Цитата сообщения Anna_Livia До третьих петухов (часть 5 и последняя). Василий Шукшин.

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4



Часть 5 и последняя

И грянула вдруг дивная, стремительная музыка... И хор. Хор, похоже, поет и движется - приплясывают.
Песенка чертей.
Аллилуйя - вот,
Три-четыре - вот,
Шуры-муры. Шуры-муры,
Аллилуйя-a! Аллилуйя-a!
Мы возьмем с собой в поход
На покладистый народ -
Политуру. Политуру.
Аллилуйя-а! Аллилуйя-а!
Наше - вам
С кистенем;
Под забором,
Под плетнем -
Покультурим. Покультурим.
Аллилуйя-a! Аллилуйя-a!
Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э - э!.. То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся. Когда наш Иван пришел к монастырю, была глубокая ночь; над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник-черт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шел развеселый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. А песня их далеко разносилась вокруг.
Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошел ближе, он увидел: монахи стоят и подергивают плечами в такт чертовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько - в основном пожилые - сидели в горестных позах на земле и покачивали головами... Но вот диковина: хоть и грустно они покачивали, а все же в такт. Да и сам Иван - постоял маленько и не заметил, как стал тоже подергиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил. Но вот визг и песнопение смолкло в монастыре - видно, устали черти, передых взяли.
Монахи отошли от забора... И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошел с пьяных глаз на свое былое место.

- Ну-ка, брысь! - сказал он черту. - Ты как здесь?
Черт-стражник снисходительно улыбался.
- Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди!
- Эт-то што такое?! - изумился монах. - По какому такому праву? Как ты здесь оказался?
- Иди проспись, потом я тебе объясню твое право. Пшел!
Монах полез было на черта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой.
- Пшел, говорят! Нальют глаза-то и лезут... Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров.
- Ах ты, харя! - заругался монах. - Ах ты, аборт козлиный!.. Ну, ладно, ладно... Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции!
- И выражаться не положено, - строго заметил черт. - А то я тебя быстро определю - там будешь выражаться, сколько влезет. Обзываться он будет! Я те пообзываюсь! Иди отсюда, пока я те... Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда!
- Агафангел! - позвали монаха. - Отойди... А то наживешь беды. Отойди от греха.
Агафангел, покачиваясь, пошел восвояси. Пошел и загудел:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная...
Черт-стражник захихикал ему в спину.
- Агафангел... - сказал он, смеясь. - И назовут же! Уж скорей - "Агавинус". Или просто - "Вермут".
- Што же это, братцы, случилось-то с вами? - спросил Иван, подсаживаясь к монахам. - Выгнали?
- Выгнали, - вздохнул один седобородый. - Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили.
- Беда, беда, - тихо молвил другой. - Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали.
- Надо терпеть, - откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался. - Укрепиться и терпеть.
- Да что же терпеть-то?! - воскликнул Иван. - Что терпеть-то?! Надо же что-то делать!
- Молодой ты, - урезонили его. - Потому и шумишь. Будешь постарше - не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь - вишь, сила какая! Это нам за грехи наши. За грехи, за грехи... Надо терпеть. Будем терпеть.
Иван с силой, зло, стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько:
- Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.
- Ну, ну, ну, - стали его успокаивать. - Что ты? Эка, как тебя сграбастало. Чего ты?
- Эх-х!.. - сокрушался Иван. И даже заплакал. - Сколько же я на душу взял... за один-то поход! Как же мне тяжко!..
- Ну, ну... Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.
Тут вышел из ворот Изящный черт и обратился ко всем.
- Мужички, - сказал он, - есть халтура! Кто хочет заработать?
- Ну? А чего такое? - зашевелились монахи. - Чего надо-то?
- У вас там портреты висят... в несколько рядов...
- Иконы.
- А?
- Святые наши, какие портреты?
- Их надо переписать: они устарели.
Монахи опешили.
- И кого же заместо их писать? - тихо спросил самый старый монах.
- Нас.
Теперь уж все смолкли. И долго молчали.
- Гром небесный, - сказал старик монах. - Вот она, кара-то.
