Мор припарковал свой заляпанный грязью байк под окнами старой хрущевки, рядом с еще тремя двухколесными. На лавочке перед подъездом сидели пацанчики. Один громко щелкал семечки и плевал ими перед собой, второй пил «ягу».
- Крутая бибика! – сказал «яга», отрыгнув. – Только цвет какой-то дурацкий.
- Что не так с цветом? – Мор обернулся.
- Та… бледный какой-то. Перекрась! – он загыгыкал. – Слыш, а ты чё лысый? Скин что ли? – пацанчик кинул Мору «зигу»: - Тогда слава России!
Всадник вздохнул, нашарил в кармане ключи и толкнул дверь в пахнущий плесенью подъезд.
Какие-то малолетние ублюдки снова нацарапали на стене у двери – на этот раз перевернутый крест и «хачи суки». Звонок выжгли еще на той неделе, пришлось стучать.
Дверь открыл Голод. Мотнул головой, убирая длинные черные патлы с лица. Ну вот, снова что-то жует, как обычно. Он отступил к вешалке, пропуская Мора, и поинтересовался, не принес ли тот чего пожрать. Из глубины квартиры доносились звуки ссоры.
Голод молча смотрел, как брат снимает ботинки. Он был очень худой, и всё время, не переставая, простужено шмыгал носом. Потом сказал:
- У Чумы истерика.
Его слова немедля подтвердил звон разбитой вазы и отборный мат.
- Опять? – Мор положил на кухне пакет с едой. Тощий Голод тут же выудил оттуда дешевую сосиску, снял с нее целлофан и жадно откусил половину.
- Мгу. – Задумчиво проговорил он. – Уже ведь лето почти.
Мор прошел в комнату. Война мрачно сидел в продавленном кресле под побитым молью гобеленом с пастушками. Руки он сложил на груди, иногда, правда, расцеплял их, когда белобрысый брат со своей истерикой подходил слишком близко. В окно бил пронзительный солнечный свет.
- Ты идиот! – орал Чума. – Только ты, говно, мог додуматься послать последнюю печать! Последнюю, сука, печать! Из Тибета! Почтой! Обычной!!! Ты о чем думал?
Рыжий Война, обычно взрывной и наглый, уже вторую неделю безуспешно пытался выйти из запоя, отчего стал тихим и вялым.
- А чем мне было отправлять? Это же, блядь, Тибет! Что нашел, тем и отправил. С собой везти было палево, я тебе пятьсот раз говорил. Антиквариат же!
- ЕМС-ом надо было! Дебил!!! – Чума взял из серванта щербатую чашку с красной гвоздикой и надписью «Первомай – праздник труда!», посмотрел на нее внимательно и швырнул в стену, прямо в пастушек. Война пригнулся и поморщился от громкого звука. Стряхнул с плеча осколки первомая. – Ты понимаешь, что из-за тебя мы все сроки просрали? Вот посмотри в окно. Давай, давай! Что ты там видишь?
- Дерево, – буркнул Война.
- Ты сам дерево! – заорал Чума. – Там почти лето, дебил! Лето! Там уже полгода не должно быть вообще нихера! Где печать, сука? Где???
- А хуле ты на меня орешь! – Война не выдержал и тоже заорал. – Ты у Почты России спроси, где! Где в мае посылка, которая должна была прийти в начале декабря!
Чума громко задышал, взял с полки еще одну чашку, чтобы бросить в Войну. Потом вдруг успокоился.
- Ладно, – сказал он сам себе. – Ладно. Мы подождем еще немного. Еще чуть-чуть. Не может же посылка идти вечно. Скоро всё это закончится. Всё это, – он обвел взглядом комнату хрущевки, остановился на желтом пятне в углу у потолка. – Всё это скоро кончится.
Мор, который до сих пор стоял в дверном проеме и молчал, достал из заднего кармана газету. Развернул, бросил на журнальный столик перед Войной. На передовице была фотография и крупные буквы «Сгорел склад Почты России». Какое-то время в воздухе висела звенящая тишина, которую нарушал только навязчивый звук дрели из соседней квартиры.
- Н-но, может… – Война, наконец, поднял на брата полный надежды взгляд. Лысый отрицательно покачал головой.
- Пацаны, я пельменей сварил! – крикнул Голод из кухни. – Кто-нибудь хочет?
Чума, который так и стоял с чашкой в руках, осел на пол и разрыдался, как ребенок
