Седмично издание

Брой 1 (724) Година XVI, 4-10 януари 2013 г.

Пусть у читателей не угасает интерес к русской литературе и русскому искусству

Автор Ольга Гурская. Опубликована в Соотечественник.

- Борис Тимофеевич, в одной из статей Вас определили, как единственного современного прозаика, рядом с которым, никто не смог бы встать вровень: “Так и стоит Борис Евсеев одиноко, в тени своей скалы, с ловчим соколом на плече“, – это определение М. Тарасовой очень напоминает  “Последнего из могикан“. Как Вы себя воспринимаете в этом плане?

- Свою отчужденность от литературного процесса я чувствовал всегда. И хотя частенько стремился «быть, как все», удавалось это редко. Может, потому, что я пришёл в литературу из музыки. Я выученик русской скрипичной школы, одной из самых сильных в мире. А в чисто литературном плане, я всегда испытывал тягу к южнорусской школы прозы. К ней без всяких натяжек нужно отнести таких на первый взгляд разных, но в некоторых своих качествах весьма схожих писателей, как Гоголь, Лесков, Чехов, Бунин, Булгаков. С точки зрения долго господствовавшей «старо-московской» школы, эти писатели и при жизни, а иногда и после смерти, – казались лишними, избыточными. На это горько сетовал Бунин, это хорошо чувствовал Чехов. Не раз, и не два слышал я и от современных писателей: «А чего Булгаков вообще в Москву приехал? Зачем свою «дьяволиаду» привёз?». Булгаков жил очень трудно. Но уничтожил его не Сталин, а братья-писатели, с трудом выносившие блеск и фантазию, незатёртую метафоричность и кино-«монтажность», новую апокрифичность и народную философичность южнорусской школы. Но ведь без Булгакова прозу ХХ века просто невозможно себе представить!.. Что до меня, то приехав 19 лет от роду в Москву, я просто вернулся в город предков. Они жили здесь с конца 17 века. Теперь я совмещаю в себе южную и новую московскую школу прозы. Что такое возможно - доказал ещё Чехов. У нас долгое время занимались бесконечной планировкой и возведением до небес различных Союзов писателей. Но острая необходимость была в другом: выявить главные черты и особенности литературных школ. Я понял это поздно. Но понял и другое: и один писатель в поле воин! И именно когда он кровно связан с какой-нибудь из семи русских литературных школ: северной, южной, орловско-воронежской, ново-московской, питерской (северо-западной), уральской, восточно-сибирской…

- Когда в 1974 году в редакции журнала “Юность“ Вам сказали: “Бросьте!“, какое решение Вы приняли для себя тогда?

- Ни за что не брошу! Тогдашний Главный редактор Борис Полевой отнёсся ко мне тепло, но посоветовал, рассказ про бывшего палача, расстреливавшего заключенных в тюрьме, уничтожить. «А вот стихи, мы, может, и напечатаем», - сказал он. Но стихи в отделе поэзии долго кромсали и тискали, требовали убрать цензурно «непроходимые» строки, и, в конце концов, «замотали». Да и не до стихов мне вскоре стало. Я стал склоняться к реальному диссидентству. Из Москвы меня тогда выкинули, а возвратившись через пару лет, я про журнал «Юность» уже не думал. Стал активно заниматься самиздатом. Перепечатывал, брошюровал, одевал в обложки и отдавал в переплёт Ильина и Флоренского, булгаковский «Багровый остров» и цветаевский «Лебединый стан». Я воспринимал самиздат – как важнейший просветительский проект! Такое ощущение было в те годы у многих. Потом нас назвали «задержанным» поколением. А я бы это поколение назвал – растерзанным…

- Как родилась идея создания романа “Евстигней“?

- В институте имени Гнесиных, где я учился, прекрасно преподавали историю русской музыки. Там я впервые и услышал увертюру Евстигнея Фомина к опере «Ямщики на подставе» и «Пляску фурий» из мелодрамы «Орфей». Музыка Фомина ошеломила меня! Даже на фоне блестящей плеяды – Бортнянский, Березовский, Пашкевич, Хандошкин – он выделялся неслыханным по тем временам европейским мастерством. При этом покорял широтой и осветлял щемящей русской грустью, позже в полную силу переданной Мусоргским и Чайковским. Уже тогда я стал думать: как мне эмоциями, связанными с музыкой Фомина, распорядиться? Начал новеллу – бросил. Набросал стихотворный отрывок – опять не то! Даже музыковедческую статью обдумывать стал. Но вот в 2006 году, стал писать роман «Площадь Революции», и там героиня, сочиняя либретто, неожиданно обратилась к 18 веку. Здесь в полный рост Евстигней Фомин и встал. Я понял - нужен роман! Вскоре, за год, с небольшим, я его завершил. Кстати, музыкой, нотами, профессиональными советами, мне очень помог Фонд «Русское исполнительское искусство», и его президент, ректор МГПИ имени Ипполитова-Иванова Валерий Ворона.

