В годы Перестройки над Брежневым насмехались. А потом поняли: это было прекрасное время. Советский Союз при нем был страной счастливых людей, не осознававших своего счастья.



10 ноября исполнится 30 лет, как умер Брежнев. В суете выборов я совершенно забыл об этой дате. А ведь она действительно грандиозна! Три десятилетия отделяют нас от смерти человека, ставшего олицетворением эпохи застоя. В детстве мне казалось, что тридцать лет, это невероятно много. Помню, как в 1975 году, когда мне было всего шесть, на Крещатике светились лампочки поперек улицы со словами «30 лет Победы». «Целых тридцать лет! — думалось мне. — Даже представить страшно, сколько времени прошло». Но вот сегодня от смерти Брежнева нас тоже отделяет ровно столько же. И это уже не кажется чем-то отдаленным. Все было будто вчера — и политбюро на трибуне Мавзолея, и гимн Советского Союза в шесть часов утра, и консервы «Завтрак туриста», и неизменные слова диктора по радио, когда приходишь из школы: «В Киеве — пятнадцать ноль-ноль, в Петропавловске-Камчатском — полночь».

Где Киев, где Петропавловск-Камчатский! Но это была одна страна, которой управлял генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев родом из Днепродзержинска на Украине. В той стране в паспорте была графа «Национальность». Одних в ней записывали украинцами, других — русскими. Но подсознательно и тех, и других считали одним народом. И даже в разных документах тот же Леонид Ильич значился то «русским», то «украинцем», что, на мой взгляд, тоже символично. В СССР часто писали одно, а подразумевали совсем другое. Это была страна двойных смыслов.

В 20-е годы попытались вывести русских и украинцев, разделив искусственно одну большую дореволюционную нацию, чувствовавшую себя наследницей одной Руси. Потом плюнули на это неблагодарное дело и вместо украинизации занялись индустриализацией. Город стал побеждать деревню. На фабриках и в армии люди перемешивались и снова чувствовали себя частью одной системы, невзирая на то, из каких сел приехали. На этой сталинской индустриализации и вырос дорогой Леонид Ильич, не считавший слишком важным вопрос своей национальной самоидентификации.


Брежнев в Сочи. Сам наливал пиво стюардессам своего самолета и уборщицам государственной резиденции

Эпоху застоя принято ругать. А ведь это была хорошая эпоха! Я прожил при ней тринадцать лет. И должен заметить, неплохо прожил. Это было очень доброе время. Даже слишком доброе. Представьте, в Киеве на улицах не было ни одного бомжа. И не только в Киеве. Во всем Советском Союзе. Клянусь вам, никаких бомжей я не видел до самого конца 80-х годов. Первые появились как раз при Горбачеве — в то самое время, когда начали ругать с высоких трибун эпоху застоя и издеваться над Брежневым. Ну и что с того, что плохо слова выговаривал и обвешался наградами, как елка игрушками. Зато, повторюсь, бомжей не было. Безработных — не было. Рекламы водки и пива — не было. От алкоголизма, пропив внутренние органы, в тридцать лет никто не умирал.

Если это была эпоха дефицита, то хорошего дефицита. Очень качественного. Разве плохо, когда в дефиците злоба, жадность и алкоголизм? По-моему, отлично! Может, и неказист с виду был генеральный секретарь. Зато основателен и житейски мудр. Какая радость управлять пьяницами и полупомешанными? При застое пили, конечно, немало. Но не на работе. И не вместо работы — с утра до вечера. И хорошо закусывали.



ВКУС ЗАСТОЯ. Для меня эпоха застоя, прежде всего, имеет вкус. Ныне он уже утрачен. Помню, как бабушка рассказывала мне, что до войны продавались какие-то удивительные конфеты — круглые, расписные и невероятно вкусные, которые уже не делали в 70-е. Я ей не верил. Все вокруг казалось мне таким вкусным, что вкуснее быть не может. Но теперь я ей верю. Потому что исчезли навсегда и мороженое «Ленинградское», и консервы «Колбасный фарш», и рулет мясной по три с копейками. И даже магазины «Українські ласощі» на Ленина, и гастроном «Центральный» на Крещатике тоже канули в неумолимую Лету. А как пахли те же «Ласощі»! Аромат шоколада и карамели буквально выливался на улицу, когда ты открывал входную дверь.


