Проблема не в диктате, не в засилье коррупции — мне по фигу она, —
А только в том, ребята, что в России ужасно много сделалось говна.
Вина Едра не в том, что там воруют, — богаче мы не станем все равно, —
Не в том, что там мухлюют и жируют; вина в другом — они плодят говно.
Мы сами им становимся отчасти, оно ползет проказой по стране,
И каждый час, когда они у власти, не может не сказаться на говне.
Мы видим бесконечные примеры, особенно старается премьер.
Вот Галич, помню, пел про говномеры — но тут утонет всякий говномер.
У нас и революция бывала, суровая, кровавая страда, —
Но человеческого матерьяла такого не бывало никогда:
Сейчас, боюсь, процентов сорок девять в такое состоянье введено —
Не только революции не сделать, но даже путча. Чистое говно.

Иной юнец, позыв почуя рвотный, мне возразит: какая, право, грязь!
Какие лица были на Болотной, какая там Россия собралась,
Какое поколенье молодое стояло мирно вдоль Москвы-реки...
Да, собралась. Но сколько было воя: раскачивают лодку, хомяки!
Продажные! Им платят из Америк! Все сговорились! Им разрешено!
Говно ведь сроду ни во что не верит, как только в то, что все кругом говно.
Воистину, режим употребил нас. Иные признаются без затей:
Дороже всякой истины стабильность, всех принципов важней судьба детей...
Все тот же дух, зловонный и бесплотный, проник в слова, в природу языка —
Я говорю уже не о Болотной, страна у нас покуда велика.
Приличий нет. Дискуссии съезжают в мушиный зуд — какой тут к черту бунт?
Сейчас, когда кого-нибудь сажают, — кричат: «Пускай еще и отъе...ут!».
Никто не допускает бескорыстья, никто не отвечает за слова,
У каждого давно оглядка крысья, — не обижайтесь, правда такова.

Говно — универсальная основа, как в сырости осенней — дух грибной.
Амбрэ любого блока новостного ужасней, чем от ямы выгребной,
Поскольку вместе с запахом угрюмым привычных страхов, хамства и вранья
От этого еще несет парфюмом; за что нам это, Родина моя?!
Иль ты осуждена ходить в растяпах, чтоб тихо вырождалось большинство?
И главное — я знаю этот запах, но трудно вслух определить его.
Так пахнет от блатного лексикона, от наглой, но трусливой сволоты,
От главного тюремного закона — «Я сдохну завтра, а сегодня ты»;
От сальной кухни, затхлого лабаза, скрипучего чекистского пальто,
Румяных щек и голубого глаза: «Да, мы такие сволочи. И что?!».
Лесной пожар так пахнет, догорая. Так пахнет пот трусливого скота.
Так пахнет газ, так пахнет нефть сырая. Так пахнет злоба, злоба, —
Но не та, великая, и может быть, святая, с какой врагов гоняем лет семьсот,
А та, с какой, скуля и причитая, строчит донос ублюдочный сексот.

Где форточка, ребята, где фрамуга, где дивное спасенье, как в кино?
Но в том, как все мы смотрим друг на друга, — я узнаю опять-таки говно.
Мы догниваем, как сырые листья, мы завистью пропитаны насквозь, —
И если это все чуть-чуть продлится, не верю, чтобы что-нибудь спаслось.

Друзья мои! Никто не жаждет мести. Подсчеты — чушь, и кризис — не беда.
Такого, как сейчас, забвенья чести Россия не знавала никогда.
Иной из нас, от радости икая, благословит засилие говна —
Мол, жидкая субстанция такая и для фашизма даже не годна;
Но этой золотой, простите, роте отвечу я, как злейшему врагу, —
Неважно, как вы это назовете. Я знаю: я так больше не могу.
Я несколько устал от карнавала, от этих плясок в маске и плаще,
Я не хочу, чтоб тут перегнивало все, что чего-то стоит вообще.
Я не хочу, чтоб это все истлело, изгадилось, покрылось сволочьем.

Мне кажется, что только в этом дело. А больше, я так думаю, ни в чем.
Д.Быков.

http://www.novayagazeta.ru/columns/49999.html