - И кроме этого! Боря сначала опешил, потом истерично рявкнул: - Повернулась ко мне жопой, и без разговоров! - Да пошел ты на хуй! - серьезно сказала Милка, с достоинством оделась и гордо покинула квартиру маньяка. Недолго думая, воспаленный Боря набрал номер Саши. Во дворе Сашу все называли Саша-Хоть-Когда. Или - Саша-Хоть-Куда. Кто как. Ожидая голубого, Боря тщательно втирал в озлобленный пенис вазелин. Санек пришел довольно быстро, еще быстрее приспустил джинсы. Горячий член Бори вонзился в его угодливый анус и начал бомбардировку. Но по мере того как приближалась долгожданная эякуляция, сомнения терзали Борю все больше и больше: "Эх, не то... не то все это... И чего я Милке в рот не кончил?" Боря высвободился из теплого гнезда приятеля. Саша это понял посвоему: впился ртом в донельзя измотанный Борин член. Но он не проделал и трех челночных движений, как Боря выдрал член изо рта. - Ты чего? - не понял Саша. - Исчезни, пожалуйста, - буркнул Боря. Саша долго натягивал джинсы, надеясь на то, что Боря передумает: После того как за приятелем закрылась дверь, голый маньяк прошел на кухню. Задумчиво достал тарелку, положил на нее свою опавшую фигню и полил ее растительным маслом... Вдруг Борю пронзило сладкое чувство. Он достал из холодильника копченую курицу. Положил ее на спину, раздвинул ей ноги. Член Бори взвизгнул и вскочил, как штык. Он начал насиловать курицу. Ему казалось, что он просто сгорит от возбуждения. Вот тут-то и брызнула долгожданная сперма... Боря долго не мог отдышаться. Курице, конечно, было полегче - она уже давно не дышала. "Это ж надо, какая сложная штука - едофилия... Как долго я к ней шел", - подумал Боря и отправился одеваться, попутно соображая, что обтруханная птица конечно же вполне съедобна, если перед тем ополоснуть ее холодной водой...