На охоте. Модный дед даже по современным представлениям. А для конца 70-х — просто «стиляга»

Может быть, все это ностальгия по детству? Нет. Я не хочу ничего ни приукрашивать, ни идеализировать. Обычные кроссовки считались роскошью. За джинсы у фарцовщика нужно было платить 200 советских рублей — это месячная зарплата лейтенанта. Но это были неизносимые джинсы. Они служили десять лет. То время относилось к качеству совсем по-другому. Никаких китайских товаров. Джинсы были действительно американскими, магнитофон — японским, а тени и тушь — французскими. Европа еще умела работать. И СССР — тоже. Вся страна поднималась с утра и в семь часов устремлялась на заводы. Никто не думал о завтрашнем дне. Кроме правительства где-то там наверху.

Хороший рабочий мог получать рублей четыреста в месяц. Больше офицера или инженера. О его здоровье заботились. На каждом предприятии была поликлиника, где работяги проходили ежегодную диспансеризацию. Большинство болезней выявлялись в зародыше. В целом народ был куда здоровее, чем сегодня. Вся страна была подсажена на спорт. Каждый школьник в будущем должен был стать солдатом. На «тройку» нужно было подтянуться восемь раз. На «четверку» — десять. На «пятерку» — двенадцать. Практически все мальчишки в нашем классе — обычные городские киевские дети — подтягивались на «четыре» и «пять». Никто из нас не умирал, сдавая три километра. По крайней мере, не слышали о таком. Зато недавно я с удивлением узнал, что, нанимаясь во французский иностранный легион, нужно подтянуться всего шесть раз. Хорошо все-таки в брежневском СССР было поставлено физическое воспитание подрастающего поколения!



ЦАРСКАЯ ГИМНАЗИЯ ДЛЯ ВСЕХ. О советской школе хочется вспомнить особенно. Это была школа без взяток. Никто не собирал с родителей деньги на окна, на мел, на уборщицу и на охранника. Всего было хоть завались! Мел некоторые даже ели, утверждая, что это полезно для костей. Мы и не задумывались, что, по сути, проходим курс дореволюционной русской гимназии. Брежневская школа, выросшая из сталинской, имела прототипом именно это учреждение. Поэтому нам были так понятны Булгаков, Паустовский, Зощенко, Катаев. В каком-то смысле мы тоже были советскими гимназистами. Не точной копией тех, а новым изданием. И тоже росли накануне слома эпох.

Жизнь в позднем СССР казалась такой же прочной, как в Российской империи перед Первой мировой войной. Все словно застыло в отлитых навеки монументальных формах. Каждый день похож на предыдущий. Партийные съезды для обычного гражданина отличались только номерами. Главное событие внешней политики — хоккейный матч между сборными Советского Союза и Канады, а внутренней — футбольный поединок между киевским «Динамо» и московским «Спартаком». А больше всего эротики было в фигурном катании — только там по телевизору можно было увидеть голые женские ноги.



ФОРМЫ В ФОРМАХ. Школьная форма одноклассниц — самая красивая женская одежда, которую я видел в жизни. Коричневые платьица в талию. Повседневные черные и праздничные белые фартучки. Их можно было неожиданно развязать, подкравшись к девочке сзади. Голые коленки, гольфики, ажурные воротнички, красный пионерский галстук на шейке или капелька комсомольского значка на выросшей груди старшеклассницы… Как зовут, интересно, модельера, придумавшего все это? Я и сегодня думаю, что эту форму нужно вернуть в школу. Она позволяла девочкам добавлять индивидуальные детали и в то же время воспитывала в них женственность и аккуратность. Те же воротнички нужно было регулярно стирать. И не было у девчонок проблемы, как одеться так, чтобы выглядеть скромно и одновременно нравиться мальчикам. Добрый Леонид Ильич, как хорошо, что вы все это допускали, но не распускали до современного унисекса!

