Настало утро, и золотые блики молодого солнца заплясали на едва

заметных волнах спокойного моря.      В миле от  берега с рыболовного  судна забросили сети  с приманкой, весть об  этом мгновенно  донеслась до  Стаи, ожидавшей  завтрака, и вот уже тысяча  чаек слетелись  к судну,  чтобы хитростью  или силой  добыть крохи пищи. Еще один хлопотливый день вступил в свои права.      Но вдали от всех, вдали от  рыболовного судна и от берега в  полном одиночестве совершала свои тренировочные полеты чайка по имени  Джонатан Ливингстон. Взлетев на сто  футов в небо, Джонатан  опустил перепончатые лапы,  приподнял  клюв,  вытянул   вперед  изогнутые  дугой  крылья   и, превозмогая  боль,  старался  удержать  их  в  этом положении. Вытянутые вперед крылья снижали скорость, и он летел так медленно, что ветер  едва шептал у него над ухом, а океан под ним казался недвижимым. Он  прищурил глаза  и  весь  обратился  в  одно-единственное желание: вот он задержал дыхание и чуть... чуть-чуть...  на один дюйм... увеличил  изгиб крыльев. Перья взъерошились, он совсем потерял скорость и упал.      Чайки, как вы знаете, не  раздумывают во время полета и  никогда не останавливаются.  Остановиться  в  воздухе  -  для  чайки бесчестье, для чайки это - позор.      Но  Джонатан  Ливингстон,  который,  не  стыдясь,  вновь  выгибал и напрягал дрожащие крылья - все  медленнее, медленнее и опять неудача,  - был не какой-нибудь заурядной птицей.


     Удивительная история  притчи о  чайке по  имени Джонатан Ливингстон обнаруживает,   таким   образом,   некоторые    общие   черты   с    той неоромантической волной, которая из отдельных и очень разновеликих брызг и всплесков никак  не может слиться  в девятый вал,  потому что идеализм ее   изначально   подорван,   омрачен   уроками   истории  и  окружающей действительности. Он представляет  собой нечто вроде  иллюзии, сознающей свою иллюзорность.      Именно оттого,  что притче  Роберта Баха  суждено было  взлететь на гребень,  за  которым,  однако,  не  просматривается  сама  масса волны, приобщение "Джонатана" к  рангу бестселлеров может показаться  случайным и самодовлеющим фактором.      Я  думаю,  пройдет  время,  и  "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" займет место среди книг для юношества,  как до него не раз случалось  со многими  бестселлерами,  начиная  от  бессмертного  "Робинзона Крузо". И тогда - кто  знает - быть  может, начнется ее  четвертая жизнь.   А пока жанр  притчи  оказался,  по-видимому,  удобной  формулой, емко вобравшей некоторые  существенные  настроения  и   искания  западной  молодежи   и разочарования ее в буржуазном порядке вещей.