Продолжаю распечатку блестящих выступлений с вечера Бориса Евсеева в ЦДЛ, посвященных его прозе.
Выступление классика отечественного литературоведения, критика Андрей Туркова можно было бы назвать так: "Мы в истории нашей не рыщем, мы в ней живём".

"В новом романе-версии Бориса Евсеева «Евстигней» есть одна пронзительная нота. Для меня эта нота по многим причинам дорога. В книге сказано: «Слишком многое наше просвещенное общество забывает». Это действительно так, это наша болезнь вековая! Не только наша, конечно, но нам в России следует говорить, прежде всего, о себе. Другое примечательное место в книге: «Нет ни старых, ни новых времен. Одно у нас время, нескончаемое время российское».
История российская в «Евстигнее» показана очень сильно. Ее удары на себе постоянно ощущает герой - композитор Фомин. В одном месте у Евсеева есть строчки стихов: «Не нужен ты Отечеству, певец»! А в другом говорится, что музыка чувствовала себя в той, императорской России – и эта «традиция», к сожалению, отчасти жива и теперь – «недостоверной», незащищенной, несуществующей. Совершенно замечательно об этом говорит один из героев романа актер Дмитревский, который самым активным образом участвует в повествовании. Уже когда судьба героя решена, жизнь кончена, Дмитревский, как бы подводя итог, говорит: «Печать дара у нас ломают первой».
«Печать дара» ломают первой не только в связи с историческими обстоятельствами, но и из-за самого характера главного героя книги. Ведь, по сути, за душой у Фомина нет ничего, кроме таланта. Он защищен только этим талантом и абсолютно беззащитен перед опасностями времени. В романе есть очень интересная, связанная с иезуитами, сюжетная линия. И там, в письме иезуита своему начальству - страшноватая резолюция, касающаяся Фомина: «Этот человек безрассудно честен».
Я сразу вспомнил Блока. У него есть пьеса «Роза и крест», к сожалению, мало ценимая. К этой пьесе Блок писал комментарии. Один из его любимых героев, рыцарь с трагической судьбой Бертран, аттестуется в этих комментариях так: «Он неумолимо честен, трудно честен, а с такой честностью жить на свете почти невозможно»...
Из такого же теста вылеплен и Евстигней Фомин, выходец, как говорили раньше, «из социальных низов». Он вначале такая маленькая человеческая единичка, которую и заметить сложно. Но ему повезло: благодаря настойчивости отчима, простого солдата, его втолкнули в область искусства. И там Фомин чувствует себя сперва очень неуютно. Но потом - распрямляется. В романе есть примечательное место, где описано, как у Фомина постепенно меняется почерк. Борис Евсеев пишет: «Из рабски дрожащего, почерк Фомина делался ровен, раскидист».
Почерк меняется, когда Фомин придумывает себе фамилию и слегка меняет имя - из Евсигнея в Евстигнея. А позже, когда происходит катастрофа с его первой оперой «Новгородский богатырь Василий Боеслаевич», - получаем уже не почерк, а характер. Когда происходит первое настоящее столкновение Фомина с тогдашней властью, - именно на почерк композитора обращает внимание статс-секретарь Екатерины – Храповицкий. Это сцена сделана очень сильно. Затребовав партитуру Фомина после оперного спектакля, Храповицкий страшно раздражается на те вольные завитки, которые «дозволяет» себе Фомин. Храповицкий даже в почерке Евстигнея улавливает своеволие и вольнодумство. Не смея критиковать манерность и ужимки текста «матушки» государыни, он обрушивается на композитора и со сладострастием заливает сургучом и заклеивает полосками бумаги ставшие ему ненавистными места в партитуре Фомина. В этом Храповицкому помогает заезжий музыкант-иностранец, для которого исполосовать, искромсать, отцензуровать одну из первых национальных русских опер – одно удовольствие.
Скупыми прозаическими средствами нарисована одна из тенденций российской жизни. Происходит страшная расправа над рукописью! Ну а где есть расправа над рукописью, там возможна расправа и над человеком. Ведь насилие над рукописью – подобно насилию над живым телом.
Параллельно с «Евстигнеем», я читал огромный том, который называется «МХАТ Второй». МХАТ Второй – это московский театр, погубленный в 1936 году. Погубленный решением правительства. В книге скромно обозначен жанр – «Опыт восстановления биографии». На самом деле эта книга – настоящее воскрешение! Воскрешение уничтоженного театра. Двадцать литературоведов по крупицам, по рецензиям, по воспоминаниям, по косвенным документам восстановили историю театра, руководимого Михаилом Александровичем Чеховым.
Позже, под страшным давлением власти и советской прессы, Чехов уехал. Тогда же уехали и некоторые другие деятели искусства. И когда они уезжали, их сопровождал выкрик того самого Билля-Белоцерковского, который известен травлей Булгакова. «Это не они уезжают, это их уезжает советская общественность!» Советская общественность «уехала» и МХАТ Второй. Летопись этого театра кончается сценой закрытия. Кстати, последний спектакль разгромленного театра по иронии истории назывался – «Мольба о жизни». Жить театру не дали, его закрыли, здание передали – Центральному детскому театру. В газетах писали о том, как весело бегают и кричат в фойе пионеры, как все прекрасно. Но впечатление - как от новоселья на пожаре.