- Вам уже предлагали перенести “Евстигнея“ на киноленту? Как Вы смотрите на эту идею?

- Идею документального фильма (52 минуты эфирного времени), мы детально обсуждали с замечательным режиссёром Владимиром Фокиным, который создал такие известные фильмы, как «ТАСС уполномочен заявить», «Сыщик, «Пятый ангел». Дело дошло до сценария. Первый вариант его был написан. Наша заявка получила полное одобрение на телеканале «Культура». Стали прикидывать смету. Но, как теперь часто бывает, всё решило отсутствие денег. Проект – завис… Были попытки приблизиться и к созданию художественного фильма – материал-то свежий, необычный. Да и сам взгляд на русский 18 век через музыку, через культуру – необычен: всё видится по-иному… Не знаю как Фокин, а я пока не теряю надежды вывести на экран Евстигнея Фомина, этого, без всяких преувеличений родоначальника русской профессиональной музыки!

- В Ваших произведениях читается реальная действительность в сочетании с религиозной духовностью и философией. Насколько они важны для Вашего творчества? Как-то в интервью Вы сказали, что любите сложности.

- Всё просто только в голове у дурака, - сказал когда-то Лев Николаевич Гумилёв. Я не ищу философских сложностей. Они сами находят меня. Мир сильно усложнился. За простотой любого пейзажа стоит громадная сложность мироздания! Усложняется и текст, то есть, рассказываемая нами «история о мире». Текст не должен быть сложным в чтении! Но любой художественный текст, в своей «подводной» части должен ставить, а иногда и решать сложнейшие вопросы современности. Бахтин сказал: роман будет усложняться.  Сложные эмоции и непростые природные явления всегда увлекали меня. Замечательно сказал об этом Ваш, Ольга, великий соотечественник Иван Вазов: «Природа… всегда избавляла меня от маразма и пессимизма и вдохновляла на самые сильные поэтические порывы».

- Что Вы думаете об отрицательном отношении в России к старой русской эмиграции, которая, по мнению некоторых «ничего не сделала» или «не сумела даже объединиться»?

- Трагедия эмиграции – это неутихающая боль, а не повод для злопыхательства. Бунин, Рахманинов, Набоков, Поплавский - дали в эмиграции великие произведения. Шаляпин – великие записи. Бердяев, Сергий Булгаков, Федотов, Флоровский, – выдающиеся философские тексты. Уже за это эмиграции огромное спасибо. Были, кончено, и присущие любому замкнутому кругу недостатки: консервация и неразвитее русского языка, консервация политических идей. Но отрицать заслуги эмиграции бессмысленно. Так же как и потомкам той, старой эмиграции, бессмысленно отрицать художественные и научные достижения советского времени.

- Какие планы на будущее?

Я только что закончил немаленькую вещь. По сути, это новый «плутовской роман». В нём я попытался рассказать об одной из самых сложных мировых физических и философских загадок. Эта загадка волновала Оригена и Агриппу Неттесгеймского, Морли и Эйнштейна, Тимирязева и Вавилова. Речь идёт о «пятой сущности», то есть, об эфире и эфирном ветре… А ещё весь последний год я писал эссе. Это получилось непреднамеренно. В 90 и 2000-е  я написал около полусотни эссе. Они публиковались в «Независимой газете» и «Книжном обозрении»,  в «Литературной газете» и «Вопросах литературы». Этим летом, меня попросили написать эссе о Пушкине. Я написал. Эссе сразу перевели на итальянский, испанский, китайский, португальский, японский. После Пушкина я уже остановиться не мог. К концу 13 года думаю выпустить книгу новых и написанных раньше эссе…

- Как представитель современной русской литературы, что бы Вы посоветовали нашим читателям?

- Прочитав лучшее из современной прозы – а это такие имена, как Леонид Бежин, Анатолий Гаврилов, Андрей Дмитриев, Владимир Маканин, Афанасий Мамедов, Владислав Отрошенко, Людмила Улицкая и более молодые: Олег Зоберн, Александр Киров – вернуться к русской прозе 20-30 годов ХХ века! И не к соцреализму. А к русскому модернизму, фантастическому реализму и авангарду. Там, что ни писатель – то клад! Поэтому, поздравляя болгарских друзей с Рождеством и Новым годом, очень надеюсь: интерес к русской литературе и русскому искусству у них не угаснет!

http://www.rusiadnes.bg/bg/sootechestvennik/599-pu...ture-i-russkomu-iskusstvu.html