- Ну? - торопил Изящный черт. - Есть мастера? Заплатим прилично... Все равно ведь без дела сидите.
- Бей их! - закричал вдруг один монах.
И несколько человек вскочило... И кинулись на черта, но тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти и выставили вперед пики. Монахи остановились.
- Какие вы все же... грубые, - сказал им Изящный черт из-за частокола. - Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас... Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся. - И он ушел.
И только он ушел, в глубине монастыря опять грянула музыка... И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику - черти били на площади массовую чечетку. Иван взялся за голову и пошел прочь.

***
Шел он по лесу, а его все преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шел Иван и плакал - так горько было на душе, так мерзко. Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел прошлый раз. Сел и задумался. Сзади подошел Медведь и тоже присел.
- Ну, сходил? - спросил он.
- Сходил, - откликнулся Иван. - Лучше бы не ходил...
- Что? Не дали справку?
Иван только рукой махнул, не стал говорить - больно было говорить. Медведь прислушался к далекой музыке... И все понял без слов.
- Эти... - сказал он. - Все пляшут?
- Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
- Ох, мать честная! - изумился Медведь. - Прошли?
- Прошли.
- Ну, все, - сказал Медведь обреченно, - надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
Они помолчали.
- Слушай, - заговорил Медведь, - ты там ближе к городу... Какие условия в цирке?
- Вроде ничего... Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
- Как насчет питания, интересно... Сколькиразовое?
- Шут его знает. Хочешь в цирк?
- Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь - пойдешь. Куда больше?
- Да... - вздохнул Иван. - Дела.
- Сильно безобразничают? - спросил Медведь, закуривая. - Эти-то?
- А что же... смотреть, что ли, будут!
- Это уж... не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!.. - Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял. - Еще откажут вот... в цирке-то - собрался. Забракуют. Легкие как тряпки стали. Бывало, пробку вышибал - с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался... кхо, кхо, кхох... с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.
- Там надо на задних лапах ходить, - сказал Иван.
- Зачем? - не понял Медведь.
- Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает...
- Да какой интерес-то?
- Это уж я не знаю.
Медведь задумался. Долго молчал.
- Ну и ну, - сказал.
- У тебя семья-то есть? - поинтересовался Иван.
- Где!.. - горько, с отчаянием воскликнул Михаило Иваныч. - Разогнал. Напился, начал буянить-то - они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. - Он еще помолчал. И вдруг встал и рявкнул: - Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!
- Зачем же монастырь-то?
- Они же там!
- Нет, Михаило Иваныч... не надо. Да ты и не попадешь туда.
Михаило Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.
- Ты не пьешь? - спросил.
- Нет.
- Зря, - зло сказал Михаило Иваныч.. - Легче становится. Хошь, научу?
- Нет, - решительно сказал Иван. - Я пробовал - она горькая.
- Кто?
- Водка-то.
Михаило Иваныч оглушительно захохотал... И хлопнул Ивана по плечу.
- Эх, дите ты, дите!.. Чистое дите, ей-богу. А то научу?
- Нет. - Иван поднялся с лесины. - Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай.
- Прощай, - сказал Медведь. И они разошлись в разные стороны.

***
И пришел Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал - зовут:
- Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то?
Оглянулся Иван - никого.
- Да здесь я, - опять голос, - в сортире!
Видит Иван - сортир, а на двери - замок пудовый. А голос-то - оттуда, из сортира.
- Кто там? - спросил Иван.
- Да я это, дочка Бабы-Яги... усатая-то, помнишь?
- Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя?
- Выручи меня отсюда, Иванушка... Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу все.
Иван нашел ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира и стала шипеть и плеваться.
- Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою...
- Это Горыныч тебя туда законопатил?
- Горыныч… Тьфу, змей! Ладно, ладно... чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад.
- За что он тебя? - спросил Иван.
- Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает - на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая. - Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана.
- Слушай, - сказала она, - хочешь стать моим любовником? А?
Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту:
Усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше - и грудь, и все такое. Да и усы-то... это ведь... что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так - признак.
- Я что-то не понял... - замялся Иван. - Как-то это до меня... не совсем... не того...
- Ванька, смотри! - раздался вдруг голос Ильи Муромца. - Смотри, Ванька!
