Жила-была фея. Она жила в своем зеленом сидхе и никого не трогала. Может быть, и беда ее была именно в том, что никого она не трогала. А может, и не беда это была вовсе.
Как-то раз надоело фее сидеть в сидхе. Вышла она в весенний лес погулять. Было это в канун Белтэйна. А какая же порядочная фея будет сидеть в своем зеленом сидхе в канун Белтэйна?! И наша фея была порядочная, хоть и не трогала никого.
Вышла она в весенний лес погулять... и влюбилась. В первого встречного, можно сказать, влюбилась. Первым встречным в весеннем лесу оказался охотник. Да впрочем и не важно кто оказался первым встречным, главное, что фея, долго сидевшая в зеленом сидхе, влюбилась. И стало ей от этого сперва хорошо, а потом грустно, потому что в свой сидх она уже вернуться не могла. Охотник, между прочим, тоже влюбился в фею. И аналогичным образом ему стало сперва хорошо, а потом грустно, потому что, как ни крути, фея была совершенно из другого теста и, хотя уже не могла вернуться в свой зеленый сидх, все равно им вместе не жилось.
Тем временем пришла пора шить золотой покров для леса и украшать его агатовыми бусинами первых заморозков: близился Самайн. И в самый разгар праздника, когда граница миров истончилась, как истертое полотно, наша фея вдруг поняла, что она застряла на распутье, что нет ей пристанища ни в мире людей, ни в мире сидов. Тогда она поцеловала возлюбленного своего охотника и рассеялась в предзимнем шорохе: медные ее волосы взметнулись угасающими листьями, белая ее кожа обернулась первым мгновенно тающим снегом, зеленые глаза ее уснули пожухшей травой... А вскоре и этого всего не стало, ибо пришла зима.
Вот такую историю поведал дед мой, охотник, после того, как нашел в лесу и съел какие-то странные грибы.