Советские кинотеатры. В них не жевали попкорн. Вместо этого в фойе каждого заведения культуры имелся превосходный буфет. Там продавались кофе-гляссе, «Пражский» торт и пирожные «Картошка». Вкус этих вещей тоже навсегда исчез. Нынешний «Пражский» торт — не тот «Пражский» торт. А нынешняя «Картошка» — не та «Картошка». Некоторое время назад ее еще можно было съесть в чудом уцелевшем гастрономе на Смирнова-Ласточкина напротив Шевченковского суда. После каждого заседания, а судился я в Шевченковском часто, мы с адвокатами заходили туда глотнуть старого советского вкуса. Но теперь и этот гастроном исчез — негодяи, разграбившие Шевченковский район, и ему свернули шею. А вместо кинотеатров «Нивки» и имени Гагарина — одни руины. Никто уже не покажет там «Кто есть кто» и «Игру в четыре руки» с Бельмондо и «Откройте, полиция!» Клода Зиди.

В советском кино тогда царил Эльдар Рязанов. А в литературе — Пикуль. Конечно, были еще и какие-то официозные писатели. Но их никто не читал. Зато каждый роман Валентина Пикуля ждали с куда большим нетерпением, чем сегодня «нового» Акунина. «Пером и шпагой», «Богатство», «Три возраста Окини-сан» — советская империя всматривалась через них в империю дореволюционную, по мере сил пытаясь подражать хорошим образцам режима, который уничтожили экстремисты начала века. Шинели солдат и офицеров, которые носили мы, один к одному повторяли царские — только пуговицы были другие. С серпом и молотом, а не двуглавым орлом.

Лучше всего брежневское время передают фильмы Рязанова — «Служебный роман», «Вокзал для двоих» и «Гараж». В «Гараже», который долго не выпускали на экран, уже чувствуется разложение эпохи. Его герои заражены мелкобуржуазным духом. Как проклятые, они грызутся за место в гаражном кооперативе. Рязанов вообще с фотографической точностью подмечал типажи застойной эпохи. Проводник-спекулянт в исполнении Михалкова из «Вокзала» — это просто герой ТОГО времени. Официально — антигерой. Но по сути — герой. И в морду даст. И арбузы продаст. И проводницу прямо в купе употребит, несмотря на официальное отсутствие в СССР секса. В той стране было все не на прилавках и рекламных щитах, а в душах и холодильниках.

Дефицит преодолевался легко. Просто не нужно было жадничать и копить на черный день. Если колбасы не хватало в магазине, ее можно было найти в ресторане. Недалеко от нашего дома в двух шагах от проспекта Победы (тогда Брест-Литовского) находился ресторан «Пектораль». Помню, нам нужно было принять гостей. Мой отец, прихватив меня, зашел в «Пектораль», минуту поговорил с официантом и купил палку немецкого сервелата и баночку черной икры. Естественно, по ресторанной цене. Проблема была решена в два счета. А потраченные деньги навсегда остались приятным воспоминанием детства.



А ЭТО И БЫЛ КОММУНИЗМ! Точно таким же воспоминанием, благодаря отцу, остались советские рестораны. Мы заходили в них нечасто. Но возвращаясь с летнего отдыха в Крыму или Одессе, папа непременно заводил нас с мамой в ресторан в аэропорту или на вокзале. В отличие от ресторана из фильма «Вокзал для двоих», я не помню там бледных куриц. Кухня была отличная. До сих пор в памяти стоит салат из кальмаров, съеденный в Одессе в гостинице «Красная». Чуть хуже его делали на вокзале. Побывав этой весной в Одессе, я специально зашел на вокзал. Увы, ни салата, ни ресторана уже не было. И то, и другое исчезло навсегда. А ведь он был так прост, этот салат — всего лишь тонко нарезанные длинными ломтиками кальмары под настоящим майонезом. Ничего больше! Кроме «Книги о вкусной и здоровой пище», где было все, кроме блюд из сои.

Где-то далеко с 1979 года шла война в Афганистане. О ней просачивалась такая же смутная информация, как сегодня о той войне, что ведут в тех же краях американцы. Но, по большому счету, брежневский Советский Союз был страной счастливых людей, даже не осознававших своего счастья. Они строили коммунизм, а он был уже построен. Принцип «от каждого — по способностям, каждому — по потребностям» уже действовал. А новые потребности еще не родились. Бесконечные застолья, блеск хрусталя в буфетных горках, пахнущие типографской краской корешки книг из подписных изданий… Все было хорошо. Как хорошо бывает в мире накануне его гибели. Если то время было эпохой застоя, то наше — эпоха развала после безуспешной попытки Перестройки. Но из этого развала непременно возникнет новый мир. Согласно даже не историческим, а биологическим законам.