- Начинается! - поморщился Иван. - Заванькал.
- Что начинается? - не поняла невеста; она не могла слышать голос Ильи: не положено. - Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.
- Да нет, - сказал Иван, - зачем? Я в том смысле, что... значит, это... дело-то такое...
- Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет - нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову.
- А Баба-Яга-то?
- Она в гости улетела. А Горыныч на войне.
- Пошли, - решился Иван. - У меня полчаса есть еще. Побалуемся.
Вошли они в избушку... Иван скинул лапоточки и вольготно прилег пока на кровать.
- Устал, - сказал он. - Ох, и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся...
- Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку?
- Давай чего-нибудь на скорую руку... Время-то - к свету.
- Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то - посытней. - Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонек под таганком, поставила сковородку.
- Пусть пока разогревается... Ну-ка, поцелуй меня - как ты умеешь? - И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться.
- О - о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!
- Кто не умеет? - взвился Иван соколом. - Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты... Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою, держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!.. Держишь?
- Держу? Ну?..
- Отпускай-ай, - заорал Иван.
- Погоди, сковородка перекалилась, наверно, - сказала дочь Бабы-Яги.
- Ты смотри, какой ты! А ребеночка сделаешь мне?
- Чего же не сделать? - вовсю раздухарился Иван. - Хоть двух. А сумеешь ты с ним, с ребеночком-то? С имя ведь возни да возни... знаешь сколько!
- Я уже пеленать умею, - похвасталась дочь Бабы-Яги. - Хошь, покажу? Счас яишенку поставлю... и покажу.
Иван засмеялся:
- Ну, ну...
- Счас увидишь. - Дочь Бабы-Яги поставила на огонь яичницу и подошла к Ивану.
- Ложись.
- Зачем я-то?
- Я тебя спеленаю. Ложись.
Иван лег... И дочь Бабы-Яга стала пеленать его в простыни.
- Холёсенький мой, - приговаривала она, - маленький мой... Сынуленька мой. Ну-ка, улыбнись мамочке. Ну-ка, как мы умеем улыбаться? Ну-ка?..
- У-а-а, у-а-а, - поплакал Иван. - Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!..
Дочь Бабы-Яги засмеялась:
- А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька... Ну, вот... мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим... все дадим. Ну-ка, улыбнись мамочке.
Иван улыбнулся "мамочке".
- Во-от... - Дочь Бабы-Яги опять пошла в куть. Когда она ушла, в окно, с улицы, прямо над кроватью, просунулись три головы Горыныча. И замерли, глядя на спелёнатого Ивана... И долго молчали. Иван даже зажмурился от жути.
- Утютюсеньки, - ласково сказал Горыныч. - Маленький... Что же ты папе не улыбаешься? Мамочке улыбаешься, а папе не хочешь. Ну-ка, улыбнись. Ну-ка?
- Мне не смешно, - скачал Иван.
- А-а, мы, наверно, того?.. Да, маленький?
- По-моему, да, - признался Иван.
- Мамочка! - позвал Горыныч. - Иди, сыночек обкакался.
Дочь Бабы-Яги уронила на пол сковородку с яишенкой... Остолбенела. Молчала.
- Ну, что же вы? Чего же не радуетесь? Папочка пришел, а вы грустные. - Горыныч улыбался всеми тремя головами. - Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят... Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка... С косточками! - Горыныч перестал улыбаться. - С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! - загремел он хором. - Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?.. Я проглочу весь этот балаган за один раз!
- Горыныч, - почти безнадежно сказал Иван, - а ведь у меня при себе печать... Я заместо справки целую печать добыл. Эт-то ведь... того... штука! Так что ты не ори тут. Не ори! - Иван от страха, что ли, - стал вдруг набирать высоту и крепость в голосе. - Чего ты разорался? Делать нечего? Схавает он... Он, видите ли, жратеньки нас будет! Вон она, печать-то, глянь! Вон, в штанах. Глянь, если не веришь! Припечатаю на три лба, будешь тогда...
Тут Горыныч усмехнулся и изрыгнул из одной головы огонь, опалил Ивана. Иван смолк... Только еще сказал тихо:
- Не балуйся с огнем. Шуточки у дурака.
