Из избы выношу я весь сор,
Но не с тем, чтоб толпа осмеяла,
А чтоб радуя сердце и взор,
Чистотою изба засияла.
В степи, покрытой пылью бренной,
Сидел и плакал человек.
А мимо шел Творец Вселенной.
Остановившись, он изрек:
"Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных.
Я есмь твой Бог. Я все могу.
Меня печалит вид твой грустный,
Какой бедою ты тесним?!"
И человек сказал: "Я – русский",
И Бог заплакал вместе с ним.
Ты просишь у Бога покоя,
И жаркой молитве вослед
Ты крестишься левой рукою,
Зажав в ней десантный берет.
И с ангельским ликом серьёзным,
Неправый свой крест сотворя,
Вздыхаешь. Под городом Грозным
Осталась десница твоя.
Осталась она не в граните,
Не в бронзе, а просто сгнила...
Стоишь, и твой ангел-хранитель
Стоит за спиной. Без крыла.
Я помню всех по именам,
Кто нас учил, что труд - награда.
Забудьте, милые, не надо...
Труд - наказанье Божье нам.
Как может быть мой дух высок,
Когда до поту, до измору
Я за говядины кусок
Дворец роскошный строю вору?
Ведь я потворствую ему,
Ведь я из их, выходит, своры...
О век! Ни сердцу, ни уму,
Ни духу не найти опоры.
Первые сединки в волосах.
Тонкие чулки в такую стужу.
Брови словно нитки. А в глазах -
Ничего, похожего на душу.
И стоит, румянами горя,
“Сука привокзальная”, “Катюха”,
“Катька-полстакана”,
“Катька-шлюха”.
Катя... Одноклассница моя...
В обнимку с утренним туманом
Течёт под ивами река.
Сиди и тешь себя обманом,
Что счастье есть наверняка.
А что твоё не объявилось,
Ты не труби о том, как лось.
Наверно, где-то зацепилось
И, как блесна, оборвалось...
Я не сетую вовсе на небо,
Вспоминая прошедшие дни,
Но я всё-таки с женщиной не был, -
Попадались лишь бабы одни.
Пил я водку с отчаянной злобой,
Усмехался в тарелке карась.
И, любви не питая особой,
Мы в постель с ней ложились, как в грязь.
Не в себе ли искать мне причину?
Может, каждой под свет ночника
Тихо думалось: “Вот бы мужчину!
А судьба мне опять - мужика”.
Когда, измученный тревогой,
Начну придумывать беду,
Я к речке тропкою пологой,
Как к другу верному, иду.
...Вернусь оттуда, как из детства:
Нет глупых мыслей в голове,
Нет зла в душе, нет боли в сердце,
Лишь стрекоза на рукаве.
Целуют родители нас.
В неловкости мы каменеем.
И с детства, который уж раз,
добром отвечать не умеем.
Сначала нас учат ходить,
целуя царапины, шишки,
спеша на тесемке пришить
две варежки
к нашим пальтишкам.
И вот мы идем в первый класс,
и вот мы уходим в солдаты...
Целуют родители нас,
всю жизнь провожая куда-то.
И в тех откровеньях простых
что-либо поймем мы едва ли.
И тут же целуем чужих,
которых мы в жизни избрали.
Сквозь все поцелуи судьбы
придем мы в одно воскресенье
и наши побитые лбы
подставим под жар всепрощенья.
Жизнь — цепь поцелуев. И нас
пусть совесть сверлит неустанно,
пока эти дни не настали,
пока не настал этот час,—
когда в безутешной росе
холодные лбы обрыдавши,
за их поцелуи, за все,—
единственный наш.
Опоздавший.
Я гляжу на стожки, на болотину,
На курган у реки, на поскотину.
И сильнее, чем прадед и дед,
Я люблю свою малую родину...
Потому что большой уже нет.
Молюсь о раненом солдате,
О горце, ранившем его.
Прошу у Бога благодати
Живущим, всем до одного.
Молюсь о старой проститутке,
Молюсь о банде из юнцов,
Молюсь четыре раза в сутки
По шесть часов.
Молюсь о вышедших в дорогу,
Чтоб с глаз их спала пелена.
...Когда душа взывает к Богу,
Она для зла затворена.