Книга «МХАТ Второй» перекликается с «Евстигнеем». «Опыт восстановления биографии», «опыт воскрешения» есть и у Евсеева. Разрушение искусства и травля его создателей - вообще одна из центральных тем нашей истории.
Теперь - о другом. У нас очень часто в биографической литературе (будь то серия «Жизнь замечательных людей» или какая-нибудь иная) случается так: если есть главный герой, то он уж такой главный, такой единственный, что остальные в его тени совершенно пропадают. И если другие герои появляются, то только затем, чтобы слегка поучаствовать в диалоге с главным или услышать от него какую-нибудь важную реплику… Совсем по-другому в «Евстигнее». Есть даже ощущение затруднения от богатства (по известному французскому выражению). Борису Евсееву жалко расставаться со своими персонажами. Ведь у каждой фигуры, о которой всякий раз говорится по-своему, которая наделена собственным языком и жестами - собственная история! И тоже трагическая. Будь то Княжнин, будь то Фонвизин, будь то Крылов, будь то возникающий мимоходом Радищев, будь то Березовский, несчастный композитор, проходящий в воспоминаниях Фомина.
Сплошь и рядом, по нашему странному представлению о патриотизме: - если уж мы пишем о российском художнике, то Запада как бы и не существует. Или он существует с отрицательным знаком. В «Евстигнее» и та, западная сторона представлена полновесно. Несколько раз неожиданно проходит Моцарт. Тонко очерчена совершенно изумительная фигура падре Мартини, учителя. Очень легко было представить себе написанный на подобную тему роман в 50-60-е годы ХХ столетия, где падре Мартини там обязательно превратился бы в какого-то злобного, недоброжелательного педанта, а здесь это обаятельная фигура. И такой подход знаменателен для Евсеева. Он как бы соединяет русский и европейский мир, и это очень важно для той духовной атмосферы, в которой мы сейчас живем.
Для непосвященных в романе могут остаться какие-то непроясненные места. Как пишет автор: «скрытые от непосвященных подземные ходы многоголосия». У Евсеева есть страницы, что называется «для специалистов», но он этого не боится. Он словно хочет сказать читателю: если что-то непонятно – берите словари, читайте литературу, слушайте музыку. Поэтому в «Евстигнее» - что-то обязательно останется на дочитыванье, на вырост читателю.
Я уже упоминал о восстановлении забытых или полузабытых фигур в «Евстигнее». Вот одна из них – Николай Александрович Львов. Сейчас о нем мало кто знает. А у Евсеева в романе он имеет свою, интересную роль.
Это ведь именно Николай Львов сопроводил оперу Фомина «Ямщики на подставе» своим стихотворением: «Я от тебя не потаю/ По нотам мерного я не причастен вою!/ Доволен песенкой простою,/ Ямскою, хваткой, удалою,/ Я сам по русскому покрою/ С заливцей иногда пою!»
Какое удивительное для 18 века стихотворение! Борис Евсеев тоже иногда пишет «с заливцей». Он может уйти в сторону, придумать необычные сюжетные ходы. В романе много интересных исторических фактов, анекдотов, однако иногда автор начинает «надвязывать» какую-то судьбу, какую-то историю, которая из этих фактов - лишь вытекает. Я не знаю, насколько такая история, начинающаяся за фактом, – достоверна. Но я начинаю ему верить. Потому что действие в романе идет абсолютно в логике развития характеров. И язык у автора тоже «с заливцей»: много веселого, неожиданного, задорного, но вместе с тем выразительного и точного. Например, в Тамбове, где губернатор Державин, пытался просвещать тамошних жителей, приглашенный немецкий танцмейстер обучает тамбовскую молодёжь разных сословий. Евсеев характеризует культурные устремления «избранных» жителей Тамбова одной фразой: «Смешанное общество втихаря грызло подсолнухи».
В стиле романа есть свои возвышенности и ложбины, но и они продиктованы логикой характеров. Когда Евсеев проводит параллель жизни Фомина с трагическим царствованием Павла Первого, то с этой параллелью кто-то - испугавшись такой дерзости - может спорить. Но и это право автора, потому что такая параллель снова-таки вытекает из логики романа.
Одной фразой Евсеев часто пытается охарактеризовать целый период истории: «Бузили матушкины любимцы». Словно «бузили» здесь и веселое и точное, оно отражает настроение автора и характер эпохи.
Я думаю – «Евстигней» прекрасная книга. И характеристику ей может дать фраза из самого романа: «Мы в истории не рыщем, мы в ней живем». То, как Евсеев «пожил» в нашей истории, то, что воскресил Фомина, - если не бояться высоких слов – писательский подвиг.


24 января 2011 на портале "Частный корреспондент" был опубликован сокращенный вариант статьи Андрея Михайловича Туркова о "Евстигнее" под названием "Роман на вырост" http://www.chaskor.ru/article/roman_-_na_vyrost_21951