Дочь Бабы-Яги упала перед Горынычем на колени.
- Возлюбленный мой, - заговорила она, - только пойми меня правильно: я же тебе его на завтрак приготовила. Хотела сюрприз сделать. Думаю: прилетит Горыныч, а у меня для него что-то есть вкусненькое... тепленькое, в простынках.
- Вот твари-то! - изумился Иван. - Сожрут и скажут: так надо, так задумано. Во, парочка собралась! Тьфу!.. Жри, прорва! Жри, не тяни время! Проклинаю вас!
И только Горыныч изготовился хамкнуть Ивана, только открыл свои пасти, в избушку вихрем влетел донской Атаман из библиотеки.
- Доигрался, сукин сын?! - закричал он на Ивана. - Допрыгался?! Спеленали!
Горыныч весь встрепенулся, вскинул головы...
- Эт-то что еще такое? - зашипел он.
- Пошли на полянку, - сказал ему Атаман, вынимая свою неразлучную сабельку. - Там будет способней биться. - Он опять посмотрел на Ивана... Укоризненно сморщился.
- Прямо подарок в кулечке. Как же ты так?
- Оплошал, Атаман.. - Ивану совестно было глядеть на донца. - Маху дал.. Выручи, ради Христа.
- Не горюй, - молвил казак. - Не таким оглоедам кровя пускали, а этому-то... Я ему враз их смахну, все три. Пошли. Как тебя? Горыныч? Пошли, цапнемся. Ну и уродина!.
- Какой у меня завтрак сегодня! - воскликнул Горыныч. - Из трех блюд. Пошли.
И они пошли биться.
Скоро послышались с полянки тяжелые удары и невнятные возгласы. Битва была жестокая. Земля дрожала. Иван и дочь Бабы-Яги ждали.
- А чего это он про три блюда сказал? - спросила дочь Бабы-Яги, - Он что, не поверил мне?
Иван молчал. Слушал звуки битвы.
- Не поверил, - решила дочь Бабы-Яги. - Тогда он и меня сожрет: я как десерт пойду.
Иван молчал. Женщина тоже некоторое время молчала.
- А казак-то!.. - льстиво воскликнула она. - Храбрый какой. Как думаешь, кто одолеет?
Иван молчал.
- Я за казака, - продолжала женщина. - А ты за кого?
- О-о, - застонал Иван. - Помру. От разрыва сердца.
- Что, плохо? - участливо спросила женщина. - Давай я распеленаю тебя. - И она подошла было, чтобы распеленать Ивана, но остановилась и задумалась. - Нет, подождем пока... Черт их знает, как там у них? Подождем.
- Убей меня! - взмолился Иван. - Приткни ножом... Не вынесу я этой муки.
- Подождем, подождем, - трезво молвила женщина. - Не будем пороть горячку. Тут важно не ошибиться.
В это время на поляне сделалось тихо. Иван и дочь Бабы-Яги замерли в ожидании... Вошел, пошатываясь, Атаман.
- Здоровый бугай, - сказал он. - Насилу одолел. А где эта... А-а, вот она, краля! Ну, чего будем делать? Вслед за дружком отправить тебя, гадину?
- Тю, тю, тю, - замахала руками дочь Бабы-Яги. - О, мне эти казаки! Сразу на горло брать. Ты хоть узнай сперва, что тут было-то!
- А то я не знаю вас! - Атаман распеленал Ивана и опять повернулся к женщине: - Что же тут было?
- Да ведь он чуть не изнасиловал меня! Такой охальник, такой охальник!.. Заласкаю, говорит, тебя до умопомрачения... И приплод, мол, оставлю: назло Горынычу. Такой боевитый, такой боевитый - так и обжигает!.. - И дочь Бабы-Яги нескромно захихикала. - Прямо огонек!
Атаман удивленно посмотрел на Ивана.
- Иван...
- Слушай ее больше! - воскликнул Иван горько. - И правда бы, убить тебя, да греха на душу брать неохота - и так уж там... невпроворот всякого. Хоть счас бы не крутилась!
- Но какой он ни боевитый, - продолжала женщина, словно не слыша Ивана, - а все же боевитее тебя, казак, я мужчин не встречала.
- А что, тебе так глянутся боевитые? - игриво спросил Атаман. И поправил ус.
- Брось! - сказал Иван. - Пропадем. Не слушай ее, змею.
- Да ну, зачем пропадать... Мы ее в плен возьмем.
- Пойдем, Атаман: у нас времени вовсе нету. Вот-вот петухи грянут.
- Ты иди, - велел Атаман, - а я тебя догоню. Мы тут маленько...
- Нет, - твердо сказал Иван. - С места без тебя не тронусь. Что нам Илья скажет?
- Мх-х, - огорчился казак. - Ну, ладно. Ладно... Не будем огорчать Муромца. До другого разочка, краля! Ишь ты, усатая. Ох, схлестнемся мы с тобой когда-нибудь... усы на усы! - Атаман громко засмеялся. - Пошли, Ивашка. Скажи спасибо Илье - он беду-то почуял. А ведь он остерегал тебя, чего не послухал?
- Да вот.. вишь, мы какие боевитые... Не послухал.
Иван с Атаманом ушли. А дочка Бабы-Яги долго сидела на лавочке, думала.
- Ну, и кто же я теперь? - спросила она сама себя. И сама же себе ответила:
- Вдова не вдова и не мужняя жена. Надо кого-нибудь искать.

***
В библиотеке Ивана и донца встретили шумно и радостно.
- Слава богу, живы-здоровы.
- Ну, Иван, напужал ты нас! Вот как напужал!..
- Ванюша! - позвала Бедная Лиза. - А, Ванюша!
- Погоди, девка, не егози, - остановил ее Илья, - дай сперва дело узнать: как сходил-то, Ванька? Добыл справку?
- Целую печать добыл - вот она. - И Иван отдал печать.
Печать долго с удивлением разглядывали, крутили так, этак... Передавали друг другу. Последним, к кому она попала, был Илья; он тоже долго вертел в огромных пальцах печать... Потом спросил всех:
- Ну, так... А чего с ней делать?
Этого никто не знал.
- И зачем было посылать человека в такую даль? - еще спросил Илья.
И этого тоже теперь никто не знал. Только Бедная Лиза, передовая Бедная Лиза, хотела выскочить с ответом:
- Как это ты говоришь, дядя Илья...
- Как я говорю? - жестко перебил ее Муромец. - Я говорю: зачем надо было посылать человека в такую даль? Вот - печать... Что дальше?
Этого и Бедная Лиза не знала.
- Садись, Ванька, на место и сиди, - велел Илья. - А то скоро петухи грянут.
- Нам бы не сидеть, Илья! - вдруг чего-то вскипел Иван. - Не рассиживаться бы нам!..
- А чего же? - удивился Илья. - Ну, спляши тогда. Чего взвился-то? - Илья усмехнулся и внимательно посмотрел на Ивана.
- Эка... какой пришел.
- Какой? - все не унимался Иван. - Такой и пришел - кругом виноватый. Посиди тут!..
- Вот и посиди и подумай, - спокойно молвил Илья.
- А пошли на Волгу! - вскинулся и другой путешественник, Атаман. Он сгреб с головы шапку и хлопнул ее об пол. - Чего сидеть?! Сарынь!..
Но не успел он крикнуть свою "сарынь", раздался трубный глас петуха: то ударили третьи. Все вскочили на свои полки и замерли.
- Шапка-то! - вскрикнул Атаман. - Шапку оставил на полу.
- Тихо! - приказал Илья. - Не трогаться! Потом подберем... Счас нельзя.
Маша, уборщица. Вошла и стала убираться.
- Шапка какая-то... - увидела она. И подняла шапку. - Что за шапка?! Чудная какая-то. - Она посмотрела на полки с книгами. - Чья же это?
Персонажи сидели тихо, не двигались... И Атаман сидел тихо, никак не показал, что это его шапка. Тетя Маша положила шапку на стол и продолжала убираться. Тут и сказке нашей конец.
Будет, может быть, другая ночь... Может быть, тут что-то еще произойдет... Но это будет уже другая сказка. А этой - конец.